скачать книгу бесплатно
– Чему вы улыбаетесь?
Богом забытый отель, не отель даже – хостел, общежитие; черт его знает, как именуется это гостиничное заведение. А вокруг пляшут Ведьмины горы, внезапно навалившаяся Вселенная и эти двое в небольшом пространстве комнаты, славном закутке одиночества. И вот в этом закутке двое, он и она, шепчутся, и шепот переходит в лепет, в легкий стон, прерывистое дыхание: «Милый, милый, нет, не здесь, зачем, зачем, что вы делаете, нет, мне так хорошо, еще, еще, еще…» – а потом – казалось – и слов не разобрать, только шепот, шелком вышитый по шелесту пространства.
* * *
Ян подошел к окну. Раннее утро пробивалось сквозь ставни, по щербатым тротуарам уже спешили первые прохожие, по всей видимости, конторские служащие или продавцы продовольственных магазинов, словом, те, чей рабочий день начинался уже в семь или восемь утра.
«А кто, собственно говоря, кроме продавцов или конторских служащих в этом умирающем исподволь городе, где большинство предприятий давно закрыты за ненадобностью, может в такую рань торопиться на работу» – подумал Ян, но мысль его ускользнула в направлении к Тане, хотя думать не хотелось, а хотелось только запечатлеть в памяти этот невыразимый миг наслаждения.
Ян обернулся. Таня еще спала, укрывшись одеялом под подбородок, а ее светлые волосы рассыпались по подушке, образовав подобие ореола.
Внезапно Таня вздохнула и повернулась на бок, так, что одеяло немного сползло, обнажив плечи и ровную линию спины. Стараясь особо не шуметь, лавируя между стульями и брошенной впопыхах на пол одеждой, Ян – буквально на цыпочках – подошел к спящей и поправил одеяло, аккуратно его подоткнув. Но в тот же миг Таня проснулась и, потянувшись, еще не открывая глаз, спросила:
– А можно, чтобы это утро никогда не заканчивалось?
Ян сел рядом и погладил Таню по волосам:
– Главное, чтобы это утро было добрым…
– Нам что-то может помешать? – Таня положила голову Яну на колени.
– Нам может помочь только ведьма.
– Ведьма? – удивилась Таня.
– Да еще и добрая…
– И какие у вас есть соображения? Не хочу ли я сыграть роль ведьмы?
– Да…
– Но для многих ведьма – персонаж отрицательный. Кстати, а как вы к ним относитесь?
– Положительно…
– Это хорошо. Хотя, как правило, они коварные, жестокие, хитрые, но в современном мире научились быть красивыми, и потому их сложно узнать.
– Для меня ведьма – это, прежде всего, колдунья, ведьма – это ведовство, а негативом ведьм наградило испуганное человеческое сознание. Что это такое, Таня, – охота на ведьм?
– Что же?
– Так в Европе в Средние века истребляли красивых женщин.
– Суть ведьмы в том, чтобы колдовать. А вот чем и как… Тут уже у каждой свой талант.
– Так вы не просто ведьма – вы колдовская ведьма… – улыбнулся Ян.
– Если предположить что я ведьма и знаю об этом, то, согласно легенде, я не должна себя никак выдавать, чтобы не разрушать тайну, сохранить загадку. А вы, Ян, вправе решать, что хотите во мне увидеть.
– Я бы хотел увидеть что-нибудь неожиданное.
– Пожалуйста. – Таня приподнялась, опершись на подушку. – У вас ноутбук с собой?
– Да, разумеется.
– Давайте его сюда.
Ян подошел к столу, взял ноутбук, проверил, хватает ли зарядки, и вернулся к Тане.
– Вот, смотрите, – сказала Таня, повернув экран к себе, но так, что Яну было видно тоже, – это карты Google, позволяющие сегодня взглянуть на любую точку земного шара, в любом ракурсе. Но нам любая точка не нужна, нам нужна Ведьмина гора. Находим карту города, увеличиваем, вот Ведьмина гора, а вот панорама раскинувшегося города. Если все это соединить, получается любопытная фигура.
