Комендантский час

скачать книгу бесплатно


– Вот же урод! – воскликнул я и побежал в штаб. Схватив капитанский пистолет, я вскочил на лошадь и поскакал за Алмасом.

Много мыслей я тогда перебрал в голове. Думал и про то, что зря согласился на сделку, и про то, что мог уже и сам выйти в дежурство этой ночью. Про то, что я даже Мише, моему близкому другу, не рассказал о своем договоре с цыганами.

После недолгой моей поездки я остановился у большого дуба, где и жила семья Джуры. Но вместо неё я увидел только кучу грязных тряпок.

«Решили бежать? Далеко не уйдёте» – подумал я и, вновь вскочив на коня, поскакал наперерез разбойникам. Красная пелена застелила мне глаза. Я пришпоривал лошадь так, что порой казалось, будто мы несемся быстрее света. Наконец вдали я увидел силуэты и повозку. Это были они! Достав из-под рубахи свой наган, я начал стрелять по Джуре, который был у них за кучера. Одним из выстрелов я ранил его в плечо, и он, вскрикнув от боли, стал останавливаться, ведь если бы он свалился с телеги, то погибли бы и его дочери.

Я подскочил к нему и, спрыгнув с коня, направил на него пистолет.

– Мы не хотели! Тебя просто давно не было видно! – кричал Джура.

– Раньше надо было думать, – сказал я и выстрелил ему в грудь.

Бездыханное тело цыгана упало на пыльную дорогу. Тут из повозки выпрыгнул Алмас с обрезом ружья, которое я без труда выбил у него из рук. Он стал кричать о том, что расскажет о нашем договоре, и за пособничество преступникам меня повесят.

В этот момент я представил суд, который действительно мог приговорить меня к казни. И тогда сомнений не осталось. Я выстрелил парню прямо в голову. Близлежащую местность огласили голоса цыганских дочерей, сидящих в повозке. Одну из них я застрелил из пистолета, вторую из обреза мальчишки. После этого, погрузив труп их отца в повозку, я отправился назад в село. Остальные тела я спрятал в лесу, ибо за убийство ребенка и женщин, одна из которых носила ребенка, мне грозило повешенье. За кражу табельного оружия офицера мне грозило 20 ударов плетью. Однако все обошлось. За проявленный героизм я был награжден новым званием – сержант. А спустя неделю, ночью, сбежал из села в страхе, что меня разоблачат. Так я и попал к красным.

– Да уж, значит, показал своим тело цыгана?

– Показал, а тела детей спрятал в лесу, там и покоятся.

– Совесть не мучает?

– Мучала, до недавнего времени. А потом она затихла. Надоело ей скулить целыми днями о том, что было. Этого ведь не изменишь.

– Твоя правда, – сказал Семён Яковлевич.

– Видать, не суждено покурить, – сказал капитан и, вынув изо рта трубку, приставил к голове револьвер. Жутко улыбнувшись, он нажал на курок, но пистолет смолчал.

– Опля! – сказал капитан и, встав со стула, отправился к иконостасу, чтобы вновь закурить трубку. Теперь – свечкой.

– Будь добр и мне огонька захвати, – сказал генерал, достав из кармана свои сигареты.

– Я думал, что это грех, – сказал Сергей Семёнович.

– Ай, черт с ним! Перед смертью не надышишься, – ответил ему Утюжнов.

Самохин взял большую свечу с подсвечником, стоящую справа от иконы Божьей Матери, и поставил её на стол перед отцом.

– Благодарствую! – произнес тот и уставился на сына. – Может, махнемся? Ты мне трубку, а я тебе сигареты, а?

Сын генерала молча положил свою трубку на стол и подвинул к отцу. Тот, в свою очередь, протянул Самохину пачку сигарет.

– Ваш, так сказать, ход, отец, – сказал капитан, садясь пред Семёном Яковлевичем.

– Да, была у меня одна история, да только запамятовал маленько. Ну да ладно, вспомним по пути. Дело было так.

После того, как я остался один, чудом избежав отравления у той бабки, я понял, что близлежащие деревни под контролем у «красных». Неожиданно, я обнаружил, что нахожусь в кольце, и деваться некуда. Была зима, и морозы в тех краях стояли страшные. Чтобы выжить, решил я идти через болота. Но до них еще надо было добраться.

Прихватив немного патронов, дабы путь не обременять, я начал поход. Шел я долго, только на ночь оставаясь наедине с лесом и волчьим воем. На третий день моего странствия я вдруг услышал неподалёку крик. Явно кричал молодой парнишка. Побежал я туда, а там и в правду парень. Лет тринадцати мальчишка.

