Силки на лунных кроликов

– Меня убьет солнце.

Вот оно что. Неужели столько лет она просидела здесь?

– Я помогу тебе. Твой папа останется здесь. Он будет здесь ждать тебя, хорошо?

Алиса знала, что он мертв. Она знала, что такое смерть. Она знала, что такое кровь. И когда она занесла над ним ключ, неужели не знала, что этим закончится? Знала. Она хотела. Хотела этого.

И женщина накрыла ее одеялом и вывела. Теперь нужно было решить, как спасти ее и себя. Она взяла ключ от погреба из кармана бывшего мужа и заперла нору.

– Тебе нельзя брать этот ключ с собой.

Они вышли из гаража. Но что-то нужно было забрать! Мальчик всё еще в пузыре!

– Я положу ключ под камень, сюда.

Девочка не видела, потому что была накрыта одеялом. Несколько камней, как украшения для клумбы, лежали возле крыльца. Женщина положила ключ под один камень.

– Ты никому не должна говорить обо мне и о том, что ты сделала с папой, хорошо?

Женщина завела девочку в дом. Нужно было сделать вид, что девочка сбежала из плена. Она раздела ее, связала ей руки…

На кухне лежал пакет.

Я Женя Малько…

Вернешься домой – ключ под камнем…

Глава 27.

Зверь под землей

1.

Ей снова связали руки. Она вырывалась. На этот раз вырывалась.

Ее привели в церковь. Здесь было удушающе тихо. Она никогда не была в таком месте, и оно было страшнее любой психбольницы. Оно было страшнее одеяла, в которое ее укутывали для перерождения. Здесь было слишком много пространства. И слишком мало воздуха.

– Сиди спокойно! Батюшка просто прочитает молитву! – сказала мать.

Не мать. Женщина, которую все называли матерью Алисы. Женщина, которая страдала.

Какую молитву? Алиса никогда не верила в Бога. Никто не заставлял ее верить. У нее было много разных книг о религиях, но нигде не было о связанных руках.

– Если бы ты сидела спокойно, то никто бы тебя не привязывал.

Катерине помогала еще одна женщина в платке в темной мешковатой одежде. Неужели они думали, что Алиса одержима дьяволом? Неужели это правда происходит?

Женщина взяла стакан с водой и начала что-то нашептывать, ходила кругами возле Алисы и иногда брызгала водой на нее прямо из своего рта. И это злило девочку еще больше. Она вдруг вспомнила, как ее пальцы сжимались на шее мальчишки, и это возбуждало ее. И это придавало ей силы. Она закричала в этом пустом большом пространстве, и ее крик, казалось, мог разорвать стены.

– Получается, – прошептала Катерина.

Появился тот самый батюшка. В черной одежде, словно монах, и с большим крестом на груди.

Как я ненавижу вас всех! Как я ненавижу!

Алиса начала вырываться. Ремни, которыми ее привязали к стулу, были натянуты не туго, так что девочка немного ослабила их хватку. Но кто-то удержал ее от того, чтобы освободиться окончательно.

Батюшка взял дымящееся воняющее приспособление и начал заунывно читать молитвы.

Ты двенадцать лет не дышала. Двенадцать лет не дышала.

– Мне больно! – закричала Алиса.

И крик этот снова ударил в стены, но не смог вырваться за пределы здания.

– Это не тебе больно, а ему, – спокойно возразила женщина в платке.

Они снова сломают мне ребра. Снова…

Ремни впивались в руки, кто-то, наверное, Катерина, выламывала сзади ей кисти. За что?

Я больше не буду плохой. Не буду

И тут же в сознании всплыло лицо Натальи Кирилловны…

Ты не плохая, слышишь? Ты лучше их всех…

Иногда нужно быть хуже, чтобы сохранять лицо в толпе. Нужно быть глупее.

И эта мысль успокоила Алису. Она перестала вырываться, руки ее обмякли. И хватка матери тоже ослабла. Девочка склонила голову вперед. Но она не уснула, не потеряла сознание. Она слишком долго жила без сознания. Целых двенадцать лет.

Я убила папу. Дом там, где ключ под камнем. Я покажу, где ключ.

Сознание заперто там. Я выпущу его.

Она не знала, сколько еще времени прошло, прежде чем три человека, окружившие ее, решили, что можно снять оковы.

– Теперь она чистая? – раздался голос Катерины.

