Ты избран

Мой родной Кодд стеснён горами и бухтой. По крайней мере, его центральная часть. В Инаркт же строили широко – невысокие красивые дома не теснились к тротуарам, как у нас в Нижнем Кодде, и мне это всегда нравилось. Запомнилось, как я удивлялся этому поначалу, когда в юности приехал сюда учиться.

Пока я ехал по широкому, обсаженному высокими деревьями проспекту Торжества Кондуктории, я успел в который раз мысленно поиронизировать по поводу этого названия, которому было уже полтора десятка лет. Поначалу дела у молодого Председателя Басуты шли очень даже неплохо, и колония переживала нечто вроде экономического бума. Следом за громкими делами пошли громкие слова, а потом почему-то только слова и остались… Как раз тогда и назвали Проспектом Торжества Кондуктории центральную столичную улицу, которая берёт своё начало прямо от стрелки Шоссе и тянется почти через весь город, образуя по пути несколько просторных площадей. Как будто переименование центральной улицы что-то могло исправить…

Здание Кондуктории, заодно исполняющее роль резиденции Басуты, располагалось несколько правее основной магистрали. Я хорошо помнил поворот и уверенно направил туда свой лимузин. Правительственную площадь отделяла от центрального проспекта всего пара кварталов. Тут-то и строились обычно баррикады в случае всяческих кризисов…

Ёрзая от волнения на водительском сидении, я плавно и чинно подвёл лимузин к воротам для официальных визитов, что выходили в переулок на противоположном от площади краю правительственного комплекса. Предъявив охраннику свою обновлённую профессиональную карточку, я сделал скучающее лицо – и тому сразу стало ясно, что я везу с Космодрома официальные документы. Проехав во двор, со всех сторон закрытый от посторонних глаз высоченным забором, я поставил машину под широкую крышу, которая была очень разумно предусмотрена над парковкой для особо важных персон. Решив, что я как раз такая персона и есть, я деловито хлопнул дверцей и не спеша прошёл к высоким дверям.

Внутренняя архитектура здания Кондуктории явно питалась теми же идеями, что вдохновляли создателей Главной Резиденции. Но масштабы были помельче – тем, кто только что с Космодрома, всё это казалось немного смешным. Причём тут было заведено так: при входе сразу попадаешь в длинный мрачноватый коридор с высоким тёмным сводчатым потолком. Идёшь, идёшь по этому коридору – и никого. Хотя я знал, что тут кругом камеры наблюдения и скрытые двери с охраной. Но тебе старательно демонстрировали, что ты один. Ходишь и думаешь: «Чего я пришёл?» Но все эти фокусы мне были хорошо известны, и я сразу направился к неприметной лестнице на второй этаж, прятавшейся в нише стены.

Там, в нише, меня поджидал пресс-секретарь Кондуктории. Видимо, его вызвал охранник. Секретарь спустился, но навстречу ко мне не вышел. Неужели за те несколько раз, что я здесь бывал, он меня так и не запомнил? Странно, адвослужба на нашей планете не так уж многочисленна, а каждый приход агента с посланием от Космодрома – это стресс… Неужто правительственный пресс-секретарь просто прятался, втайне лелея надежду, что нервотрёпка с обязательным приёмом посланника сама собой рассосётся? Это до какой же степени нужно одуреть в этом сумрачном покое…

Пресс-секретаря звали Стап, он был в сером костюме, отменно подогнанном по его сухощавой фигуре, имел безукоризненно благородный профиль и безукоризненную же причёску процветающего мужчины среднего возраста. Его столь же безукоризненный блокнот для записей в дорогой обложке был пуст, что господин пресс-секретарь пытался от меня скрыть – по его мнению, гораздо лучше было, чтоб я думал, что сегодня день Председателя загружен до предела.

– Слушаю вас, – предельно вежливо обратился ко мне Стап из тёмной ниши.

– Я с Космодрома, – спокойно ответил я.

А что? Не соврал же…

– Что-то очень срочное? – не глядя на меня, Стап чуть приподнял брови, озабоченно рассматривая пустую страницу рабочего блокнота.

Такой глупый вопрос нужно было ещё суметь задать! Я в ответ только снисходительно пожал плечами. Виновато поглядев на меня, пресс-секретарь чуть замялся.

