Силки на лунных кроликов

Но нет. Такого не может быть, не бывает. Люди не исчезают бесследно, не проваливаются сквозь землю. Такое может случиться только в кино. Или страшной книге. Потом она обежала все здешние колодцы. Здесь еще были люди, которые брали холодную чистую воду из земли. Вдруг в голове начали возникать яркие картинки. Девочка в ледяной воде в своем желтом сарафане барахтается в колодце, кричит, зовет, но никто ее не слышит. Ледяная вода перехватывает дыхание. И всё! Всё…

Но нет. Не было ее в колодцах. Не было на дороге. Катерина звала, срывая голос. Позвонила Андрею на работу. Тот сказал, что Женечка, наверное, где-то возле дома.

Не волнуйся, найдется!

Как же! Не волнуйся. Сперва Катерина думала о том, как бы не нарушить спокойствие соседей. Мысли о других всегда идут впереди. Но потом, когда страх завладел ее разумом, стало не до окружающих.

Те соседи, что не разъехались на работу, вышли из дома.

Ну, чего ты орешь, как резаная?..

Что случилось?

Они, конечно, не восприняли всерьез. Смеялись, шутили. Это же ребенок! Чего ты так носишься? Но девочка не вернулась, даже спустя два часа. Два часа, показавшихся целой вечностью. Два часа растянулись на всю жизнь. А вся жизнь оказалась всего лишь коротким предсмертным вдохом.

Всё, что она могла произнести, – это имя дочери. Имя, навсегда запечатанное на сердце. Никто не посмеет к нему прикоснуться, опорочить. И день. Какой же это День Рождения, если это день смерти? В этот день умер весь мир, скончался, захлебнувшись в горе.

И каждый раз, произнося это имя, Катерина представляла, как ее Женечка тихо шепчет…

Мама… Мамочка. Где ты? Почему не приходишь? Почему не спасешь меня?..

А она в этот самый момент говорила…

Папа… Папочка. Тот, что приходит ко мне каждый день. Тот, что зажигает для меня солнце. Тот, что любит меня. Папа…

Потеряв сознание, Катерина видела тот день, снова жила в нем. Говорят, ад – это место, где ты снова и снова переживаешь самый худший день в своей жизни. Столько лет она думала, что худшего дня уже не будет. Но он был…

Соседи отпаивали ее всем, что могли найти в своих душных аптечках. Валерьянка, сердечные капли, мелисса…

А она только отмахивалась.

Не надо мне ваших снадобий! Не надо успокаивать меня. Я хочу злиться! Хочу психовать. Хочу, чтобы каждый нерв в моем теле был натянут, как струна! Вот, что я хочу.

Паника быстро сменилась гневом. Она говорила сотрудникам милиции, чтобы те нашли ее дочь сейчас же! Живо! Немедленно. Брала соседей за грудки, трясла их изо всей силы, кричала им.

Верните мою дочку! Что вы с ней сделали!

И те впервые покрутили пальцем у виска, впервые покосились на нее. Впервые отошли на расстояние. И уже завтра они говорили разное.

Сама ведь потеряла свою дочь. Смотреть нужно было. А может, с девочкой что-то случилось, и они?..

Как больно, страшно, а еще нестерпимо тоскливо. Видеть сочувствие в глазах и слышать запах яда на языках. Вот – самая медленная и мучительная смерть.

Потом начались бесконечные поиски, свидетели, видевшие огни в небе и цыган, хирургов в белых халатах, которые тут же, на обочине вынимали органы из детей. И все клялись и божились. И, может быть, они и правы по-своему. Только кто-то точно лгал. И Катерина знала это, чувствовала всем сердцем. И проклинала.

А потом вдруг все эти пальцы направились в сторону их белого дома с пышным цветущим садом.

Вот там ребенка и ищите.

Сад перекопали, каждый миллиметр. Огород уничтожили. Вот с тех пор Катерина ничего и не сеяла. Пусть растут одуванчики и полынь. Вскрыли паркет в доме: хотели найти каплю крови. И ведь нашли. Да не одну. Вот только в любом доме можно кровь найти.