– Нужно будет провести еще несколько чисток, – провозгласил батюшка. – Везите ее домой.

Нужно сперва освободить зверя.

Ее обмякшее слабое тело усадили на заднее сиденье. Она видела едва уловимую улыбку матери на лице.

Алиса помнила то место, где она должна совершить рывок. Она мысленно снова дергает за ручку двери. Дверь открывается. Медленно, как во сне, дверь открывается. И она снова выбегает в лес. Но сейчас уже тепло. Апрель. А вдруг она не услышит этого зверя? Вдруг зверь живет в ее голове?

Вот. Сейчас. Пусть она думает, что ты спишь. Пусть думает, что в тебе больше нет демона. В тебе больше нет гнева.

2.

Машина двигается со скоростью сорок километров в час по сельской дороге. Вот оно. Бледная рука хватает с пассажирского сиденья сумку матери и дергает за ручку двери, а дальше – пустота. Черная пустота, которой окутан мир. Апрельский вечер, холодный северо-западный ветер. Но в этом нет ничего страшного. На ней пуховая куртку и теплые штаны. Она не знает, что такое мода, но так хочется быть, как все. От нее пахнет норой. И здесь пахнет норой.

Вернешься домой – ключ под камнем.

Она приходит в себя и видит свои мелькающие в прошлогодней траве и сосновых иголках ноги. Под ногами хрустят ветки, стволы деревьев мелькают. В руках сумка. Зачем? Почему она здесь? Телефон! Алиса шарит дрожащей рукой в сумке, продолжая бежать. Находит смартфон и выбрасывает сумку. Она не чувствует пальцев рук, но набирает номер, который помнит наизусть.

Ответь, пожалуйста! Ответь!

Нет ответа. Нет. Думай. Думай же!

Алиса застывает на месте, не понимая, куда бежать дальше. Тишина. Глухая, всеобъемлющая. У нее слабое зрение, но хороший слух. И сквозь эту тишину вырывается стон. Вот он, ее путеводитель. Она бежит на этот звук. Вой становится всё ближе. Даже если это опасный зверь, пусть лучше он разорвет ее тело на клочки. Пусть она станет Красной Шапочкой, а он будет страшным серым волком. Пусть.

Здесь плохая связь, и мобильный интернет едва ловит. Всего две полоски H+. Но она должна попытаться. Приглушить стук собственного сердца. Заглушить страх. Она нажимает на значок электронной почты и входит в профиль матери. Набирает в строке адрес участка, где работает майор. Когда он увидит письмо? Через час, два? А может, через день?

Помоги мне! Я в лесу! Помоги мне! Я Алиса! Помоги мне!

Это всё, что она смогла. Времени нет. Нет сил. Она отправляет точку GPS. Делает всё так, как он учил ее.

Звук становится всё громче, хоть и исходит откуда-то из недр земли. Она застывает на месте, там, где, как ей кажется, находится источник. Где-то внизу. Алиса оглядывается по сторонам. Внизу, под ногами, вокруг, прошлогодняя бурая трава и коричневые высохшие иголки. Ковер из иголок. Это сосновый лес.

Снова вопль. Он здесь, прямо здесь, под ногами.

– Где же ты? Кто ты?

Алиса падает на колени и начинает разгребать руками ковер из иголок. Она думает, что здесь вход в нору. Такой же, как был там, где она жила. Такой же, где живет ее папа. А вдруг это стонет папа? Вдруг он жив?

Хватит! Ты же не дура!

И всё же она продолжает разгребать, пока вопль не раздается снова.

– Кто здесь? Отзовись! Отзовись!

И вопль снова раздается. И теперь из глубины леса она слышит быстрые шаги.

Нет. Не сейчас. Только не сейчас.

Она поворачивает голову влево и видит насыпь. И что-то синее, похожее на…

Дверь? Дверь в нору?..

Алиса на четвереньках подползает к деревянному остову, забросанному листвой и иголками. Ощущение такое, что кто-то сделал это намеренно. Кто-то был здесь или бывает регулярно. Да. Нет никаких сомнений.

Она трогает старую деревянную дверь. Это землянка. Вроде тех, в которых жили партизаны? Она стучит в дверь, и вопль раздается снова. Но это не вопль зверя. Это стон человека. Простого человека.

– Кто здесь? Отзовитесь!

Неужели она была такой же для всего остального мира? Кролик, сидевший в норе. Кролик, о котором никто не знает.