– Господин Председатель сегодня неважно себя чувствует… – признался он, чуть понизив голос. – Возможно, стоит перенести…

Я покачал головой. Конечно, меня такой вариант никак не устраивал – и этому типу было вовсе не обязательно знать, почему. Да и разве придёт кому в здравом уме в голову откладывать приём посланника от самого Космодрома? Я мог ручаться, что вопрос был задан наудачу.

И действительно, пресс-секретарь только скорбно покивал в ответ.

– Что ж, я понимаю, – вздохнул он. – Любовь к Родине не знает выходных… Но вам придётся некоторое время подождать…

Я не совсем понял, при чём он тут приплёл любовь к Родине, скорей уж тогда служение… И ещё я не понял, при чём здесь выходные – они закончились позавчера. Выходит, они в своей резиденции так бурно их проводили, что до сих пор никак очухаться не могут? Тогда придётся ждать довольно долго… Это пока никак не нарушало моих планов – просто намечалось дополнительное испытание для нервов…

Я уселся на тёмную кушетку, почти незаметную у выкрашенной в чёрно-коричневые цвета стены, и вытянул ноги на середину коридора. Я старался ни о чём не думать, руки засунул в карманы куртки – понимал, что за мной наверняка наблюдают, и если я как-то выдам своё волнение, могут что-то заподозрить. Глаза постепенно привыкли к темноте, и лишь тогда я стал различать дизайнерский изыск этого коридора, который меня всегда забавлял – под тёмными сводами, видимо, символизировавшими просторы космоса, плавали крохотные лампочки-светлячки. Хотя идея была нагло скопирована у Космодрома, а её реализация получилась куда более жалкой, в тот момент, когда отпускает тебя великое и высокое и адаптируешься ты к простецкому, приземлённому – то начинаешь понимать, что это где-то даже в чём-то красиво…

Ждать мне пришлось больше часа. Я даже старался делать вид, что задремал, хотя сердце упрямо колотилось в груди… И вот, наконец, я иду вверх по лестнице в обширную приёмную, занимающую значительную часть второго этажа здания Кондуктории…

Приёмная была обставлена со всей возможной помпезностью. Высокие окна с плотными шторами из дорогой тёмно-серой ткани пропускали в просторную комнату неуверенный свет дождливого дня. Вдоль стен стояли тяжёлые столы из тёмно-красного дерева, рядом с ними были аккуратно расставлены стулья с высокими резными спинками, украшенные накладками из какого-то блестящего сплава. На столах в нескольких местах дремали тёмно-серые пирамидки управления. Ещё одна пирамидка находилась по центру зала, на возвышении, представляющем собой нечто среднее между тумбой и кафедрой. Пресс-секретарь жестом пригласил меня именно туда.

Председатель Кондуктории появился откуда-то из боковой двери. Точнее, сначала вошли несколько его охранников-мордоворотов, одетых в строгие чёрные костюмы, а потом уже он сам. Басута молча прошёл, не поздоровавшись, и уселся к столу поодаль. Протянул было руки к одной из интерфейсных пирамидок, но не стал её трогать – поморщившись, просто положил их на стол.

Басута был выбрит до синевы. Изящные черты его лица от этого казались прорисованными более рельефно. От него исходил тонкий запах алкоголя – я его почувствовал, когда Председатель проходил мимо. И, кажется, продолжал улавливать потом, когда между нами было уже несколько метров.

Нельзя сказать, что Басута был одет небрежно. Он сам был помят, это да – но отнюдь не его костюм. Зато у господина Председателя можно было поучиться тому, как дорогие, инопланетного происхождения вещи носить так, чтобы едва заметная нотка небрежности подсказывала окружающим, что в глубине души хозяину тех вещей на этих самых окружающих наплевать. Высокий благородный лоб Басуты был чуть тронут философским страданием – но я подозревал, что вызвано оно не тяжёлыми размышлениями об экономическом положении колонии Имллт, а похмельным синдромом…

Я неспешным уверенным шагом дошёл до тумбы с пирамидкой в центре приёмной. Со мной не заговорили – и я не стал ничего говорить. Напустил на себя вид человека, исполняющего рутинные обязанности по службе, вставил свою профессиональную карточку в приёмное гнездо и молча принялся орудовать с пирамидкой управления. Так мне было проще соблюсти важное правило из кодекса космических охотников: «И не сказав ни слова лжи!» Пусть мой друг и учитель за меня порадуется – уйти, если что, тоже нужно суметь красиво…

