скачать книгу бесплатно
Жилин шел по серым улицам, бездумно мусоля грязный, обжигающий пальцы снежок. Потом кинул его в ворону и нырнул ладонью в подвернувшийся по пути сугроб, зачерпывая еще снега. Новый снежок ни с того ни с сего растаял в руке. Да так быстро, будто попал на раскаленную сковороду. Ледяная вода скользнула между пальцев, а ладонь вдруг оказалась перепачканной кровью. Жилин вытаращился и воровато сунул руку в карман.
– Простите, вам помочь?
– Что?
– Мне показалось, у вас кровь.
Девушка стояла в паре метров. Невысокая, стройная, в коротком полушубке, джинсах и высоких сапогах. Взгляд карих глаз беспокойно метнулся в сторону спрятанной в карман руки. Лицо показалось знакомым, и Жилин прищурился, всматриваясь. Но неожиданно в этот самый миг густо посыпал снег, и девушка оказалась отделена белой завесой.
– Да нет, ничего страшного. Все нормально.
– Точно? А то я тут рядом в школе работаю, в отделе кадров. Можем дойти, вас в медкабинете перевяжут.
– Не надо, спасибо. В отделе кадров, вы сказали?
– Ну да. А что?
– Возьмете меня на работу?
Жилин тут же устыдился своего вопроса, но девушка не растерялась.
– Конечно, – она вдруг хихикнула. – Вы такой видный мужчина. Приходите завтра к девяти с паспортом и трудовой. Охраннику скажете, что в отдел кадров. К Ирине. Будете у нас обэже преподавать.
Карие глаза тепло блеснули сквозь белую пелену, и девушка исчезла в пучине снегопада. Жилин осторожно вытащил руку из кармана – крови не было.
5
Утро началось с чистого листа. В шесть часов, как в армии. И сразу зарядка, дыхательная гимнастика, контрастный душ, бритье до синевы, а затем комплексный завтрак из каши, сосисок, яичницы и крепкого кофе. В итоге к девяти Жилин был уже в отличной форме – чистый, бритый, сытый, пышущий жизнью.
– Я в отдел кадров. Меня ждут, – дерзко заявил он на входе, нависнув над седым охранником.
Старик на голову ниже Жилина под напором такой первобытной силы отступил и буркнул:
– Налево по коридору, третья дверь.
Но вчерашней девушки за нужной дверью не оказалось. Среди бесчисленных гераней, фиалок, кактусов и бог знает чего еще сидела пожилая, интеллигентной наружности женщина, уставившись куда-то сквозь монитор.
– А? Вы ко мне?
– Вообще я к Ирине. На девять.
– К Иришке? – Женщина вздохнула и скорбно покачала головой. – Иришку с ковидом госпитализировали. На ивээле лежит. Поражение легких – восемьдесят процентов. Ее делами я сейчас занимаюсь. Мария Максимовна меня зовут. А вы по какому вопросу?
– Да нет, я… Ни по какому. Спасибо. Извините.
Жилин вышел в коридор и тут же понял, что надо вернуться. Узнать номер больницы и контакты родственников, созвониться, связаться, встретиться и расспросить, что требуется, чем помочь. Ведь эта Ирина еще только вчера сама хотела помочь, и теперь нужно было сделать для нее все возможное. Ну и что, что ивээл?! Ну и что, что восемьдесят процентов?! Человек жив, а значит, надо бороться, надежда есть. Надежда умирает последней, верно? Но даже когда умирает, оставляя от себя лишь призрак, даже тогда…
– Мужчина, вы пьяный?!
– Что?
Жилин открыл глаза и обнаружил, что завалился на стену, а перед ним стоит – руки на поясе, ноги на ширине плеч – шарообразная дама с химической завивкой а-ля восьмидесятые.
– Вы зачем хулиганите?! – строго спросила она.
– В смысле?
– В смысле, ворвались в учебное заведение, обманули Федор Соломоныча, – дама кивнула в сторону седого охранника. – Кто, интересно, вас ждет в отделе кадров, хотелось бы знать? К кому вы?
– Я к Ирине. На девять, но… Мария Максимовна мне уже все рассказала. Так что я теперь, наверно, в больницу и…
– Это правильно, – дама ядовито закивала. – В больницу. Лучше в психиатрическую. Потому что никакая Ирина и никакая Мария Максимовна у нас не работают, а отдел кадров – это я, – для наглядности она хлопнула себя ладонью по груди. – И с вами мы ни о чем не договаривались. Так что покиньте учебное заведение.