Вижу: лежит на снегу, а нога в капкане медвежьем. Подбежал я, выхватил ножик свой, да и стал пленника вызволять. Нога вся перебита была, все вокруг в крови, а он глотку рвёт.

В общем, спас я его. Даже ногу чем-то из своего подвязал, и оказалось, что он-то от «красных» бежит. Ваши псы его семью заживо в бане сожгли, а он сбежать успел. И прямиком в лес. Решили мы вместе путь держать. Я ему палку нашел, чтоб он опираться мог и ходить. Он говорит: «Доберемся до родника, который не замерзает, там и разойдемся!».

Я согласился, ну и пошли мы. Да только вот не дошли! Красные до нас быстрее добрались и…убили парнишку.

– Просто добрались и убили? – спросил капитан.

– А что, пытать должны были? Эх, до сих пор себя корю…, – говорил генерал, нахмурив брови и опустив взгляд.

Сергей Семёнович выпустил пару клубов дыма, вынул изо рта сигарету и, подвинувшись к отцу, сказал: «Чего темнишь, отец? Аль чего и перед самой смертью не хочешь рассказывать?».

Генерал поднял глаза и сердито взглянул на отпрыска: «Больно ты говорлив стал, сынок».

– Темнишь, темнишь. Вижу я это. В самом деле, хочешь ты эту историю в могилу с собой захватить?

Сергей Семёнович вновь уставил взор куда-то вниз.

– Ладно, вот как все было.

Шли мы с этим пареньком мимо родника. Того самого, о котором обмолвились заранее. И вдруг слышим: крики и топот коней.

« Красные нашли!» – крикнул парень и, бросив палку, стал, прихрамывая, убегать. Я бросился к воде. Там по весне много талой воды стекает, поэтому целый ров образовывается. Но еще рано было, холодно, воды мало. Я спустился быстро в этот овражек, а парень то, Сашкой его звали, не мог из-за ноги. Спотыкнулся он, да и свалился вниз. Я к нему подбежал, а он орет. Я вниз посмотрел, а у него гангрена началась. Нога под тряпкой почернела. Ну, я его оттащил, а он кричит! Громко кричит, и сделать с собой ничего не может. Я ему рукой стал рот затыкать, а без толку! И слышу уже, что близко красные подошли. Он все орет да ногу пытается схватить, а она кровоточит, и кровь прямо в ручей проливается . Тут слышу: выстрелы! Видать, захотели, чтоб мы сами к ним вышли, испугавшись. А Сашка-то все не заткнется. Ну, я и решился. Схватил за голову и в воду опустил. Он стал о воду руками бить, вырываться, но я его крепко держал. Он все пытается ухватиться руками за что-нибудь, а я не даю. Вдруг прекратил он барахтаться. Руки опустил, и кричать перестал. Ну, я его и стал оттаскивать от воды, чтоб труп «красные» не увидали. Прижал его к себе, а сам к краю оврага теснюсь, чтоб сверху было не видать. Так они меня тогда и не нашли, а Сашка все там же, у ручья лежит….

Генерал взял со стола пистолет.

– Совесть замучила! Так что надо бы с этим и закончить, – произнес он и, поднеся к виску оружие, нажал на курок. Однако выстрела вновь не было.

– Похоже, Всевышний уже меня простил, – сказал Утюжнов и достал из кармана брюк платок, чтобы вытереть капли пота со лба.

– А может, на небесах тоже за нами наблюдают и просто хотят, чтобы представление длилось подольше? – спросил Сергей Семёнович, вдыхая табачный дым.

– Всё может быть, сынок, – сказал генерал, убирая платок назад в карман.

– Мда, – произнёс капитан и окинул взглядом комнату, в которой находился.

– Да, в точно такой же комнате…. Ну да ладно. Перебила как-то раз наш отряд конница казачья. Я был ранен в плечо, но сам живой остался. Бежал через болота, куда кони и сунуться боялись. Пару суток шел через эти топи. Это по весне поздней было. Мошкара заела, а рана серьезная. Думал, не дотяну!

Но вдруг набрел на меня грибник, Павлом его величали. Грибы для храма собирал; как потом оказалось, священником он был. В общем, помог он мне: к себе забрал, а потом с неделю ухаживал. Рана стала заживать. А под присмотром монахинь я вообще на ноги за считанные дни встал.

Как потом оказалось, спасали в храме том не только «красных», но и «белых». Мол, нейтралитет такой у церкви был. Прям как у местных, в этой деревне. Так вот. Меня в некоторые комнаты не пускали. Говорили, что там «белые» офицеры лежат. А в соседней со мной комнате, говорят, лежал аж какой-то генерал.