Говорил в приёмной только пресс-секретарь. Ему почему-то показалось, что сегодня не был в полной мере соблюдён протокол, а это при общении с человеком, принёсшим сообщение от Космодрома, вообще-то чревато. Если посмотреть на вещи непредвзято, то он был, наверное, прав: то ждать приходится часами, то приём начинается без положенного официального приветствия. Но всё это было бы справедливо только в том случае, если бы я действительно принёс рутинные извещения от Космодрома, а не пытался протащить в правительственную информационную сеть документ шокового содержания без высочайшей подписи…

– … Мы говорили с агентом Ачетом о любви, господин Председатель… – слышал я краем уха. – Какое это хлопотное дело – Родину любить…

Басута слушал его, чуть опустив голову. По лицу господина Председателя Кондуктории я мог с уверенностью прочитать, что больше всего на свете он сейчас желает не любви, а того, чтобы его собственный пресс-секретарь наконец заткнулся.

– … В такой дождь не всякий к своей девушке решится пойти… Или даже поехать… – не унимался Стап. – А мы вот должны… На своём посту…

Кажется, я стал понимать – это он пытался так мне чуть-чуть польстить, чтобы, если что, я не упомянул в своём отчёте для Космодрома про мелкие служебно-алкогольные безобразия в стенах Кондуктории.

– Ты что же, бабу равняешь со служебным долгом? – не выдержав, вполголоса недовольно проговорил Басута.

– Есть много общего… как мне кажется… мать и родная наша колония… – вздрогнув, Стап с лёгкого перепугу понёсся во все тяжкие скользкой философии пафосных штампов. – Породившая нас сущность… субстанция… Посреди холодного космоса…

Басута поднял на пресс-секретаря страдальческий взгляд… Как вовремя! У меня в перевёрнутой сияющей пирамиде проекционного экрана как раз заканчивался диалог регистрации нового документа в правительственной сети. Терминал вот-вот должен был наложить входящую шифропечать секретариата Председателя Кондуктории, после чего выполняется загрузка самого послания. И как только она закончится – послание можно будет смело называть Посланием. Ибо с этого момента жаркие, но абстрактные политические дискуссии о том, может ли последовать вторжение на Имллт со стороны негативно настроенных к нам высших колоний Малого Кольца, потеряют всякий смысл. И, может быть, мы хоть тогда со страху за оставшиеся годы попробуем что-то сделать для своей защиты… Как это сделали жители колонии Зит.

Процесс загрузки документа, наверное, ещё можно было как-то прервать, если вовремя глянуть на его выходные данные, выстроившиеся лесенкой вдоль бесцветной грани… Я хорошо знал процедуру регистрации, и пальцы мои работали очень быстро, но белая грань, соединяющая добро и зло, демаскировала меня – ведь послания от Космодрома к правительству Кондуктории обычно были выдержаны в красно-фиолетовых тонах… Однако эти несколько таких нужных мне секунд, это время для короткого окрика, было упущено… Смешно, но, кажется, эта нелепая беседа о любви сыграла мне на руку… Стала той случайностью, которая способна сделать удачной самую дерзкую авантюру.

Охранники всё видели, это да. Но они, эти самые вышколенные, самые отборные на всей планете громилы, только таращили свои оловянные глазки на сияние голографического экрана и стояли в соответствии с утверждённой схемой расположения охраны, демонстративно держа руки у нижней части живота – чтобы, в случае чего, было удобно мгновенно откинуть полу пиджака, скрывающую оружие…

Вот уже и покорёженный значок взломанной шифропечати Лаха выпрыгнул из моей карточки в светящееся информационное поле над пирамидкой управления… Последняя команда: «Документ зарегистрирован». Ну, теперь держись…

Басута, жмурясь от головной боли, наконец, набрал приветствие и его пирамидка засветилась… Если бы всё было по-честному, сейчас была бы его очередь что-то делать с документом – визировать, назначать исполнителей, набрасывать стандартный унизительный ответ… На мой экран он так и не взглянул. Я постарался незаметно перевести дух. И даже надежда появилась: «А вдруг пронесёт?» Действительно, почему бы не пронесло меня, наглого агента адвослужбы, который обвёл вокруг пальца Председателя правительства собственной колонии… Ведь не враг же он своему народу, господин Председатель-то, в конце концов… И колонии родной…

«Ха-Ха! Стоп! – подумал я в приступе самоиронии. – Эдак меня в ту же дискуссию о любви сейчас затянет…»

– Так… – озадаченно пробормотал Басута.