– Какая? – Ян вгляделся в экран.
– Посмотрите внимательно. – Таня подвинула экран поближе к Яну.
– Похоже на растянутую звезду, – неуверенно предположил Ян.
– Это перевернутая пентаграмма.
– Что-то мистическое, интересное, загадочное… Пентаграмма – это больше масонский знак, и он требует, конечно, пояснения.
– Ваш вопрос загнал меня в гугл, – улыбнулась Таня, – вот, пожалуйста.
Она ввела в поисковик слово «пентаграмма» и прочитала: «Пентаграмма символизирует фигуру человека с вытянутыми руками и ногами, целостную личность, человеческий микрокосм. Будучи бесконечной, пятиконечная звезда воспринимает значение, силу и совершенство круга. Пять ее вершин означают дух, воздух, огонь, воду и землю». Довольны, сударь?
– Я, сударыня, доволен тем, что вы рядом, колдунья, – сказал Ян, обнимая Таню и целуя ее. Казалось, поцелуй длился вечность, впрочем, гораздо больше, как им обоим казалось, но Ян все же оторвался от Тани и еще раз внимательно посмотрел на экран – что любопытно, один из краев пентаграммы упирается в некую точку в городе.
– Что там находится?
Таня, лежавшая с закрытыми глазами, словно поцелуй, подобно бабочке, до сих пор трепетал у нее на губах, открыла глаза, приходя в себя:
– Это… Это дом-призрак, или, как его еще называют, дом-корабль.
* * *
«Призрачно все в этом мире бушующем…»
Разве то же прошлое – не призрачно, как то же будущее, и, если прошлое имеет свои очертания, то будущее туманно и непонятно.
Призраки прошлого ощутимы и – порой – невыносимы, а призраки будущего тревожат своей неопределенностью, и только интуиция – эта мать информации – позволяет порой считывать будущее, представляясь в неясных образах, попробуй разгадай эти знаки. Нужно быть уверенным в себе, как пуленепробиваемый Дмитрий Быков, излагающий истину в последней инстанции, чтобы радужно оценивать собственные перспективы. Хотя язык будущего, скорее, непонятен, как современный «русский суржик», бессмысленный и беспощадный. Хотя и – возможно – небезынтересный порой. Поди знай, к примеру, что слово «выпилиться», согласно нынешнему новоязу, обозначает «выйти из игры, уйти», а иногда и – «совершить самоубийство», а «селфхарм» – это причинение боли самому себе или самотравмирование, выражающееся «в нанесении собственному телу побоев или ранений, сопровождающихся глубокими шрамами».
Иногда складывалось ощущение, что русское заповедное слово вдруг оделось знаково в американские одежды, щеголяя обновкой; недаром ворвался, как вихрь, в современную российскую жизнь «косплей» – как его определяют, «популярное хобби, заключающееся в переодевании в костюмы и отыгрывании характера, пластики тела и мимики персонажей компьютерных игр, кинематографа, литературы, комиксов, аниме и манги. Как правило, это увлечение включает в себя изготовление костюма и элементов атрибутики выбранного персонажа»; слова – как, впрочем, и люди – занялись ролевыми играми, сливаясь с ролью и переставая быть самими собой.
Те же призраки – только вид сбоку, игра в привидения, нехватка адреналина и сопротивление обыденности. А внутри все равно пустота.
А может, и тот же Быков – призрак?
Ян вспомнил, как однажды, попав на Международную книжную ярмарку в Москве, увидел Быкова возле одного из книжных стендов: известный шоумен и скандалист заскочил на минутку, чтобы поприветствовать своего приятеля – собрата по перу, – встречавшегося с читателями.
– Денис – лучший! – крикнул Быков, помахал выступавшему рукой и ретировался; странно, но в этот миг – между прошлым и будущим – Яна вдруг пронзила острая жалость к этому действительно талантливому человеку, вообразившему себя властителем дум («себя в коня преобразив») и повелителем действительности.
Причину этой жалости Ян – как ни пытался – объяснить себе так и не смог; смог стоял в те удушливые дни, и мысли никак не укладывались в ровную послушную линию.