Собаки предательскими своими носами вели от дома по дороге, выходили на Центральную улицу, что шла перпендикулярно их улице, Малиновой. Проходили немного и останавливались. Внюхивались в землю, поднимали носы в воздух, разворачивались и шли обратно к дому.

И кто-то даже вспомнил.

Да, видел, как мать вела девочку за руку утром. А потом обратно уже несла бездыханное тело на руках.

Кто-то из тех, кто ранее видел инопланетян-хирургов с табором цыган.

Прочесали пруды и лес.

Нет вашей девочки, смиритесь.

Обвинения сняли, дело закрыли. Жизнь кончилась в то июньское утро.

3.

Майор Кудрявцев еще долго слушал тишину, вставшую между ним и Алисой. Тишину в трубке. Он долго не решался позвонить. У девочки не было личного средства для связи. А ведь она не была умственно отсталой. Она умела обращаться с интернетом, умела бить по клавишам. Так почему же он не сообразил завести для нее электронный почтовый адрес?

Бросив беспроводную трубку на стол, он выругал себя за глупость. Хотя виною досады, возможно, был сам этот шаг, на который он решился. Осмелиться позвонить в дом настрадавшейся и без того матери, чтобы попросить к телефону девочку, чье имя теперь было другим. Он прочел всё дело о Жене Малько от корки до корки. Снова не спал по ночам, слушая ветер за окном. Ходил по опустевшей квартире, будто привидение. Приоткрывал дверь комнаты, где жила Алиса. А вдруг она всё еще прячется под кроватью?

Ему не докладывали о том, как проходит психотерапия. Теперь его дело – это расследование, бесконечные бумаги, штампы. Теперь он должен забыть, что девочка реальна. Забыть, как она боялась света, забыть, как танцевала. Забыть ее рассказ о мальчике в пузыре.

Он злился на самого себя. Злился на то, что не мог совладать со своими эмоциями. И это после стольких лет службы. Найди он сейчас того черта, что дернул его набрать этот номер, разодрал бы его на клочки.

А потом снова его накрыла грусть. Что-то было не так. Слова, которые произносила эта женщина, – не слова любящей матери. Хотелось схватить ключи от машины, бросить все дела и рвануть по шоссе, гнать изо всех сил. Въехать в маленький поселок, найти этот белый дом и ворваться туда.

Его воображение сходило с ума. Он представлял этого хрупкого птенчика запертым в тесной душной комнате. И это он! Тот, кто запирал своего сына в комнате и заставлял его сидеть над учебниками. От этих мыслей биение сердца превращалось в звенящий колокол.

Алиса не была его дочкой, но почему чувства к ней были теплее? Быть может, чужие дети всегда вызывают больше жалости. Тем более дети, которые провели в плену двенадцать лет.

А сегодня ей исполнилось восемнадцать. У нее в жизни будет еще много времени, чтобы наверстать упущенное. Но у нее никогда не будет веселых Дней Рождения, которые бывают только в детстве. Никогда не отметит утренник в детском саду и школе, у нее уже никогда не будет первой школьной влюбленности, никто не пронесет ее портфель до дома.

Как хотелось ему обнять эту девочку. Только сейчас майор осознал, какой несчастливой была его жизнь. С головою уйти в работу, изменять жене – вот что помогало ему не захлебнуться в лавине безысходности.

Ему жизненно необходим был кто-то, кого он мог не просто спасти, а сделать счастливым. Кого он мог безусловно любить.

Павел снова занес руку над телефонным аппаратом, остановился, начал кусать нижнюю губу. Это было не к чему. Конечно же, он знал, что теперь на его звонок никто не ответит, и он просто в очередной раз выставит себя дураком.

4.

Что-то с грохотом упало в соседней комнате. Мать опрометью бросилась туда, где на кровати лежал отец. Это он каким-то странным образом свалился. И теперь, лежа на холодном полу, мычал, как будто хотел что-то сказать. Алиса тоже бросилась к нему. Ведь названный отец был единственным существом в доме и окружающем мире, от которого не исходила угроза.