– Как это не работают?! – в тон даме возмутился Жилин.
Он заглянул в кабинет и удивленно застыл – ни интеллигентной женщины, ни даже гераней с кактусами внутри теперь не было. Да как это так?! Захотелось возмутиться, взбунтоваться, рассердиться, заспорить. Упереться рогом и потребовать, чтобы и женщину, и кактусы вернули на прежние места. Но через секунду все прошло. И Жилин, рассеянно почесывая затылок, прошагал под конвоем Федор Соломоныча к выходу.
Снаружи снег творил, что хотел. То кружил медленно, спокойно, как в новогоднем мультфильме. То начинал яростно мести прямо в лицо, мигом превращая вальсирующие снежинки в злобный колючий рой. А то и вовсе обращался ледяным дождем, отчего все тротуары и дороги тут же – на радость детям и на беду старухам – становились сплошным катком. В общем, снег бросался из крайности в крайность, и будь он пациентом Ивана Игнатича, то наверняка получил бы ударную дозу амитриптилина.
Жилин шел, то и дело поскальзываясь, а встречные прохожие опасливо шарахались, понимая, что падение двухметрового амбала ничем хорошим не кончится. На углу местного супермаркета, где под навесом разместился елочный базар, послышался знакомый голос:
– Сынок, а помоги до дому донести. Сама-то не дотащу – вон какой гололед. А мой дед вообще сиднем сидит, никуда не ходит.
– До дому, бабуля, это еще тыща сверху.
– Да что ты, сынок? Тыща за елочку, тыща за «донести»?! Рядом ведь живу!
– Ну если рядом, то и сама дотащишь, бабуль, – щербатый парень-продавец ухмыльнулся. – А цены не я устанавливаю.
– Давайте-ка помогу, – вмешался Жилин, решительно забирая у старушки елку. – Благо живем рядом. А ты, коммерсант, – бросил он в сторону продавца, – прокисни.
Парень повернулся, уже открыв рот, чтобы как следует ответить, но уткнулся взглядом в широкую грудь, потом поднял глаза на квадратную челюсть. Рот закрылся сам собой, ухмылка исчезла с лица.
– Спасибо, спасибо. Дай вам бог здоровья! – зачастила старушка. Она, похоже, все силилась вспомнить имя Жилина, а честные голубые глаза над медицинской маской светились надеждой и благодарностью.
За предновогоднюю неделю отношения более чем наладились. Жилин стал «Олежкой» и тем, кого «Господь послал», а старуха была теперь то «бабой Любой», то просто «Никитишной».
– С моим именем-отечеством нужно сразу старой рождаться, – повторяла она и смеялась.
Они с Жилиным вообще как-то легко нашли общий язык и теперь часто смеялись. Пока шли в магазин, пока стояли очередь в аптеке, пока следили за электронным табло в Сбербанке – благо пенсию получали оба.
И пусть старушка не слишком хорошо слышала, не все понимала, но неизменно чувствовала, когда Жилин пытался пошутить, и с готовностью хохотала. А потом принималась болтать. Разглагольствовала об отварах, которые помогут «и от контузии, и от всего», ругала врачей, Минздрав и соцработников, а еще сетовала, что «Басков уже не тот», и, конечно, то и дело поминала своего деда.
– Привет ему, – каждый раз говорил Жилин, но ответного привета так ни разу и не получил.
Старик, судя по всему, был совсем не так доверчив, как жена. Нелюдимый, желчный, подозрительный – вот каким он заочно виделся Жилину. Такой мог стать проблемой, помехой на пути к заветной цели. Причем благой цели. Ведь старухиной квартиры с лихвой бы хватило, чтобы Ирка расплатилась со всеми кредиторами – и с нынешними, и с будущими. Может, еще бы и на лечение в Израиле осталось. Но об этом Жилин думал скорее мельком. Важно было, что сказать Ирке, чем обнадежить, когда она позвонит с очередного незнакомого номера. Но обнадежить пока было нечем, и оставалось только вздрагивать, если в кармане запевал Цой.
«Белый снег, серый лед…»
– Олежка, звонка от кого-то ждешь? – участливо поинтересовалась баба Люба по дороге в магазин.
– Да нет. Так.