Жалость к успешному человеку – это жалость к призраку, который, подобному большому военному кораблю, прокладывает курс к намеченной для пораженья цели. А так как он бороздит моря, не переставая, то в один прекрасный момент рискует превратиться в «Летучего голландца»…
* * *
Дом-корабль…
В этом городе, который казался Яну призраком, действительно был свой дом-корабль, упрямо разрезающий волны времени. Его история началась в конце девятнадцатого века, когда местный купец, домовладелец и меценат Мозес Шляфер задумал выстроить здание в европейском стиле, которое удивляло и изумляло бы даже известных своим хорошим вкусом горожан. И уже в начале двадцатого века местные власти разрешили Шляферу осуществить свою мечту, и он вместе с сотрудником магистрата Генри Блаугопфом ударили по рукам и скрепили своими подписями договор, согласно которому Шляфер обязался не только выстроить дом на отведенном ему земельном участке, но благоустроить прилегающую к нему территорию. И на площади, вокруг которой в образцовом порядке выстроились, как на параде, административные, военные и образовательные учреждения, закипела стройка. Семь лет строители реализовывали замысел архитектора, и в 1908 году убраны были наконец строительные леса, и вниманию публики предстал трехэтажный дом-корабль, чей бушприт указывал на католический костел, словно предупреждая, что последний вот-вот возьмут на абордаж, и черное пиратское знамя взовьется над покоренным собором.
– Не к добру это, – шептали горожане, – ох, не к добру…
Так это или нет, но, похоже, над хозяевами дома завилось, словно витиеватая струйка дыма, проклятие или наговор. Через четыре года после того, как семья Шляферов вселилась в новый дом, глава семейства внезапно скончался, не успев даже оставить завещания. Управление взяла на себя старшая дочь Мозеса – Фредерика; избегая слухов и пересудов, она переселилась вместе с матерью и еще двумя сестрами в другой дом, а «корабль» сдавала разношерстным постояльцам вплоть до того времени, как красное знамя пиратов двадцатого века – большевиков – взвилось на крыше дома-корабля и на шпиле костела, знаменуя собой новую эру. Священников выгнали из костела, а дом Мозеса национализировали.
И только в начале нулевых местное городское начальство поняло, что дом-корабль – это вообще-то памятник архитектуры, которым можно щеголять перед иностранцами, как модник-щеголь красуется в модном прикиде перед заезжей барышней, впервые попавшей из далекой провинции на светский раут.
Дом-корабль попал на почтовые открытки, в фотоальбомы, сюда водили туристов, и про него плели различные легенды и были, вплоть до того, что рассказывали о призраке Шляфера, который появляется раз в году в своих владениях – на Судный день, когда правоверные евреи отчитываются перед Господом в своих грехах; тень Шляфера скитается по просторным коридорам, словно молит о прощении: недаром незадолго до своей смерти он вдруг решил заняться благотворительностью – жертвовал особенно щедро на стариков и детей, помогал неимущим и сиротам, создав для этих целей собственный фонд.
Но странным образом какой-то камешек выпал из мозаики его жизни, чего-то он не успел додать, раз ушел буквально через четыре года после появления дома-корабля, чтобы вернуться потом, через сто лет, призраком, видением, напоминанием о каком-то, так и не замоленном грехе.
С домом Шляфера связывали и многие другие легенды, какой-то мистикой он был окутан, и не зря, видимо, один из углов пентаграммы упирался в дом-корабль, пытаясь сообщить нечто важное для Яна и Тани.
Ян слушал рассказ, но его не покидало ощущение, что Таня рассказывает не столько о доме-корабле, где иногда можно встретить призрак Шляфера, шляющегося с унылым выражением лица или даже беседующего с чиновником из магистрата, который утверждал проект, – нет, Таня рассказывала о себе, но не прямо, а иносказательно; за ее повествованием скрывалась какая-то боль, потаенная и непонятная Яну.
– Танечка, – вдруг сказал Ян, – мне кажется, что вы готовы говорить о чем угодно, но только не о себе.