Его глаза расширились, он уставился на Алису, рот открылся. Он явно силился что-то сказать. Но из его рта выходило только напряженное: «У-у-у-у… У-у-у». Прошло уже много лет с тех пор, как у мужчины случился удар после аварии. Но он так и не смог оправиться физически. Однако Алиса чувствовала, что он всё понимает.

– Иди отсюда! Иди! – приказала Катерина – Не видишь, ему не нравится, что ты здесь!

Алиса не видела. Она была уверена, что в слабых жестах и надрывном мычании ее отца крылось что-то другое. Когда девочка, пятясь назад, всё еще смотрела на мужчину, тот несмело вытянул руку в ее сторону. Катерина же резко опустила ее. Женщина вытолкала Алису из комнаты и закрыла за собой дверь.

Ярость снова предательски затрепетала в маленьком сердце. Желваки заходили под тонкой кожей на лице. Алиса сжала кулаки и едва сдержалась, чтобы не запустить их в стену. Сдержала ее только мысль о боли. Боль была знакома девочке не понаслышке. Она, ведя в уме счет своим шагам, направилась в комнату, ставшую тюрьмой. Но внезапно остановилась. Снова посмотрела в гостиную, где на журнальном столике стоял телефон. Прислушавшись к звукам в родительской спальне, Алиса убедилась, что ей ничего не угрожает.

Она подошла к телефону, взяла в руки трубку и рассматривала полупрозрачные кнопки. Затем посмотрела на станцию. Там тоже было несколько кнопок. Цифры, буквы, знаки… Цифры, буквы…

Она нажала на кнопку с изображением двух пересекающихся стрелок. На экране трубки высветился номер, время звонка. Да, это был последний поступивший сюда звонок. Девочка нажала на кнопку вызова.

К горлу снова подступил комок, во рту пересохло. Два заунывных гудка. Руки тряслись всё сильнее, она готова была отказаться от этой глупой затеи, нажать на кнопку отмены. Но вот на том конце послышались звуки. Мужской голос, захлебываясь кислородом, произнес:

– Да? Слушаю!

Девочка молчала, все слова просто разом вылетели из ее головы.

– Говорите! – снова голос на том конце.

И Алиса точно знала, кому принадлежал этот голос.

– Это… Алиса, – слова вырвались, как желанный ребенок из материнской утробы.

– Господи, Алиса! Говори! Не молчи!

Но она молчала. Не знала, что сказать. Она была коконом, норой, в которой жила пленница. Эта пленница стучала ногами, била кулаками, требовала выпустить ее на волю. Но Алиса-кокон была слишком тверда.

Скажи ему, как нам плохо. Скажи, как мы одиноки. Скажи, что мы не можем танцевать. У нас нет книг… Скажи же.

– Я не закрываю шторы, – неожиданно произнесла она, как будто разговор их длился уже час.

– Да? Молодец! Это очень хорошо! Я же говорил, что ты здорова! Расскажи, как ты? Вспомнила что-нибудь?

Снова этот вопрос. Она помнила только то, что знала. С момента своего рождения в день, когда открыла глаза в норе.

– Эти люди постоянно кричат. И что-то требуют.

– Какие люди, Алиса? Расскажи.

– Те, что в клинике. Мне там плохо. Что я должна им сказать, чтобы они отстали?

Слова потоком начали выливаться из ее рта. Она больше не могла удержать их. И чувствовала, как ярость и страх отступают. Вот только на другом конце повисла гробовая тишина, как будто кто-то резко отключил звук. Алиса дернулась, увидев рядом с собой чей-то силуэт. Она подняла голову. Над ней нависала строгий образ матери с белым проводом в руке.

– Кто разрешил тебе говорить по телефону?

Алиса облизала губы. Она пыталась найти в своей голове ответ на этот вопрос, но не могла. Не могла вспомнить правила, всё смешалось в сознании. Правила, по которым она жила всю свою жизнь, здесь больше не действовали. Здесь правила устанавливали другие люди. Лица мелькали у нее перед глазами, каждое что-то говорила. Она теперь пыталась уловить каждое.

– Я не разрешала, – ответила мать на свой же вопрос. Кулак, сжимавший телефонный провод, побелел.