– Так… – тон Председателя Кондуктории едва заметно изменился. Басута сосредоточенно вчитывался в текст, чёрными бисеринками висящий у белой грани его проектора. По-моему, в тот момент он уже понял, что произошло… Но по инерции всё ещё отказывался этому верить. Стап тоже внезапно умолк.

– Я же говорил, что подобной утечки давно следовало ожидать… – через полминуты подавленно пробормотал пресс-секретарь.

Басута зыркнул на него так, что тот язык, наверное, проглотил.

На длинной шее Председателя Кондуктории вверх-вниз заходил кадык. Я буквально видел, как с него слетел хмель. Нервно дёрнув пальцами, он ещё раз быстро проверил заголовок только что зарегистрированного документа. А подписи Космодрома-то на нём не было…

– Так… – сосредоточенно повторил Басута.

Председатель Кондуктории сидел и смешно морщил свой высокий красивый лоб.

– Так это что, самодеятельность? – как-то буднично спросил он, рассеянно глядя по сторонам.

– Это важная, срочная информация для правительственной сети и… – начал было я, но договорить не успел.

Басута сделал охраннику едва заметный знак и меня сзади чем-то ударили по голове. Весь мир вдруг стал каким-то большим и звонким, тумба с интерфейсной пирамидкой поехала у меня из рук…

– Министра безопасности сюда, быстро! – услышал я голос Басуты, падая на пол.

В себя я приходил очень медленно. Этому заметно мешало то, что меня продолжали избивать. Удары в живот тупой болью отдавались во всём теле.

– А ну прекратить! – ломающимся противным голоском крикнул кто-то. – И так уже напортачили! Ну почему все такие тупоголовые?!

А, вот это кто! По голосу я узнал господина Шеша, министра безопасности правительства Кондуктории. Пренеприятнейший тип – маленький, тощенький, глазки бегают, нос крючком… Да ещё и голос тонкий, противный и словно блеющий, как у козлёночка… Но когда он говорит – словно гипнотизирует тебя своей аурой мудрого, знающего своё дело человека. Стоишь, слушаешь. Но как скроется за углом – морок рассеивается, начинаешь плеваться. Правда, сегодня министр безопасности Кондуктории не пытался своим мутноватым взглядом вогнать в меня расположение к своей персоне…

– Поторопились, коллега, – в голосе Шеша слышались визгливые интонации.

Кому это он, интересно, выговаривает? Уж не самому ли Басуте?

– Нужно было дать ему возможность защищаться! – Шеш возмущался тем, что окружающие не понимают таких очевидных для него вещей. – Может, хоть пальбу бы открыл из своего пистолета! Тогда всё к попытке мятежа свелось бы! Эх!

– Ну да! – задумавшись и замерев на секунду, как он частенько делал на моей памяти, Шеш уверенно закончил:

– И тогда зарегистрированная им информация получила бы альтернативное объяснение, более приемлемое для нас… Но вы, болваны! Вы всё испортили!

Тут, судя по звуку, кому-то сильно дали в ухо…

– Но всё равно это когда-нибудь просочилось бы, – с осторожной скорбью в голосе попытался утешить всех пресс-секретарь. – Не сейчас, так через год, через два…

«А ведь он сегодня уже дважды при мне проговорился», – машинально отметил я.

– Уберите отсюда, наконец, этого придурка! – неожиданно взорвался Басута.

Из лежачего положения мне всё виделось перевёрнутым – я увидел, как пресс-секретарь полетел с набором высоты куда-то в сторону, сметая стулья, которые падали почему-то вверх, забавно нарушая интуитивное восприятие законов физики. Затем я увидел модные лакированные туфли Председателя Кондуктории, чьи острые носки замерли у самого моего носа. Простояв секунду, Басута с чувством ударил меня ногой под дых. Хорошо ударил – почти без замаха, но точно и сильно.

