скачать книгу бесплатно
Там не было ничего, кроме черноты. Но если представить, если только на миг представить, что там, в этой тьме, вдруг проступит заиндевевшее лицо со смерзшимися волосами…
12 сентября 1938 года, поселок Колпашево, Нарымский округ
Иван ворвался в кабинет Коха, распахнув двери настежь.
– Как?! Как же это?! Вы… вы чудовище!
Он сам не понимал, что говорит. Но надо, надо было выплевывать хоть какие-то слова, застрявшие в горле комком рвоты. Чтобы забыть, как та девчонка трясла уже мертвую маму за руку и оборачивалась, оборачивалась прямо на него.
Кох не изменился в лице. Лишь в глазах появилось незнакомое жесткое напряжение.
Только сейчас Иван заметил, что все еще держит в руке наган. Он схватился за рукоять второй ладонью и направил его в грудь начальнику. И лишь мгновением спустя вспомнил, что барабан пуст.
Все одиннадцать патронов израсходованы.
Кох как будто прочитал эту мысль на лице Ивана.
– Ну что, Вань, надо веревочку доставать? Только меня-то ты ею не задушишь, я и сам кого угодно прикончу.
Его рука легла на рукоять револьвера. И не было никаких сомнений, что тот заряжен.
– Но одну проблему ты решил. – Кох ухмыльнулся. – А то я как раз сидел и думал, кого вставить в очередную двадцатку быков.
В камере смертников Иван оказался в одиночестве. Новую партию еще не привезли, а предыдущую он прикончил сам.
Ни отвлечься, ни поговорить. Оставалось ходить от стены к стене, гадая, в каком углу на этот раз ему почудится та самая девочка, поворачивающая лицо к нему.
Поздно вечером его подозвали к двери. За решеткой смотрового окошка оказался Леха Воробьев, тихий и напуганный.
– Коха вызвали в Новосибирск, – сипло прошептал он. – И ребята говорят, что не вернется, его тоже включили в список.
Иван молча слушал.
– Мы с Сашкой вот что подумали, – продолжал Воробьев. – Записи Коха остались, из списка тебя еще можно вычеркнуть. Не совсем отпустить – на спецу все знают, что тебя посадили. Но не знают, за что. Заменим статью на легкую. Отсидишь лет пять, потом вернешься. Все лучше, чем в яму, правда?..
23 мая 1979 года, город Томск
Все заканчивается. Закончились бесконечные вахты у Колпашевского обрыва. Закончились трупы в могильнике на месте старого здания НКВД. Последней полостью, вымытой винтами теплохода, оказалась выгребная яма под бывшим сортиром во дворе тюрьмы.
Все заканчивается. Даже то, что кажется бесконечным. Даже лагерные дни закончились, и тогда, в холодном пятьдесят третьем, он так же возвращался домой в Томск, догадываясь, что дома у него уже нет. Была лишь надежда – нет, не на старый бревенчатый дом с зелеными воротами и черемухами за окнами – а на то, что завершится, наконец, ежедневный мысленный спор с Лехой Воробьевым о том, что в яму, как ни крути, все-таки было бы лучше…
И на то, что останутся там, на ледяной Колыме, молодая женщина с короткой тюремной стрижкой и ее дочка, которая оборачивалась. Каждый раз оборачивалась, пока он не просыпался, будя криками соседей по бараку.
По возвращении в Томск всю команду их теплохода повезли в КГБ, подогнав к причалу два рафика. Черепанова же усадили в черную «Волгу», и Иван Ефимович видел, что всегда спокойный капитан нервничал, не понимая, что им предстоит.
Но все обошлось. В Комитете им жали руки, выносили протокольные благодарности от имени Андропова и даже вручили ценные подарки. Капитану дали дорогой приемник «Томь», а Иван Ефимович оказался обладателем металлических часов «Полет» на черном кожаном ремешке.
И так хотелось верить, что все закончилось.
Он отпер дверь в пустую квартиру, всегда дожидавшуюся его из рейсов. Разделся в прихожей. И там же присел, прямо на чемодан, не решаясь войти в комнату.