Повинуясь какому-то внутреннему инстинкту, Алиса попятилась назад. Но кулак с силой обрушился на ее плечо, когда девочка, чувствуя угрозу, сжалась в комок. Она присела на пол, скрутившись, как самый искусный йог.

Катерина, осознав, что дала волю своей злости, остановилась и выпустила шнур из руки. Глаза всё еще оставались сухими.

– Тебе нельзя ни с кем разговаривать. Так сказали врачи. Так лучше для твоей психики.

Но Алиса не слышала этих слов. Она давно научилась избавляться от страха. В такие моменты она мысленно открывала лаз в свою собственную нору, забиралась туда, чтобы переждать бурю. Но сейчас было что-то еще. Цифры. Цифры, горевшие у нее перед глазами. Они были такими реальными, что к ним можно было прикоснуться, только пожелай.

Цифры номера телефона. Она снова и снова повторяла их про себя. Снова и снова, пока не заучила наизусть.

Глава 17.

Ближе к Луне

1.

Удивить Алису книгами и игрушками становилось всё сложнее. Она взрослела. И профессор видел это. Словно майский цветок, она менялась каждый день. На самом деле ей исполнилось уже семь лет. Ее отраставшие волосы темнели, и глаза обретали другой цвет.

С того дня, как она здесь появилась, казалось, прошла вечность. И она больше не была тем маленьким желтым птенчиком. Теперь она обросла острыми иглами, которые пускала в действие всякий раз, как ей что-то не нравилось. Нет, она, как и любой ребенок, не понимала, как сильно он ее любит и рискует своей жизнью, своей свободой, заботясь о ней.

Папа много раз повторял ей, что другие люди выбросили ее, как ненужный мусор. Но тот ужас, который она испытала впервые, услышав эту историю, больше не мелькал в ее глазах. Глаза ее теперь были безразличны. В них появился холод. Девочка, конечно, всё еще ждала его каждый день. Но теперь, даже когда он в наказание оставлял ее на два-три дня, она не бросалась ему на шею.

Так происходит всегда в жизни. Сперва они без тебя не могут жить, а потом ты становишься просто придатком, дополнением. Его дочь, правда, так и не достигла того возраста, когда отец стал бы для нее просто кошельком. Профессор видел много раз такое у своих коллег и знакомых. Все они собирались на кафедрах и обсуждали своих неблагодарных детишек. Ему обсуждать было нечего. И когда он заходил в кабинеты, разговоры тактично затихали. Словно он, профессор, был каким-то юродивым.

Детское пианино стоило дорого. До нищенской зарплаты преподавателя нужно было жить еще пять дней. И всё же профессор не удержался и купил эту удивительную вещицу. В ней было всего две октавы, но звуки были чистыми и приятными. В пианино была встроена программа обучения нотам. Элементарная, конечно, но для огня в глазах Алисы хватит. По крайней мере, на несколько месяцев.

Огонь этот не зажигался с тех пор, как «умерла» фиалка. Словно в девочке умерло что-то вместе с цветком. Ничего, переживет.

Девочка читала «Старик и море». Не лучший выбор для семилетки, конечно. Вряд ли она сама поймет, о чем речь. Но для этого у нее есть папа, доцент кафедры литературы.

Мужчина внес в нору большую коробку, а девочка даже не взглянула в его сторону.

– Смотри, что папа тебе принес.

Алиса неохотно оторвалась от чтения. Читала она всё еще медленно, но чем больше делала это, тем лучше у нее получалось.

– Давай! Открой коробку!

Девочка встала, глаза были красными и уставшими.

– Не нужно так много читать. Испортишь зрение.

Это была новая информация для Алисы, и она не поняла ни слова.

– Как это? – спросила девочка.

Папа отмахнулся:

– Потом расскажу. Открывай.

Девочка открыла коробку и увидела яркий аппарат с клавишами. Рот открылся от изумления. Несколько минут девочка просто смотрела на пианино и не могла к нему прикоснуться.

– Это мне, папа?