Алиса бьет в деревянную дверь с облупившейся синей краской. Трухлявые доски не поддаются. Тогда она садится на задницу и бьет изо всей силы ногами. Раздается треск. Еще и еще раз. Дверь в ее нору была куда сильнее. Значит, человек, сидящий здесь, не может сам выбраться из этой норы. Из землянки.

Из глубины леса раздается ее имя. Это мать. Злой волк ищет ее.

Доски, наконец, поддаются. Одна с треском ломается. Алиса выдирает ее, и теперь видит черную пустоту. Вонь бьет ей в нос. Вонь гнили и нечистот. Неужели так же воняло когда-то и от нее?

Крик человека теперь врезается в ее нежные уши.

– Я здесь, я помогу вам.

Алиса выбивает еще одну доску и теперь проскальзывает внутрь. Дышать невозможно, но она не боится. Слабый свет извне позволяет рассмотреть землянку. Просто нора в земле. Стон человека превращается в плач. Кто-то сидит в самом дальнем углу. Кто-то шевелится. Ночной кошмар, ужас, притаившийся в самой глубине души.

– Кто ты? Я тебя не обижу.

Плач. Мужской плач. Это не зверь. Это человек. Мужчина.

Она приближается. Но не может рассмотреть его лица. И теперь вспоминает про телефон. Включает фонарик. Яркий свет бьет в лицо человеку. Нет, не человеку. Это то, что от него осталось.

Изможденное, худое, грязное лицо. Он голый, полностью голый. Он плачет и стонет, и тянет руки. Во рту у него нет зубов. Он похож на труп. Живой труп. Он сидит в собственных фекалиях. На ноге тяжелая металлическая цепь с браслетом. Она связывает его руки ноги.

Не может этого быть! Не может!

Человек силится что-то сказать, но получаются лишь скомканные звуки, как будто он жует собственный язык.

– Кто ты?

Алиса не боится, она подходит ближе. Человек тянет слабые руки. На вид ему лет сто – не меньше.

Чье-то дыханье за спиной. Человек, этот мужчина, закрывает голову руками, как будто ждет удара.

– Вот сука, – говорит запыхавшаяся мать. – Нужно было задушить тебя подушкой.

Слова эти никак не ужасают Алису. Слова вовсе ничего для нее не значат. Она не умеет испытывать чувство оскорбленного достоинства. Но всё еще может испытывать страх и гнев.

– Не подходи, – шепчет Алиса и показывает телефон. – Я позвонила в «сто два».

Катерина застывает на месте. Она, в отличие от всех остальных, знает, что девочка не полоумная, не отсталая и не больная. И ее слова могут быть правдой. И даже если сейчас она запрет их обоих в этой землянке, звонок отследят.

– Это плохой человек, – хрипит Катерина и неожиданно для самой себя начинает плакать.

– Так это ты…

– Разве ты не помнишь? Ничего не помнишь?

– Что?

Слезы ручьем льются из глаз Катерины. Объяснять девчонке ее забытую память, значит, признать, что эта девчонка – ее дочь.

– Я ведь сразу поняла, что это ты. Сразу!

Алиса не понимала ни слова. Она сильнее сжала смартфон, как будто это был нож. Человек за спиной молчал, словно немой. Его страх можно было потрогать, как будто он был материален.

– Я сразу поняла, и вся моя жизнь рухнула в этот момент. Все эти годы я жила только одним – местью!

– Я не понимаю…

– Ты не помнишь? Ты должна помнить! Он жил на Малиновой улице! – Катерина указала пальцем на узника. – И кормил детей конфетами. Постоянно подзывал их к себе, заманивал. Мы все знали, кто он.

– Конфеты?..

– Да. Такие шоколадные, в блестящей обертке. Я эти фантики у тебя всегда в карманах находила. «Лунная соната».

Лунная соната. Лунная соната. Конфета, которую принес папа. Конфета, которую ты швырнула в стену, помнишь? Лунная соната. Боль от прошлого, которое всегда жило внутри тебя.