– Вы правы, – нисколько не удивилась Таня, – я действительно довольно скрытный человек. Я откровенничала со считанными людьми, а потом эти же люди причиняли мне боль… Нет уж, мой внутренний мир не должен вообще никого интересовать. Пусть принимают меня такой, какая я есть внешне, не более того.
Таня откинула одеяло:
– Пойду приму душ, отвернитесь, пожалуйста.
– Вы мне нравитесь обнаженной тоже, – улыбнулся Ян.
– Я вас очень прошу, мне немного стыдно. – Таня покраснела.
– Все-все, отворачиваюсь, – поспешно согласился Ян.
Таня быстро накинула на себя рубашку Яна и прошла в ванную.
«Странно, – думал в это время он, – мудрецы Талмуда говорили: „До каких пор девочка считается ребенком? Пока она не начинает испытывать стыд, стоя обнаженной“. Будучи столь чувственной, Таня в то же время действительно ребенок, но с обожженной душой…»
Ян растерянно взял с прикроватного столика пульт и включил телевизор.
– Всего лишь простенький вопрос: расскажи, как проходит твой день… – обращался сервильный Галкин на экране к какому-то очередному маленькому вундеркинду.
Ян выключил телевизор. Но в самом деле – как рассказать про свой день, который полон страхов и ожиданий, надежд и свершений, мучений и сомнений?!
Дни удивительно разные, они не похожи друг на друга, их течение стремительно, а цвет ярок.
Сегодня утро было розовым и ранним, свежий воздух, просачивающийся сквозь окна, был таким сладким, что его хотелось пить, тишина стояла, не нарушаемая движением машин. Но это было недолго, на какое-то мгновение – потом все словно пробудилось, зашевелилось, запело, птицы зачирикали, затренькали, запели, издавая сладостные звуки своим горлышком.
Птицы пели под окном.
Так начинался день.
Тем временем Таня включила воду, и Ян, ходивший по комнате, незаметно подошел к ванной; в полуоткрытую дверь было видно, как струи словно окутывали обнаженную Таню; «Вода благоволила литься», – мелькнула в сознании знаменитая мартыновская строчка, и сочетание поэзии, воды, молодости, свежести нагого тела затопили каким-то странным сиянием всего Яна, будто и в самом деле действовало Танино колдовство.
Ян вздохнул и решил приготовить кофе для себя и для Тани. Когда она вышла из ванной, закутанная в большое махровое полотенце, то на столике рядом с окном уже дымился горячий кофе, а вазочке лежало несколько печенек и конфеты в серебристой обертке.
– Вы умеете отгадывать желание? – Таня тряхнула головой, и с ее светлых волос слетели, словно птенцы, капельки воды. – Я очень хочу кофе.
Она подсела к столику, вдохнула аромат кофе, пригубила его и взяла из вазочки печенье.
– Вы даже пьете кофе, не улыбаясь, – констатировал Ян.
Таня задумалась:
– Зачастую я грустный человек, слушатель и созерцатель… Мне хорошо жить, не торопясь… Временами я вспыхиваю и становлюсь активной, но не часто. Я упряма и могу много работать, если понимаю – зачем…
– Знаете, у четырнадцатилетнего Марселя Пруста спросили как-то, что для него страшнее всего. И он ответил: «Люди, не понимающие, что такое добро, и не знающие радостей нежного чувства». Вы не относитесь к таким людям, вам свойственны понятия добра и радость от нежного чувства. Вы такая, какая есть, и этим меня и притягиваете.
– Я не всегда запоминаю свои сны, – невпопад ответила Таня.
– Это недостаток? – удивился Ян.
– Они запоминаются сами, но иногда похожи на какой-то сериал, – Таня поморщилась, как от какой-то неясной боли, – за которым я наблюдаю со стороны, но в то же время вижу себя в главной роли. И я уже не Таня, а допустим, Тоня. Я…
– Почему «Тоня»? – перебил ее Ян.
