скачать книгу бесплатно
– Татьяна Михайловна, а что вы про Игната этого знаете? Фамилия? Где живет?
– Фамилию-то помню. Ермошкины они. Точно Ермошкины. И Игнат, и жена его… Дай бог памяти… Марина вроде. Ну, она еще раньше его померла. А жили они…
– Стоп-стоп. Что значит, раньше его померла?
– Ну то и значит. Марина-то эта года за два до Игната преставилась. А Игната еще до войны забрали. Ну и… того… Расстреляли. Все знают. Старики-то, кто остался, все знают…
13 мая 1979 года, город Колпашево, Томская область
Мыли уже третьи сутки. Обрыв крошился, земляные комья падали и падали в реку, в береге образовалась уже целая бухта, куда смог бы поместиться весь теплоход, а трупы все не кончались.
Привели второй «двухтысячник», чтобы ускорить работу. Несколько раз буксиры срывало, тросы не выдерживали. Как выдерживали люди, Иван Ефимович не понимал.
Помогал спирт. Его стали выдавать сразу. А на второй день, когда куратор из Комитета заметил, что в рационе отсутствует мясо, на камбуз завезли свиные полутуши.
Иван Ефимович спирт в рот не брал, да и на мясо смотреть не хотелось. Даже когда ветер дул в другую сторону и запаха, идущего от могильника, не чувствовалось.
Впрочем, мясу не радовался никто. Особенно после того, как поварихе стало дурно и она в полузабытье выволокла на палубу и выкинула за борт еще не тронутую свиную полутушу. Та плюхнулась в реку и присоединилась к безмолвному танцу трупов в воде, увлекаемых течением от винтов и к винтам. Пока и ее не размолотило лопастями, выбросив на поверхность куски свинины вперемешку с кусками человечины.
В мясорубку под теплоходами попадали не все трупы. Многие, сделав несколько кругов между буксирами, вырывались на волю, попадая в течение Оби и уплывая куда-то дальше, на север. И когда Иван Ефимович выходил на палубу, он долго вглядывался в тела, пытаясь – и боясь – узнать кого-то еще.
Подошел Копейкин, встал рядом, достал беломорину и с наслаждением затянулся. Закашлялся, показал папиросой на уплывающие тела:
– По всей области разнесет, ей-богу, Ефимыч! Я тут в городе был, разговорился с местными.
– И что говорят?
– Да что… Говорят, трупы находят везде – в заводях, в кустах, на заливных лугах… В сетях вот. Один мужик с Каргаска сказал, что на налимов теперь долго не будут рыбачить – мимо них несло мертвецов, к которым налимы присосались, по несколько штук к каждому.
Копейкин перегнулся и сплюнул за борт. Качнул головой, поморщился:
– Дерьмовая работа у нас нынче, да, Ефимыч? Но тем ребятам в лодках еще херовее…
– В каких лодках?
– А вон, видишь? Цепью стоят.
Иван Ефимович пригляделся, напрягая все свое стариковское зрение. И вправду – ниже по течению виднелась цепь моторок с людьми.
– Зачем они?
– Так ловят. Этих, – он показал папироской на танцующих в воде мертвецов, – кто от нас уплыл. Им выдали багры, да железных чушек подвезли со «Вторчермета». Тащат этих из воды, привязывают к ним железяки и топят. Говорят, они мокрые, склизкие, в руках разваливаются, но топить надо… Та еще работенка.
– Бывает и хуже, – пробормотал Иван Ефимович.
25 февраля 1938 года, поселок Колпашево, Нарымский округ
– Работка есть для тебя, – Кох держал в руках листок серой бумаги. – Пришла шифрограмма из Новосибирска. Надо заготовить двадцать быков.
Иван недоумевающе воззрился на начальника, пытаясь понять, всерьез он или опять шутит. Но застывшее лицо Коха оставалось непроницаемым.
Зато Сашка Карпов понимающе ухмыльнулся.
– Делите, – бросил Кох. – Пятерых я возьму на себя, по пять – Сашке и Лехе, а еще пять быков – с тебя, Иван.
Он достал из шкафа толстые книги в самодельных переплетах и водрузил на стол. Посмотрел на непонимающего Ивана и пояснил:
– Здесь списки жителей всего округа, со сведениями. Выбирайте.