Ну да мне до него никакого дела и не было. Думал я только о сестрах, которые за мной ухаживали. Но им нельзя такими вещами заниматься. По крайней мере, до свадьбы. Они обетов никаких не принимали, простые девки, так что я их донимал. Одна мне особенно понравилась. Я смотрел на нее, но она будто не замечала на себе моего взгляда. Она была легка и непринужденна даже в сложнейшем уходе за ранеными, и при этом не чувствовала меня, хотя обычно, когда я смотрел на людей, они тут же замечали это. Тяжелый взгляд, доставшийся от отца, давал о себе знать.

Но она так мне шанса и не дала.

В общем, лежал я целыми днями, да в потолок смотрел. Иногда ко мне приходил сам Павел. Он-то мне и рассказывал, что далёк от всей политической жизни, и только лишь о мире в стране каждый день молиться. Я же не стал с ним дискутировать, хотя и считал, что мира молитвами не добиться. Но промолчал, ибо не хотел спасителя своего демагогией утомлять.

Как-то раз, обедая с ним за столом, он мне пожаловался на то, что продукты пропадают. Трапезничали мы обычно в комнате, сильно похожей на эту. Тоже иконы на стенах, да потолки расписные. То, говорит, у него яйцо пропадет, то яблоко, то кто-то вишни в саду нарвёт и убежит. Ну, я и решил священника поблагодарить и найти этого вора. Павел на самом деле об этом не просил, скорее, просто делился переживаниями. Понимал он, что за время в стране, а потому хотел ситуацию эту просто отпустить, но я не дал.

Вновь леску попросил и колокольчик. Ну и опять наладил свою систему, как на том пастбище, в Краснодаре. Уже через пару дней ночью услыхал звон. Схватил нож свой офицерский, рубаху, и побежал на улицу.

Понял я, что в сарае кто-то прячется, и направился туда. Захожу, а там, в углу, девчонка. Лет 12-13. Черноволосая, красивая, невинная.

– Ты кто такая? – спросил я. А она молчит.

Я нож подвинул ближе, и она вмиг стала разговорчивой. Рассказала, что зовут её Ирит. Уже потом я узнал, что Ирит с еврейского значит – цветок. Действительно, девчушка была красивой.

Рассказала она мне про семью свою. Его отца, адвоката, мужики до смерти забили. Он своих защищал на процессах и сам погромщиков искал. Спаслась она тогда и вот выживала, подворовывая у священника. А воровство в военное время – это тяжкое преступление, карающееся смертной казнью. Так что я должен был эту девчонку застрелить или повесить. Но слишком долго я терпел воздержание. Ирит так и манила своей беззащитностью.

Я приставил к её горлу нож и начал свое дело. Сказал, что если она издаст хоть звук, то я её прирежу. Примерно через полчаса я закончил с ней и опустил нож. Её маленькое, обессиленное тельце упало на солому, вдоволь расстеленную на полу. Осознав, что натворил, я побежал к себе в комнату. Собрав все вещи, кроме нашивки нарукавной, что в болоте оторвалась, я украл лошадь и поскакал на ней в сторону города. В итоге не прогадал я: в городе были наши. Так я и спасся от правосудия.

Сергей Семёнович посмотрел на отца, который явно над чем-то задумался.

– Ну что же, раскаиваешься в содеянном? – спросил рассказчика генерал.

– Нет. Она ведь все равно преступницей была, дык еще и жидовка. Я, считай, её пощадил и в живых оставил.

– Ну, коли так, то один Бог тебе судья!

– Это точно, – сказал капитан и поднял пистолет.

Приставив его ко лбу, он закричал и нажал на курок. Но судьба вновь обошла Самохина стороной.

Капитан засмеялся и, бросив пистолет, бодро вскочил со стула.

– Что тебя так веселит, сынок?

– Да забава наша с тобой, отец, уж больно увлекательной оказалась! Хочешь сказать, тебя это всё не возбуждает? Вся эта игра?

Утюжнов глядел на сына, и кровь в его жилах стыла.

– Из человечьего в тебе остался только облик. И жизнь твоя собачья испещрена грехом.

– Пускай так. Всё лучше, чем сидеть целыми днями в имениях, читая по-французски. Вы стали заложниками собственных принципов, собственной манерности и самолюбия. Не видели ничего дальше своего носа! Не видели голодных бунтов рабочих, не видели слез матерей, которые хоронили сыновей, погибших в войну. Легко сидеть перед камином в теплом доме и рассуждать о мире, который весь такой! – сказал Сергей Семёнович, ударив себя в грудь. – И я герой своего времени, а не ты!

– Ты говоришь, что я «заложник»? Ха, да кто бы говорил? Ты убивал людей, просто из-за того, что они не поверили в призрачную мечту о равенстве, о счастье и достатке для каждого ! Это ты находишься в плену у собственных непонятных идей и незаконченных мыслей. Не такие люди, как ты, строили Россию и не таким, как ты, её унаследовать! – сказал генерал Утюжнов.