«А ведь так и не договорили про любовь», – я корчился на полу, почти теряя сознание, но меня разбирал смех…

Второй мост

Второй мост – это не просто свершение, достойное зрелого человека. Твой Второй мост – это когда ты, сделав что-то важное, вдруг понимаешь, что обречён продолжать… Понимаешь и с опозданием пытаешься решить – готов ли ты к этому… Но мост уже проскочил под колёсами – и Шоссе ведёт тебя дальше…

Кдалл, бродячий философ с планеты Имллт, «Дневник, который я никому не покажу», св. I, стр. 57

– Ну что, – спросил старший охранник хриплым голосом, – Покончил с собой, застрелился? Или не справился с машиной?

– Да, лучше авария, – услышал я над собой козлиный голосок Шеша. – Вёз важную новость, очень торопился. Возможно, уснул за рулём…

– Первый мост?

– Лучше Второй. Там удобнее. Река поглубже. И лишних глаз поменьше.

– Но туда четыреста семьдесят километров пилить…

Они говорили, стоя рядом со мной. И рассуждали так, словно меня уже не было в живых.

– Три часа, если поднажать. Ну, три с половиной… – голос Шеша противно вибрировал. – И по времени как раз сходится…

Почему я только сейчас заметил, что он к тому же ещё и картавит?

– Ночь. Дождь. Торопился, отключил автопилот… – наставлял моих убийц министр безопасности Кондуктории. – Уснул за рулём. Наши соболезнования. Всё понятно?

– Только не перемудрите, – сказал им всем Басута, словно подводя итог.

Оказывается, моими проводами в последний путь руководил лично Председатель Кондуктории…

Меня опять поволокли по полу. Потом по лестнице. Хорошо хоть, что колония у нас маленькая и в правительственном здании только два этажа…

На улице уже стемнело. А на закрытой стоянке для особо важных персон, спрятанной под широким, искусно сделанным из высокотехнологичных материалов навесом, и вовсе было ничего не разглядеть: редкие лампы на внутреннем дворе главного здания Кондуктории не справлялись с сырыми сумерками. От улицы стоянку загораживал высокий забор. И никто из посторонних не видел, как меня загрузили в мою же машину – словно тюк. Хотя на стоянку дождь не сыпался, площадка почему-то была покрыта мокрой грязью. Моя куртка и брюки в момент пропитались этой гадостью. А одежда, в свою очередь, испачкала заднее сидение лимузина. «Ничего, Уарата всё отмоет», – я ещё пытался мысленно шутить.

– Дистанция от головной машины сто метров! – приказал чей-то голос.

– Пистолет его не забудьте. И карточку, – напомнил кому-то Шеш, – Когда найдут – всё должно быть при нём.

Я обратил внимание, что в его голосе не было злобы. «Наверное, это и называется зверством – убивать вот так, буднично», – подумалось мне.

Карточку засунули мне в карман куртки, пистолет втиснули в кобуру под мышкой. Потом перед самым моим носом захлопнулась дверца лимузина. Один из охранников министра безопасности полез за руль, второй, у которого левое ухо было заметно больше и краснее правого, уселся на пассажирское сиденье. Машина тронулась, развернулась на пустой правительственной стоянке и резко вывернула на столичную улицу – я даже перекатился на сидении.

А первые лица руководства колонии глядели нам вслед. Ответственные, известные люди, самим народом призванные, чтобы думать о судьбах планеты. Председатель правительства Кондуктории на пару с министром общественной безопасности… Много лет спустя случайно выяснилось, что они даже записи системы охранного наблюдения за тот вечер поленились стереть!

– Как думаешь, довезут? – негромко спросил тогда Басута.

Кадык всё ходил по его тонкой шее. Он так и не отошёл ещё толком от похмелья.

Задумчиво поглядев на него снизу вверх, Шеш с сомнением покачал головой.

– Ну, чего тогда ждёшь? Давай за ними, – приказал Председатель правительства.

– Нужно выдержать паузу, коллега, – когда Шеш не хотел чего-то делать, он начинал переминаться с ноги на ногу.

Председатель же был твёрд и рассудителен.

– Я просил не умничать… И фары выключи.

Басута говорил мягко и удивительно интеллигентно. В глазах его была лёгкая тоска. Только вызвала её, к сожалению, не боль за колонию, чьё существование, как выяснилось, поставлено на карту. Болела после вчерашнего голова, а отоспаться так и не дали. На записи видно было, что Басута едва удержался, чтобы не дать министру безопасности тумака.