Она не верила своему счастью. Так же, как не верила своему горю, когда увидела мертвую фиалку. Улыбка ее тут же померкла, когда она вспомнила: в конце концов, всё хорошее заканчивается.

– Это мне на всю жизнь? – переспросила она.

Профессор поежился, как будто сел на кактус. Он никак не ожидал такого вопроса.

– Ты сможешь играть на нем, когда я здесь.

– Почему?

– Видишь провод? – он указал на черный провод, протянутый в разверстую пасть выхода из норы. – Только так пианино сможет работать. Оно проводное.

– Тогда не надо!

Алиса вскочила и вернулась к книге. Она, конечно, не могла уже сосредоточиться на чтении, но делала вид, что водит глазами по строчкам. А сама уже жалела о сказанном. Характер у нее был мягким, но ей, как и любому ребенку, были свойственны капризы.

Профессор сперва разозлился, но потом рассмеялся.

– Ладно, я что-нибудь придумаю. Проведу сюда удлинитель. Только ты должна знать всё об электричестве.

Огонек надежды зажегся в глазах Алисы. Она сочувственно посмотрела на папу. Все капризы закончились. А когда папа включил пианино, она и вовсе забыла обо всём на свете.

Он, правда, немного знал о музыкальной грамоте. У его матери было музыкальное образование, и она виртуозно владела и пианино, и гитарой, и даже скрипкой. Вот только работать ей всё равно пришлось учителем в школе.

Так что профессор знал немного ноты, а для всего остального были книги и интернет.

Девочка извлекала мелодичные звуки из детской игрушки и смеялась каждый раз, когда нажимала на клавиши. Он рассказал ей о семи нотах, о резонансе. Вместе они даже разучили детскую песенку. Ему понадобилось целых две недели, чтобы провести длинный провод в погреб.

– А теперь слушай меня внимательно, Алиса…

Так он начал объяснять девочке об опасности электричества. Ее взгляд то и дело отвлекался, блуждал. Приходилось всё время возвращать девочку на землю. Он рассказал об электронах, о том, откуда берется энергия. Девочка морщила лоб и ничего не могла понять. Силился вспомнить, как объяснял об электричестве своей дочке. Но память не откликнулась. Слишком глубоко…

Тогда он посмотрел в интернете, «как объяснить ребенку про электричество». Рассказывал Алисе сказки, показывал на игрушках. Она только кивала головой, но мысленно была где-то далеко.

– Электричество, как солнце, дает жизнь. Только солнце снаружи, а электричество здесь, внутри. Внутри этого провода.

– Как солнце? – задумчиво спросила Алиса. – Но меня солнце убьет.

Профессор уставился в пол.

– Электричество тебя не убьет, если ты будешь осторожна. Хорошо?

Она молчала и в упор смотрела на профессора. Этот взгляд начинал пугать его.

– Почему так много всего может убить меня?

Он снова опустил взгляд и посмотрел на свои руки, как будто там были ответы на ее вопросы.

– В этом мире много опасных вещей, Алиса. Но если ты будешь следовать правилам, тебе ничего не угрожает.

Алиса на мгновение задумалась о чем-то. Профессор знал такие моменты, он научился видеть девочку насквозь. Прежде, чем разрешить ей пользоваться пианино без его присмотра, он попросил:

– Повтори правила.

– Не сунуть предметы в розе… розетку, не разливать воду, не кусать провод, не наступать на провод.

Теперь она вдруг задумалась: а нужно ли ей всё это? Слишком много опасности, слишком много правил. Всё время нужно думать, всё время помнить. Лучше накрыться с головой в одеяло, спрятаться. Электричество – явление внешнего мира. И оно проникло сюда, в ее дом, в ее нору.

Правда, она и до этого знала про электричество. В одной из детских книг, которые она читала, об этом рассказывали. Электричество там было представлено маленькими человечками, держащимися за руки. Они приносили в дома свет и энергию. Но трогать их нельзя было. А еще там был рассказ про молнию. Молнии Алиса видела только на картинках и фильмах. Но иногда спрашивала у папы: выдел ли он когда-нибудь настоящую молнию. Он, конечно, видел, и не раз. И она тоже мечтала увидеть.