Ты берешь велосипед, на котором пляшут кролики, и едешь на Малиновую улицу за перекрестком. Едешь, потому что там «Лунная соната». Он улыбается тебе, дает конфету, гладит по голове и махает рукой на прощанье. Ты разворачиваешь «Лунную сонату», кладешь на язык и забываешь, что нужно вернуться домой. Забываешь и крутишь педали, крутишь. И пока последняя крошка шоколада растворяется у тебя на языке, ты уже въезжаешь на Центральную улицу. Твой дом так близко, но для тебя это очень далеко. Ты все еще сжимаешь фантик в потной ладошке. Смотришь на раму с кроликами. А потом позади раздается гул мотора. И потом пропасть…

Тишина… Жар… И лунные кролики пляшут по кругу. Луна, как серебряный шар, а кролики белые. Вот. И вся твоя жизнь превратилась в танец с лунными кроликами.

– Но он не сделал мне ничего плохого, – говорит Алиса. – Он не держал меня в подвале, ты же видишь!

– Это меня и убило! В тот самый день, когда я увидела тебя, такую большую, это меня убило! Все двенадцать лет я верила, что искупаю свою вину за то, что не усмотрела за Женечкой! За тобой! Что я наказала того, кто этого заслужил. Он ведь кормил всех окрестных детей конфетами, и нам это не нравилось! Мы сразу же указали на него, но его отпустили. Никаких доказательств не было. А я была уверена, что это он! Уверена!

– Нет, – прошептала Алиса, пятясь назад.

– Он был одиноким: ни семьи, ни жены, никого.

– Он не сделал ничего плохого…

– Плевать! Теперь плевать. Ты появилась и разрушила мою жизнь! Разрушила всё, во что я верила!

– Нужно отпустить его…

– Нет! Нет!

– Разве его никто не ищет?

– Говорю же: у него никого не было. Он исчез – и всё. И знаешь, что? Все вокруг были рады. Он больше не трогал наших детей.

– Он не делал ничего плохого. Он просто раздавал конфеты! Это не он чудовище, а ты!

Катерина громко дышала.

– Я не чудовище! Я мать! Я мать…

– А как же отец? Он знал?

При упоминании об отце Катерина перестала плакать. Ее тело обмякло, она села на землю у входа в землянку.

– Я должна была сделать это. Я… Постучалась к нему ночью. Плакала. Он открыл. И тогда я ударила его по голове чем-то… Уже не помню. Камнем? Затащила в машину и привезла сюда. В те времена здесь не было всё таким поросшим. Целую ночь я тащила его к землянке. Тут я подготовила цепи, связала его, – ее глаза уставились на Алису. – Я пытала его. Просила сказать, что он сделал с Женечкой. Но он отпирался. Так всё и осталось. На все десять лет. А потом твой отец проследил, куда я хожу. Хотел пойти в милицию. И я тогда была в ужасе. Не знала, что делать. Он был за рулем, и я дернула руль, и машина влетела в столб. Шел ливень. Я думала, мы погибнем. Просто погибнем. Но мы остались живы, а твой отец получил удар. Инсульт. Он не мог больше говорить, ходить. Но он всё знал, всё помнил.

Его руки тянутся к тебе. Он силится что-то сказать, вот прямо как этот человек позади тебя. Он силится позвать на помощь. Он безмолвными губами говорит: «Беги! Беги!». Но она закрывает двери, отрывает тебя от него. Она боится, что он сможет сказать. Она не подпускает тебя к отцу. Ведь он всё знает.

– Как ты могла?.. – прошептала Алиса.

– Как? Как? Ты вернулась совсем чужая. Ты не моя дочь! Кто-то отнял у меня двенадцать лет. Кто-то отнял поцелуи на ночь, сказки, косички. Кто-то забрал у меня первое сентября и последний звонок! И они никогда не вернутся! Ты вернулась, а жизнь нет! Жизнь осталась там! В тот день! А ты называешь этого… Папой. Ты любишь его. Боже! Как?..

Она закрыла лицо ладонями и горько заплакала. И что-то сильно сжалось в груди у Алисы, тошнота подкатила к самому горлу. Она подошла к матери и легонько коснулась ее плеча. Женщина встрепенулась, но не отшатнулась.

– Мне было бы лучше остаться там… – сказала Алиса. Катерина подняла на девочку красные мокрые глаза и посмотрела вопросительно. – Я не понимаю, чего от меня хотят люди. В книгах они пишут, что нужно любить, прощать, быть милосердным. Но в жизни все хотят, чтобы я испытывала ненависть. Чтобы я злилась. Требуют, чтобы я злилась на него. Но я не могу. Я пробовала. Но не могу.

– Он украл тебя. Похитил! Как ты не понимаешь?

– Я понимаю. И я его прощаю. Но ты не можешь этого мне простить.