– Думай, как знаешь. Вот только доиграем. Ваш ход, отец! – сказал с неким презрением капитан.

– Ну что ж. Мир, как известно, тесен. И тот генерал, что лежал в соседней с тобой комнате, в монастыре, это я. Меня, так же, как и тебя, подобрал отец Павел. Он нашел меня недалеко от того ручья, где я утопил Сашку.

Меня, как и тебя, выхаживали сестры. Откармливали, вот только не говорили, что ещё и красных крыс спасают, вроде тебя. Как-то раз прибыл наш отряд туда. Я удивился, когда увидел своего друга – атамана Кандратьева у ворот. Как оказалось, они искали некоего капитана красных, который уже много чего натворил. Было это поутру. Вдруг выбежал во двор к гостям отец Павел, а на руках держит маленькую девочку, в окровавленном платьице.

Занесли мы её в дом, а священник говорит, что в сарае её нашел. Позже девочка рассказала, что и кто с ней сделал. Мы вбежали в твою комнату и увидели ту нашивку. Тут всё и вскрылось. Ну а щадить тех, кто врагов наших спасал, есть глупость. Всех, кто был в церкви, согнали на задний двор. Пожалели только женщин. А вот священника и помощников приговорили к повешению. Я лично отцу Павлу петлю на шею вешал. Руки дрожали, но поделать я ничего не мог. Ему надо должное отдать. Спокоен был. Стоял смирно и молитву читал.

– Значится, ты своего же спасителя убил?

– Да.

– Что ж…. Чего только эта война не заставит сделать.

Семён Яковлевич тяжело вздохнул и поднял пистолет. Оставалось всего два хода. Если выстрела не случалось, то Сергей проигрывал. Если же случался, то проигрывал генерал. Обстановка становилась всё тяжелее, но генерал не собирался тянуть. Он нажал на курок…и выстрела не последовало.

Сергей вдруг сменил выражение лица. В его глазах читались тревога и отчаяние. Генерал схватился за лицо и заплакал. Прижимая холодное оружие ко лбу, он несколько раз глухо всхлипнул, а после залитыми крупными слезами старца глазами взглянул перед собой.

– Ну, вот и всё, сынок. Прости меня, – сказал Семён Яковлевич.

– Прощаю, отец, – сказал Сергей и быстрым движением придавил столом Утюжнова к стулу. Это сковало генерала, и он не мог высвободить руку. Тогда Самохин выхватил свой пистолет и выстрелил старику в голову.

Мгновение – и тело Семёна Яковлевича повалилось на пол. Тишина застыла над местом исповеди. Сын смотрел на бездыханное тело отца и чувствовал жгучий прилив стыда, радости и энергии. Эмоции распирали закаленное войной юношеское сердце. Еще никогда Сергей не ощущал себя столь могущественно, как сейчас. Эйфория от победы в игре со смертью захлестнула красного командира, и тот стоял, смотря на тело грозного родителя, смеясь.

В комнате вскоре появились духовники, которые, при виде трупа генерала, замерли в изумлении.

– Готовьте припасы, теперь это наша деревня, – сказал капитан и отправился на выход. На столе же остались лежать 5 патронов, револьвер, сгоревшая свеча и пачка сигарет.

Крайний рубеж

Когда я пишу эти строки, моя рука дрожит так, будто вот-вот начнётся эпилептический припадок. Тремор застал меня врасплох, да так, что я позабыл вовсе о том, с чего хотел начать.

В общем, это и не важно.

Дело вовсе не в этой записке, а в том, что за ней последует. А это неотвратимо. Бумага, что вы читаете, – лишь фантик отчаянного поступка, которому общество редко находит оправдание. Меня зовут Александр Бегин, хотя вы, пожалуй, в курсе. Вряд ли вы, правда, в курсе, что моя настоящая фамилия Альшевский, но это и неважно. Трудно признаваться в этом читателю, но я больше не в силах совладать с собственной зависимостью.

Вы спросите: « Стыдно ли мне?» И я отвечу: « Нет».

Не потому, что считаю морфий злом, которое невозможно одолеть. Не потому, что нахожу в собственном прошлом оправдание для своей жалкости. Нет, просто до того, как признаться вам в собственной слабости, я признался в ней себе. Поверьте, это трудно. Особенно когда о себе ты более высокого мнения, чем другие. За то время, что я мирился с очевидным, возымел свое действие странный эффект: полная атрофия стыда. По-видимому, я все-таки нашел себе оправдание в богатом на события прошлом. И это единственная причина, по которой здоровый сон вновь вернулся ко мне.