Пока лимузин колесил по засыпающей столице, меня покачивало на ухабах. Подбрасывало порой даже на проспекте Торжества Кондуктории, который я угадал, подсчитывая повороты. И только когда мы вырвались на гладкий, как стол, бетон Шоссе, машина пошла ровно. На всю тысячу километров Шоссе вообще, наверное, ни одной кочки. Я уже давно над этим думал. А сейчас уже не думал, а чувствовал – боком. Лимузин мерно гудел двигателем и шёл как влитой – чувствовалась только лёгкая вибрация от колёс.

У меня внутри словно тикали невидимые часы – сколько нужно времени, чтобы долететь на представительском лимузине до Второго моста? Столько мне и жить…

«Да, Крылатый, не думал я, что мы с тобой вот так покатаемся» – мелькает у меня в голове непрошеная мысль.

Это была не первая опасность в моей жизни. Но впервые мне было так гадко. Словно не с людьми я столкнулся, а с какими-то мифическими гадами из глубин Восточных болот.

Я потерял счёт времени. Затекали вывернутые назад руки. Ступней ног я не чувствовал уже давно. Внутри всё болело. А на лице никаких следов – били профессионалы. Бесполезный теперь пистолет, небрежно втиснутый чужой рукой в кобуру, давил на рёбра.

Когда за окном не проносятся фонари (а после Первого моста фонари в моём мире были большой редкостью), совершенно невозможно определить – движется лимузин или нет. Машина мчалась, а мне казалось – стоит на месте. Обычная иллюзия… Зато я вдруг почувствовал, как во мне самом всё сдвинулось и поехало. Вещи и понятия словно сместились с привычных, устоявшихся годами мест. Это напоминало медленную и очень неприятную лавину – лавину чувств. Хорошо это было или плохо, я никак не мог повлиять на происходящее со мною. Что я мог сделать, связанный и вынужденный всего лишь переживать всё это, не в силах даже звука ни единого издать? «Это ведь агента Ачета по прозвищу Космонавт везут убивать», – я почему-то думал о себе в третьем лице. И всем наплевать, каким был этот парень, о чём он думал и что чувствовал… И никого, кстати, не обидел… А всего-то попытался вступиться за свой мир, сделать то, что каждый, по идее, обязан был сделать… А его по голове сзади… И вязать… И мордой потом по грязи волочь…

Не то чтобы злость во мне родилась. Скорее тоска. Какая-то незнакомая пока ещё тоска по тому миру в прошлом, отделённому от настоящего всего-то несколькими часами. По тому прошлому, где ещё не было в моей в душе осознанной готовности убивать… И не случайно убивать, в схватке, в гневе или спасая свою жизнь. А убивать за других, из чувства долга, как на войне. Холодно и расчётливо… В бою и исподтишка… Не дожидаясь выпада противника, самому начинать атаку, спланировав всё как по книжке…

Когда я отправился передавать Послание (я уже мысленно именовал его именно так, с большой буквы), я знал, на что шёл. Я понимал свой риск. Случалось, били меня и раньше, и не раз. Но я не был таким. И даже тогда, много лет назад, когда на лесной просеке я насмерть бился с агентом инопланетной резидентуры, я таким не был. Убитый мною враг исполосовал меня тогда ножом, и мне было очень больно… Но я поймал его на приём и зарезал его же оружием… Как же я переживал тогда! Но сейчас было куда хуже, хотя не так уж сильно меня избили… Да, всё было хуже! Гораздо хуже! Наверное, в тот момент, лёжа связанным на заднем сидении Крылатого, я впервые почувствовал, что такое война…

В засаду, которую устроил Сержант, мы влетели неожиданно. Машина вдруг стала тормозить – сначала не колёсами, а двигателем, натужно и резко, даже с каким-то внутренним стоном… А потом – во все тормозные диски, от души визжа покрышками. Потом как-то сами собой распахнулись дверцы – все четыре сразу! Дальнейшее я не успел разобрать, потому что слетел с заднего сидения на пол. Со связанными руками и ногами, да ещё в лимузине – это запросто… Весь мир закувыркался, я очень неудачно упал на спину, прямо на вывернутые руки. И тут же какие-то крики, возня вокруг…