Конечно, он ждал. Да еще как ждал! И в супермаркете, среди снующих масочников и антимасочников, решил повысить ставки – купил старухе большую банку красной икры.
– Вот. Это вам на Новый год.
– Олежка, я не могу. Ты что?! Такие деньжищи!
– Берите, берите. Отмечать надо как следует. Особенно теперь.
– Что ж, – баба Люба смущенно спрятала банку к себе в сумку, помолчала немного, будто на что-то решаясь, а потом твердо произнесла, почти приказала: – И ты приходи.
– Куда? – Жилин притворился, что не понял.
– Как куда? К нам, на Новый год. А то что ж я, одна буду эту икру есть?
– Почему одна? С мужем. Он, кстати, не рассердится, если я приду?
– Муж объелся груш, – проворчала старуха, но тут же смягчилась. – Он у меня щас все больше жиденьким питается – кашки, кефирчики. Но от икры небось не откажется. А рассердиться… пусть только попробует. Приходи, обязательно приходи, – она кивнула в сторону кармана с мобильным и лукаво подмигнула. – С барышней приходи.
У Жилина даже рот приоткрылся – баба Люба подкинула отличную идею. Как же он сам не догадался, что напрашиваться в гости нужно было не одному, а с Иркой?! Эта бестия могла расшевелить и очаровать любого мужика, даже угрюмого деда. К тому же ей, как никому другому, полагалось участвовать в начатом предприятии и быть заинтересованной в его успешности. А еще – и это самое главное – Жилин горячо желал встретить Новый год именно с Иркой. Как раньше. Как в старые добрые времена. Несмотря ни на что.
Вот только ни по одному из своих многочисленных номеров она не отвечала, и Жилин решился на крайнюю меру – навестить Иркину мать.
Иркина мать была не в своем уме. Мягкая, интеллигентная, спокойная на вид, она наглядно иллюстрировала пословицу «в тихом омуте черти водятся». Потому что мысли в ее голову приходили совершенно безумные, а отстаивала их Иркина мать прямо-таки с одержимостью.
– Олежек, здравствуй. Проходи-проходи.
– Да нет, я на минутку.
– Да нет, ты проходи-проходи. Щас тапочки достану.
– Я там внизу видел, надписи посмывали, да? Позвонили б мне – я помог бы.
– Какие надписи?
Иркина мать всегда смотрела куда-то сквозь собеседника. Даже сейчас, когда настороженно повернулась к Жилину.
– Какие надписи?
– Ну, Ирка мне сказала, что коллекторы в подъезде понаписали гадости всякие и… В общем, черт с ним! Стерли – и хорошо. А с коллекторами мы порешаем, не волнуйтесь.
– Олежек, – взмолилась женщина. – Ну не надо. Прошу!
– Да нет-нет, не бойтесь. Без мордобоев, ничего такого. Уладим финансовые проблемы финансовым путем. Только мне Иркина помощь нужна, а все ее эти новые номера не отвечают. Вот я и подумал, что, может, вы чего-то знаете. Она, когда последний раз звонила, сказала, что вас иногда навещает, и…
– Хватит! Хватит, Олег! Замолчи! – крикнула Иркина мать и болезненно скривилась. Позабыв про тапочки, она вцепилась Жилину в рукав пуховика и потащила в комнату. Усадила в кресло, часто зашептала на ухо: – Я же все помню. Помню, как ты Иришку любил. Да и она в тебе души не чаяла. С самой первой вашей встречи. Мне еще говорила, мол, такой видный мужчина к нам устроился, обэже будет вести. И смеется – ему самое то, говорит, у него как раз инициалы – О. Б. Ж.
– Мария Максимовна, я…
– Подожди, Олежек. Помолчи. Послушай. Досталось тебе, понимаю. И так-то жилось нелегко с контузией, с инвалидностью, а тут еще Иришка. Вот уж кто умел проблемы находить. А отдуваться тебе, верно? Мужчина, муж. А ты человек крепкий, горячий. Я ведь помню, как вы тогда ночью ко мне приехали. Оба бледные, ни живы ни мертвы, и руки у тебя в крови. Но ведь обошлось! Бог миловал! Нет, не того мерзавца, конечно, но тебя миловал. А то, что Иришка потом на развод подала, не думай, выбрось из головы. Она ведь не тебя боялась, а за тебя. Боялась, что в другой раз тебе уже сухим не выйти, отвечать придется.