Вдалеке послышался вой сирен. Катерина вскочила с места, ее глаза наполнились ужасом. Она вдруг вспомнила, что здесь, помимо них двоих, есть еще кто-то. Пленник, которого она держала в землянке десять лет. Человек, мужчина с Малиновой улицы, которого долго никто не искал. Его дом конфисковало государство, и теперь в нем жили другие люди. Человек, который раздавал детям конфеты. «Лунная соната». Человек, которого никто не понимал. И когда он исчез, все окрестные родители вздохнули с облегчением. Хороший человек. Плохой человек.

– Ты и правда вызвала?..

– Нет, – призналась Алиса. – Я отправила свое местоположение майору.

Катерина часто задышала, словно была на грани высшего удовольствия. Или смерти.

– Что еще ты ему рассказала?

– Всё. И он попросил меня просто ждать. Просто ждать.

Глава 28.

Силки на лунных кроликов

1.

Кролики больше не плясали у ног Алисы. Они отдалялись, унося с собой память о боли. Их маленькие красные глазки последний раз взглянули на девочку. Маленькие носы перестали хватать воздух. Кролики спрятались в лесной чаще и больше никогда не возвращались.

И ведьмы больше нет…

– Я покажу тебе, где ключ, – сказала Алиса, когда увидела майора в тот день.

– Какой? Какой ключ?

– Под камнем. Там плохо пахнет, как и здесь, – она указала на землянку, из которой выносили пленника.

Мышцы его так сильно атрофировались, что он не мог ходить. Не мог говорить и едва ли мог сам дышать. За все годы работы майор не видел такого, и чувствовал нараставшую тяжесть в груди. Только бы не сердечный приступ. Не сейчас, когда случилось такое.

Они сели в машину. Рядом с Алисой на сиденье уселась маленькая девочка в желтом платьице. Она покажет, где дом. Ведь всё это время Алиса знала, где дом.

Улица Лесная, дом тридцать восемь… Маленький одноэтажный дом, скрытый в тени высоких деревьев. Девичий виноград на стене между крыльцом и гаражом. Там давно никто не бывал.

Они въехали в соседнюю деревню. За ними следовало несколько милицейских машин, но без мигалок и сирены. Тихо. Девочка в желтом платьице указала пальчиком на поворот.

Мы сбежали как-то, помнишь?..

– Помню, – ответила Алиса вслух.

Павел покосился на нее, но ничего не сказал.

Улица шла вдоль лесного массива. Чудесное место. Тихое место, скрытое от посторонних глаз.

Пусть притормозит. Вот за этими высокими деревьями…

Машины остановились. Алиса закрыла глаза и вжалась в сиденье. Она мысленно искала ту волшебную дверь, за которой могла бы спрятаться. Но дверь была заперта. Теперь она одна. В холодной пустой комнате.

Сейчас он выйдет и улыбнется. Раскроет руки для объятий. Вот только Алиса не пойдет навстречу.

Ты лгал. Всё это время ты лгал.

Соседка вышла на шум. Та самая, что видела детские ноги с накрашенными ногтями. Она сказала, что соседа не видно уже много месяцев. Машина на месте, но не в гараже, а на подъездной дорожке.

– Его бывшая жена сказала, что он вышел на пенсию и уехал к дальним родственникам, – она пожала плечами. – Вот я и не волновалась.

– Папа никуда не уехал.

Женщина оторопела и уставилась на девушку, которую много раз видела в новостях.

– Папа? Какой папа? – спросила она.

Девочка решительным шагом направилась к крыльцу, отодвинула тяжелый камень и подняла что-то с земли. Отряхнула и пристально посмотрела. Затем протянула предмет Павлу.

Гнев покинул ее тело, как злой дух, которого пытались из нее изгнать этим утром. Но всё казалось таким далеким. Таким нереальным.

Она вошла в гараж, сердце затрепетало. Послышался странный запах. Здесь всегда стоял тяжелый дух. Но это был другой запах.

Папа, я вернулась! Папочка!..

Девочка присела, руки дрожали, она никак не могла попасть в замочную скважину. Майор, сдерживая боль в груди, присел на колено и взял ключ. Руки у Алисы были ледяными, как у мертвеца.