Только теперь до Ивана стало доходить, что речь идет не о крупном рогатом скоте и не о заготовках мяса. И мясокомбинатом, бойней и одновременно скотомогильником служит их организация. А заготавливать надо не говядину, а человечину.
Четверых он кое-как, мучаясь и сомневаясь, но нашел. Одного якобы видели при армии Колчака, другого характеризовали как кулака и противника коллективизации, еще двое – поляки, подозреваемые в шпионаже. Пятого же Иван, хоть тресни, не мог определить.
Сашка Карпов, легко справившийся со своей порцией, заглянул ему через плечо:
– Ну и чего тут думать? Бери Смирнова. Он директор школы, шибко грамотный, работал еще при прежней власти. По-любому в чем-то да виноват!
Тут Лешка Воробьев, доселе молчавший, поднял голову и неожиданно возразил:
– Смирнова? Михаила Георгиевича? Не надо его. Он хороший человек.
Карпов взвился:
– Чего ж в нем хорошего? Он меня на второй год оставлял, кровосос!
– Значит, так учился, – не сдавался Лешка. – А мне он помог. У меня, когда мать умерла, никого не осталось. А Михаил Георгиевич мне все сделал, понимаешь? И талоны на питание, и на работу устроил… Эх… Мировой мужик, не трогайте его! Дочки у него две…
– До-о-очки, – передразнил Карпов. – Ладно, Ваня, не тяни резину. Списки к утру нужны – если не сдашь, впишем директора школы. Дочки там или не дочки – разберутся…
Всю ночь Иван мучился, думал, перебирал фамилии и характеристики. В поселке он уже многих знал в лицо, и они, эти лица, вставали перед ним. Хотелось схватиться за спасительную мысль, что если он выберет невиновного, то там, дальше – разберутся, расследуют, отпустят. Но он понимал, что ошибка – его ошибка – может стоить кому-то жизни.
Утром он сдал список, включив в него незнакомого священника из соседнего поселка Тогур. Доносов на того не было, но поп есть поп, как любил говорить Карпов. Разберутся и отпустят. Наверное.
Кох хмуро взглянул на фамилии, забрал листочки и помахал перед ними еще одной шифрограммой.
– К восьми утра завтра – с нас еще двадцать быков.
Иван охнул. Кох вопросительно посмотрел на него.
– Николай Иванович, так где ж их взять-то?
Кох перевел взгляд на Сашку:
– Карпов, объясни товарищу.
– В настоящий момент ведется проработка контрреволюционной националистической организации, созданной по заданию японской разведки, – отрапортовал он.
Кох поморщился:
– Хватит уже японцев, наелись. Что там у нас еще?
– Готовимся к раскрытию эсеро-монархической повстанческой террористической организации, действующей на территории Нарымского округа.
– Неплохо, – Кох щелкнул пальцами. – Работайте.
Хуже всего было в «расстрельные» дни. Когда приходила баржа с новыми заключенными, собранными со всего округа и даже дальних городов области – Новосибирска, Томска, Кемерово и Сталинска. И здесь, во дворе тюрьмы, приговоренные шли один за другим, как на конвейере, ступая по доскам, заскорузлым от въевшейся крови. Иван не смотрел на них. Он видел одни лишь затылки. Он целился в затылки. Он не хотел никого узнать.
И лишь после, когда приходилось спихивать в яму тех, кто не упал в нее сам, когда свежую партию нужно было поливать известкой и закидывать землей, он невольно видел. Видел Михаила Георгиевича, школьного директора, которого так хотел спасти Лешка. Видел начальника пристани, у которого в гостях он совсем недавно пил чай с сушками. Видел знакомых и почти знакомых. Видел женщин. Видел подростков. Видел детей.
– Николай Иванович, но почему женщины? Почему мы расстреливаем и их?
На каменном лице Коха невозможно было что-то прочесть. Лишь глаза наполнились укоризной.
– А что, Фанни Каплан, которая стреляла в Ленина, была мужчиной? Или заслуживала снисхождения из-за своего пола?
Иван потупился. Вопрос действительно был глупым. Однако его мучило и другое.
– А как же дети? Почему дети?
На сей раз скулы начальника дрогнули. Его гипсовое лицо как будто вдруг пошло трещинами. Деформировалось, исказилось. Не сожалением. Не состраданием. Ненавистью.
– Почему дети? – рыкнул Кох. – А ты сам, Ванька, не понимаешь? Не понимаешь почему? Чему тебя там вообще учили, в этом твоем Томске?