Потому что догадывался, что не закончилось ничего. И там, в комнате, его ждут.
Когда он, наконец, вошел, женщина сидела спиной к нему. Тюремные обноски, короткая стрижка. Он запомнил каждый волосок на ее затылке. Она не обернулась, лишь вздрогнула всем телом от захлопнувшейся двери – как тогда, при расстреле.
А вот девочка стала оборачиваться. Медленно. Она всегда это делала медленно. И кошмар должен закончиться в тот момент, когда лицо уже почти видно. Он ведь всегда заканчивается, этот кошмар.
Но не в этот раз.
Девочка повернулась полностью. И тогда, и сейчас. Он увидел ее – побелевшие щеки, круглые от ужаса глаза и раскрытый рот, выталкивающий навстречу пуле единственное слово. «Папа!»
Максим Кабир. Ползать в стенах
Ползать в стенах Хану научил Марко. Шел девяносто восьмой год, и им обоим было по двенадцать лет. Что-то непонятное творилось в стране, в телевизорах, в семьях, родители запрещали без нужды выходить за порог. Тогда Марко Крстович придумал ползать.
В первый раз Хана продвинулась на несколько метров. Струсила, запаниковала, вообразила волосатых пауков. Во второй раз было попроще, они добрались из ванной Марко в ванную Ханы. Квартиры Крстовичей и Максимовичей располагались рядом.
Хана изумленно рассматривала свою ванную сквозь прутья. С высоты почти трех метров полотенца, этажерка, корзина для белья казались чужими.
– Ты что, подглядываешь, как я купаюсь?
– Н-нет. Я же не извращенец.
– Еще какой извращенец.
Потом, намыливаясь, Хана косилась на металлическую решетку под потолком. От мысли, что приятель может наблюдать за ней, тряслись поджилки, но Хана почему-то не задергивала душевую шторку.
Марко называл это «делать Брюса Уиллиса». Он ненавидел американцев, но обожал американские боевики, особенно «Крепкий орешек».
Они жили в огромном некрасивом доме с видом на пустырь. В подъездах смердело мочой. Дворы оккупировали подростки с агрессивными псами на поводках, хлеставшие ракию и подначивавшие собак устраивать бои.
– Что вы здесь торчите? – спросил их папа вчера. Хана пугливо пряталась за отцовскую спину. Подростки вальяжно расположились на ступеньках. Бетон перед ними был захаркан. Из магнитофона пел Курт Кобейн. Лифт все никак не спускался.
– А тебе какое дело? – чавкнул жвачкой блондин с вытатуированным на запястье кондором. Он обнимал прыщавую девушку и презрительно ухмылялся. Кондор парил у передавленной лифчиком груди.
«Только не спрашивай: „что?“» – взмолилась про себя Хана.
– Что? – спросил папа, клонясь к подросткам левым ухом.
– Ты тугой?
– Вали своей дорогой!
– Забери этого глухаря, малая!
Подростки расхохотались. Папа плохо слышал, его контузило на войне. Хана стеснялась папы.
– Что они сказали? – допытывался папа в лифте. Потолок кабины украшали сожженные спички. Кнопки расплавились. «Убей янки!» – взывало граффити.
– Они не тебе, – врала Хана в папино ухо.
Марко сказал, труба ведет аж до мавзолея Тито.
– Глупости! – усомнилась Хана. – Это же не подземелье! Мы на одиннадцатом этаже. Закончится дом, закончится и труба.
– А т-ты включи фантазию.
Она включила.
– Прямо к мавзолею?
– П-прямо в с-саркофаг!
Ночью родители Ханы ссорились. Мама говорила полушепотом: «Я скоро сойду с ума». «Что?» – спрашивал папа. Хана жмурилась и грызла уголок наволочки.
Марко заявился днем. Была суббота.
– Т-ты одна? Отлично!
Без приглашения прошел в ванную. Вынул из курточки отвертку.
– Ты плакала?
– Нет. У меня аллергия.
– Это с-смертельно?
– Не знаю, – Хана улыбнулась. Сложно было не улыбаться, глядя на нескладного, рыжего, с утиным носом Марко Крстовича. – Ты что удумал?