Павел повернул ключ в замке. Он знал этот запах. Он чувствовал его не раз в своей жизни. И когда крышку погреба открыли, все люди, находившиеся рядом, зажали носы и рты руками. Все. Но не Алиса. Будто для нее это был самый привычный запах в мире. Она рванула вниз по лестнице в пространство, наполненное темнотой и запахом смерти. Ее силуэт скрылся под землей. Одна мысль почему-то пронеслась в голове майора: он больше никогда не увидит ее. Она просто была сном, его выдумкой. Но ее голос заставил эти мысли рассеяться:

– Папа! Папа!

Павел попросил фонарик. Люди в форме мешкали, словно не хотели делать свою работу. И тогда майор плюнул и достал смартфон. Мужчина спустился вслед за Алисой, борясь с тошнотой. Здесь, очевидно, была плохая вентиляция, запах никуда не уходил, оседая на бетонных стенах. Фонарик смартфона открыл ужасную картину. Маленькая нора со стеллажами, уставленными книгами, красками и игрушками. У дальней стены – ведро. Его пленница использовала вместо туалета. Грязный матрас. Весь в пятнах. Остатки еды, гниль и плесень.

Труп мужчины, частично разложившийся, не поверг майора в шок. Он видел их не раз за годы своей работы. Алиса стояла над телом и смотрела на него, как завороженная. Будто под гипнозом. А затем она подняла глаза и посмотрела на Павла.

– Он упал.

Майор, нахмурившись, пристально посмотрел на Алису. Хотел спросить, но тут же внезапно всё понял. Он должен слушать, что она говорит. И верить ей безоговорочно. Просто верить в каждое ее слово. Сейчас здесь нет другой правды, кроме ее лжи. Нет.

– Он спускался по лестнице и упал, – добавила Алиса.

Майор одобрительно покачал головой.

Алиса сделала шаг назад и опустилась на колени возле матраса, сунула руку под подушку и что-то достала. Что-то скомканное, похожее на тряпку. Старый журнал. Журнал о мальчике в пузыре.

– Я должна была выпустить его. Должна была, – сказала Алиса.

Майор сел рядом с девочкой. Было трудно дышать.

Профессор университета. Уважаемый тихий человек. Двенадцать лет. Двенадцать лет хранил страшную тайну. И она была так близко. Всего в каких-то шести или десяти километрах от родного дома.

– Он никуда не отвозил тебя, Алиса, – в груди начало покалывать. – Тогда как ты оказалась на трассе так далеко отсюда? Кто связал тебе руки?

Он сказал, что нам нужно прогуляться. Он сказал, чтобы я собиралась. Он сказал, что мы останемся вместе навсегда. А я… Я же больна.

В темноте не было видно, но Алиса прикусила нижнюю губу. Сделала это так сильно, чтобы почувствовать боль. Она никогда не скажет. Никогда не выдаст.

– Я вернулась домой. Я нашла ключ…

И майор кивнул в темноте. Тот, кого они так долго искали, был мертв всё это время.

Заместитель декана видела тень в погребе…

Соседка видела ребенка в одеяле…

Мальчишка с велосипедом видел девочку на заднем сиденье…

Никто никогда не узнает. Никто никогда не скажет. Ведь шторы в домах для того и существуют, чтобы скрывать чужие мысли.

Майор попытался привстать, чтобы выйти наружу и глотнуть немного свежего воздуха. Но ничего не вышло. Земля под ногами стала мягкой, как желе. И он провалился куда-то в пустоту.

2.

Это был солнечный день. Такое солнце в апреле навивает грустные мысли об одиночестве.

Но не в этот день. Павел открыл глаза. Только что он сидел в душном темном подвале – вечном напоминании о страшном. Теперь же он лежал в светлой палате. В груди больше не болело. Кто-то держал его за руку. Он повернул голову, ожидая увидеть жену. Но здесь не было никого, кроме девочки-подростка с бледной кожей и большими темно-медовыми глазами. И всё-таки они были янтарно-зелеными.

Она улыбнулась и положила голову рядом с ним на подушку. Первая за долгие годы слеза скатилась по виску майора. Он жив. Они живы. Здесь и сейчас.

– Мы поедем домой, – прошептал майор, и девочка одобрительно кивнула. – Я познакомлю тебя с сыном. Он вернулся…

И в этот момент форточки всех домов распахнулись, впуская в себя теплый апрельский ветер. И где-то в комнате с голубой дверью взметнулись старые занавески, сорвав со стен детские рисунки.

В оформлении обложки использована фотография автора RyanMcGuire с сайта https://pixabay.com/ по лицензии CC0.