Сашка Карпов замер. Лешка Воробьев вжал голову в плечи. Лишь Иван набрал воздуха в грудь, чтобы что-то ответить, но не успел. Кох продолжил гневную тираду:
– Это же звереныши! Ублюдки! Драконье семя! Оставишь детей – детей врагов народа – и они вырастут. Они начнут мстить за отцов и матерей. Не-е-ет. Нет, Ванька! Нужно очистить! Нужно выжечь все, выжечь под корень! Чтобы потом – потом – нормально строить светлое будущее!
Начальственный голос отгремел, и стало тихо. Каждый боялся пошевелиться.
– Вопросы? – Гипсовая маска вновь вернулась на лицо Коха. – Нет вопросов? Работаем.
Он вышел. Тоскливо стучали ходики на несгораемом шкафу с документами.
Первым подал голос Карпов:
– А он прав. Во всем прав. Мы сейчас эти, как их… Ассенизаторы! Говномесы то есть. Расчистим все говно – и заживем нормально.
Он уселся расслабленно, заложив ногу на ногу. Улыбнулся мечтательно:
– Я вот в лес уйду. Справлю избу где-нибудь и начну жить нормально, охотой. Я ведь и на лыжах хорошо умею, даже соревнования выигрывал – вон Леха подтвердит. И белку бью влет, и соболя… Могу – ей-богу – сесть на пенек, взять вот такую палку, один конец на землю, второй – себе на грудь. И засвистеть по-особому. Бурундуки слышат и бегут по мне. Ползут по палке к самому лицу, а я их ловлю. Петелькой такой хитрой, из конского волоса…
Он засвистел, показывая. Молодцевато тряхнул светлым чубом.
– А ты, Лешка, что будешь делать после?
Воробьев вздохнул, поправил очки с толстыми линзами. Иван подумал, что он отмолчится, но того, видимо, тоже потянуло на откровения:
– А я пойду в сельскохозяйственный учиться. В Новосибирске недавно открылся. Стану селекционером, как Вавилов, буду новые сорта выводить. А если нет… То хотя бы рассаду…
Карпов хихикнул. Леха покраснел, но продолжил:
– А что такого? Мамка научила… Любила она это дело… Справлю дом, огород обязательно. Куплю себе кресло-качалку, заживу нормально…
– Кресло-качалку? – Карпов уже не мог сдержать смеха. – Кресло-качалку, вот умора!
2 мая 1979 года, город Колпашево, Томская область
Трупы. И звонки. Опять трупы. Звонки о трупах. Этот май точно запомнится всему личному составу колпашевской милиции трупами и звонками.
– Нина Павловна, еще звонок!
Ей вдруг остро, нестерпимо, до боли в висках захотелось наорать на дежурного. Просто наорать, истерично, по-бабски, взахлеб. Но товарищ следователь лишь устало повернулась к пареньку у телефона.
– Шульгин, я же говорила. Уточняешь, есть ли дырка в задней части черепа. Если есть – фиксируем место обнаружения, сообщаем дружинникам, те разбираются. Если мы будем выезжать на каждый…
– Нет-нет, – дежурный мотнул головой, – тут другое…
Нина Павловна приняла трубку:
– Слушаю.
– Мне… нужна… помощь…
От голоса веяло даже не страхом, а жутью. Холодной, отчаянной жутью. Как будто звонили не из дома, даже не из могилы, а чуть ли не из ада.
– Что случилось?
– Они… пришли… Они… лезут ко мне… Стучали в дверь… Весь день стучали в дверь… А теперь – в окна… Заглядывают прямо в окна…
– Кто – они?
Звонивший замолчал. И от этой тишины кожу Нины Павловны – от спины до шеи – продрало морозом.
– Диктуйте адрес. Выезжаем.
Она передала трубку дежурному – аккуратно, двумя пальцами, как ядовитую змею.
Уже на выходе она столкнулась с Ушковым.
– Как там наш вчерашний? Этого хоть вскрыли, не убежал?
– Вскрыли, Нина Павловна.
– И что? Как результаты? Самоубийство?
Ушков покачал головой.
– Результаты странные, но однозначные. На шее – не только травмы от веревки, но и… Помните, те синяки? Так вот, это частичное обморожение тканей. Как будто его жидким азотом хватали.