– Потому что Тоня – это я, но другая, на которую я смотрю со стороны, но узнаю в ней себя. Мне кажется, что всему виной буква «о»: она – тот самый круг, из которого мне не вырваться, она – дырка от бублика, своеобразный подарок судьбы, она – черная дыра, куда втягивает мою непутевую жизнь и несбывшиеся надежды, но она может быть и золотым кольцом, подарком от богатого, влиятельного «папика», навещающего меня по понедельникам и четвергам с неизменным букетом цветов – из тех, которые я терпеть не могу, но должна изображать из себя сплошную благодарность. Это «о» распухает, как опухоль, и кажется, что я опухаю сама, превращаясь в нечто расплывшееся. Черный «бумер» останавливается у моего подъезда, в очередной черный понедельник я принимаю своего любовника, с самого начала надеясь, что он уйдет как можно быстрее. И в тот момент, когда он нависает надо мной, как дамоклов меч, я просыпаюсь в холодном поту, понимая, что прожила во сне чью-то чужую жизнь, какой-то несчастной Тони, но буква «о» продолжает меня преследовать наяву, и у меня такое ощущение, что она обручем катится вслед за мной, чтобы в какой-то момент петлей завиться вокруг шеи!
– Таня, Танюша, успокойтесь, пожалуйста. – Ян обнял ее и прижал к себе.
– Расскажите мне что-нибудь, – чуть ли не жалобно попросила Таня.
– Хорошо, – согласился Ян. – Я расскажу вам про себя…
И он рассказал Тане историю своей жизни, перипетии которой могли составить настоящий приключенческий роман. Здесь были детские годы и юность, проведенные в пропитанном каспийским ветром городе, феодальной вотчине советского Востока, с его темными сторонами жизни, скрытыми от посторонних глаз, здесь был стремительный переброс судьбы в город на Неве; клейменный именем вождя, этот город творил свою мрачную историю, расстреливая людей без суда и следствия, сажая их за инакомыслие, припечатывая партийной цензурой, но и в этом городе Ян, мечтавший о свободе, не смог долго протянуть, ему не хватало солнца и воздуха, и он, прожив в городе на Неве десять долгих, но странных лет, в один прекрасный момент сорвался, словно судно с якоря, и умотал в странную страну под названием Израиль, о которой никто тогда толком ничего не знал, да и он сам тоже. Но ему снились сны о дальних берегах, он хотел увидеть мир, прожить жизнь в путешествиях, когда никто не диктует ему, что именно он может смотреть, а что не может.
Кем он работал все время?
Журналистом, редактором, автором рекламных текстов, пытался заниматься бизнесом, но ничего из этого не вышло, стал писать книги, пропитанные, подобно каспийскому ветру, тоской по несбывшимся канунам. Он открыл для себя Бога, явленного в слове: «В начале было слово» – это не просто слова, а руководство к действию. Слово и есть ab ovo – с яйца, с зародыша, с самого начала; слово – это эмоция, ощущение, нерв, интонация; цепочки слов напоминают цепочку ДНК, определяя код повествования. Слово материально и осязаемо, оно может обжечь и охладить, ранить и врачевать, оно имеет вкус, цвет и запах, может расцветать и увядать, нести в себе скрытый смысл, вызывать ненависть и прививать любовь.
И Ян в своих писаниях – порой даже в ущерб сюжету – искал заветное слово, полагая, что рано или поздно, но оно выведет его из темноты на свет.
Таня слушала Яна, и ей казалось, что он рассказывает и ее историю – пусть другую, но такую же, полную надежд и поисков свободы, а главное – свободы самовыражения. И это ее томила тоска по несбывшимся канунам, с той самой ночи, в поезде, и это в ней, как будто и в нем, проснулась страсть к творчеству, с той лишь, может быть, разницей, что это была страсть к фотографии, еще со школьного времени показавшись единственно верным способом запечатлевать убегающее время, просыпающееся, как песок, сквозь пальцы, – для кого-то это, может быть, и банальное сравнение, но Таня ощущала физически тонкую струйку песка, ссыпающегося сквозь сжатые пальцы.