– Откупориваю п-портал. – Приятель взобрался на полку этажерки.
– Сдурел? Ну-ка слезай немедленно!
– Не волнуйся. – Он отвинчивал и прятал в карман болты железной решетки. Квадратная в сечении кишка из бетона пролегала над ванной, раковиной и унитазом.
– А от тебя ползти нельзя?
– У меня б-батя з-запил. Теперь неделю будет дома к-куковать.
Папа Марко был коммунистом и писал статьи для «Борбы». Отец Ханы работал на литейном заводе. Коммунистов и лично товарища Крстовича обзывал предателями.
– Чтоб назад вставил, понял?
– Готово! – Марко осклабился. – Вашу ручку, красавица.
Вентиляционная шахта пронзала здание насквозь. Пятнадцать подъездов, – посчитала Хана, – тридцать квартир, по две на этаже с этой стороны. Марко помог, и она протиснулась в нору.
– Брюс идет! – Марко, извиваясь, присоединился к Хане. Высунувшись в ванную, снял с полки решетку и поместил ее обратно в нишу. Решетка держалась и без болтов.
В вентиляции было пыльно. Мягкие катышки под ладонями напоминали тополиный пух. Хана подумала о книжках, которые зачитала до дыр: «Хроники Нарнии» Клайва Льюиса. Она мечтала о платяном шкафе профессора Керка, через который можно попасть в мир льва Аслана, фавнов и говорящих бобров. Выяснилось, что у нее под носом есть такой шкаф. Туннель в неведомое, будоражащий и манящий.
Марко щелкнул фонариком и подкрутил ребристый корпус, чтобы свет стал совсем тусклым. В высоту, как и в ширину, шахта достигала сантиметров пятидесяти. По ней легко было перемещаться на четвереньках.
– П-ползем на с-север? – предложил Марко.
– А где тут север?
– Сзади тебя.
– Ну нет. Ты первый ползи.
– Т-тогда юг!
Поползли. Бетон был шероховатым. Пыль изгваздала джинсы. Бледно-желтый отсвет двигался впереди, скользя по стенам цвета мокрого асфальта. Хана опасливо выискивала насекомых, но ничего такого в туннеле не было. Уж насколько грязным казался подъезд, но тараканы в доме не водились.
Путь в вымышленную Нарнию представлял собой в основном задницу и истертые подошвы Марко.
Через пять метров ребята напоролись на две одинаковые скважины внизу и вверху, толщиной с бедро Ханы. Они соединяли шахту одиннадцатого этажа с вентиляционной системой всего здания.
– С-смотри. – Марко направил фонарик на стену, и луч прошил бетон. Потому что в нем было зарешеченное отверстие, такое же, как то, через которое Хана и Марко проникли в вентиляцию. Хана догадалась, и волнующее тепло разлилось по телу: за решеткой – чья-то ванная. Луч елозил по змеевику и отражался в кафеле. Если хозяин квартиры сейчас откроет дверь, то обнаружит рассеянный свет, стекающий из-под потолка.
– Ты тут уже был? – спросила Хана.
– Ага. З-здесь живет одна блондинка. У н-нее д-д-дойки, как у П-Памелы А-Андерсон. И н-н-нет волос на п-п-письке.
– Извращенец, – прошипела Хана.
Марко извернулся и продолжил ползти. Хана не отставала. Сразу за ванной оказалась кухня, ярко озаренная солнцем.
В груди у Ханы приятно защекотало.
«Как же круто! – подумала она. – Мы как невидимки из фильма!»
Решетку декорировала паутина, но чужая обитель просматривалась отлично. Заграничный холодильник, календарь с гоночным автомобилем, ваза с конфетами на столе.
Жаль, внизу никого не было, и кухня быстро наскучила путешественникам.
– Т-ты не устала?
– Еще чего.
Они двинулись к следующей квартире. Хана, повинуясь внезапному порыву, сказала:
– У меня нет аллергии. Я плакала.
– П-почему?
– Мы уезжаем. Насовсем.