– Мария Максимовна, послушайте…
– Нет, Олежек, ты послушай. Я все помню. Помню, какое у тебя лицо было, когда ты приехал, а я сказала, что Иришка на ивээл. Дурочка моя ненаглядная! А еще ведь до того-то тебя подкалывала. Привился, мол, Жилин, весь такой правильный, зубы сводит. Но ведь это она не со зла. Любя. Любя, понимаешь? А ты прими, Олежек. Ради бога, прими как есть. По-другому уже не будет!
Жилин, грустно усмехаясь, покачал головой. Можно было догадаться, что этим все кончится. Нет, он, конечно, не осуждал Иркину мать и даже жалел в глубине души. Разве человек виноват, что в голове у него все перепуталось, ум зашел за разум, а навязчивые идеи полностью завладели сознанием?
Жилин поднялся из кресла и подошел к окну. Встал у подоконника, заставленного бесчисленными геранями, фиалками, кактусами и бог знает чем еще. Потом задумчиво прошагал к серванту и вгляделся в одну из их с Иркой совместных фотографий. На Красной площади, у ГУМ-катка.
Вот они – Давид и Голиаф во всей красе. Ирка – на две головы ниже Жилина, стройная, красивая, раскрасневшаяся на морозе – стояла в коротком полушубке, джинсах и высоких сапогах. Карие глаза тепло блестели.
Рядом с сервантом на стене висела репродукция Айвазовского в дешевой «позолоченной» раме под старину. «Девятый вал». Вершина творчества прославленного живописца, жемчужина Государственного Русского музея, выдающееся полотно о борьбе со стихией и т. д. и т. п. Несколько человек, потерпевших кораблекрушение, отчаянно вцепились в обломок мачты, а на их головы вот-вот обрушится мощная, разрушительная волна. А там, позади волны, из-за туч уже выскальзывает солнце, но увидят его лишь те, кто выстоит, выдержит натиск природы.
– Девятый вал, а за ним – надежда, – задумчиво произнес Жилин.
Он снял картину и перевернул, прочел на обороте – «Ирке от Жилина. Июнь 2015».
– А что, если нет надежды? – глухо спросила Иркина мать. – И после девятого вала десятый. А потом одиннадцатый. И ни спасения, ничего.
– Ладно, Мария Максимовна. – Жилин повесил картину на место. – Вы простите, я пойду. Ирке надо помочь, и если вы не знаете, где она, то…
– Знаю. Знаю, где она. На кладбище. Ириша на кладбище.
Даже эти страшные, безумные слова она сказала, глядя куда-то сквозь. Сказала глухо, без выражения, безразлично. А вот Жилин такого уже не выдержал – терпение лопнуло, лицо перекосило злобой.
– Дура! – яростно выкрикнул он, подскочил к Марии Максимовне и замахнулся, собираясь ударить.
А та только зажмурилась, сжалась в комок, как собачонка, и все так и стояла, когда Жилин уже захлопывал за собой дверь.
8
Снегопад бушевал весь день, и к вечеру город оказался погребен под белой толщей. Дороги сровнялись с тротуарами, во дворах будто сами собой выросли снеговики, а припаркованные вдоль домов машины оказались забаррикадированы метровыми снежными насыпями, оставшимися после проезда снегоуборщика.
Цивилизованный григорианский мир готовился встречать Новый год, и всё вокруг притихло в томительном ожидании. В окнах мигали гирлянды и телевизоры, на темных балконах вспыхивали огоньки сигарет, где-то за домами уже вовсю грохотали фейерверки, бесцеремонно руша волшебную «михалковскую» тишину.
«Говорят, под Новый год, что ни пожелается…»
Навстречу в продолжение стихотворения показался метр с кепкой мужичок в костюме Деда Мороза. Весь вываленный в снегу, с перекошенной белой бородой и зажатой в руке красной шапкой, он удивленно уставился на Жилина снизу вверх, словно на какого-то ледяного тролля, а потом с пьяной искренностью посетовал:
– Из-за леса, из-за гор навернулся я в сугроб.
Жилин ничего не ответил, только оттолкнул пьяного в сторону. Тот повалился в снег, но не обиделся и, лежа на спине, затянул «Кабы не было зимы».
– Мама, смотри – Дедушка Мороз! – обрадовался какой-то карапуз у подъезда. Чуть подумал и добавил: – Отдохнуть прилег. А он к нам, да?
– Надеюсь, что нет, Лешечка. Идем домой.