Но вот маленькая молния теперь жила у нее в норе. Пусть это и было опасно, зато не так скучно. Одним движением своих маленьких тонких пальцев она могла создавать звуки. Звуки складывались в мелодию, мелодия – в музыку. Это было похоже на магию. Волшебство, описанное в сказках.

Она не била по клавишам хаотично, как обычно делали это другие дети. Пыталась уловить гармонию, хотя и не знала, что это такое. Чувствовала инстинктивно. Папа удивлялся тому, какая она развитая не по годам. Представлял, как заходит на кафедру и хвастается талантами своей дочери. Но для остального мира у него не было никакой дочери. Как жаль…

Таланты ее, быть может, вовсе и не были врожденными. Помогало ей отсутствие внешнего мира. Не было других детей, с которыми она спешила бы играть по вечерам, не было телевизора, в который она пялилась бы, не отрываясь. Не было компьютерных игр. Был только маленький замкнутый мир. Без лишних слов.

2.

Звуки, которые Алиса извлекала, играя на пианино, помогали ей заглушить звуки, которые она постоянно слышала в своей голове. Она не рассказывала об этом папе: было слишком страшно. А еще она испытывала стыд. Первый стыд в своей жизни.

Это были странные звуки. Порой резкий нарастающий шум, иногда свист, и даже какие-то громкие ритмичные звуки. Тогда девочка закрывала уши руками, но не всегда это помогало.

Она не догадывалась, что слышит внешний мир. Звук дождя, внезапно нахлынувшего, пение птиц и лай соседских собак. А потом порою летом она будет слышать раскаты грома. И этот звук она не спутает ни с чем. И еще она слышала шепот травы. Такой неуловимый для обычного человека звук: пробуждение природы, когда цветок медленно раскрывает свой бутон.

Но пока что Алиса не могла всё это объяснить. Звуки эти нарушали ее спокойствие, пугали и даже нервировали. Тогда она снова и снова била по клавишам пианино, чтобы слышать только мелодию, растущую под ее руками.

Когда наступала зима, звуки затихали, умирали, только ветер гудел в вентиляционной трубе. И, должно быть, тишина нравилась ей еще меньше. От нее пахло смертью. А мысли о смерти наводили на девочку грусть. Тогда она бросала все свои занятия и просто лежала, укутавшись одеялом, как коконом. Отказывалась есть и играть.

Папа уговаривал ее сделать хоть что-нибудь, и когда ее терпение подходило к концу, безразличие уступало место ярости.

– Отстань от меня! – кричала она.

И тогда он долго стоял над душой и читал ей морали. Она не слушала. Она представляла себе, как в норе появляется волшебная дверь. Дверь эта светилась изнутри, Алиса открывала ее и оказывалась в чудесном ярком мире, где было огромное поле цветов, яркое синее небо. Она запирала дверь с обратной стороны, с той, где остался папа с его нотациями.

– Ты меня слушаешь?

Алиса вскочила. Лицо было неумытым, а волосы торчали во все стороны.

– Нет, не слышу! Мне всё равно! Какой смысл мне делать что-то, если я всё равно умру! Зачем мне учить эту арифметику, – она швырнула книгу в стену, – мне всё равно это не нужно! Отстань!

И так продолжалось несколько дней. Хандра, свойственная людям, живущим во внешнем мире, накрыла и девочку под землей. А самое страшное в этом было то, что он не мог ответить на ее вопросы. Ведь она была права. Профессор не мог пообещать ей, что когда-нибудь она выйдет из норы. Тогда девочка начнет жить только этим ожиданием. И каждый день будет спрашивать: «Я уже могу выйти?».

Нет, здесь нужно что-то другое.

И он решился на отчаянный шаг. Свинтил фонарь, горевший возле дома, чтобы ночь была окутана кромешной тьмой. Выбрал ночь безлунную, чтобы ни один отблеск не упал на ресницы девочки. Был конец зимы, но сугробы стояли глубокие, ночью температура опускалась до минус десяти. Возможно, холод напугает Алису, и мысль о внешнем мире покинет ее голову.

Девочка долго сопротивлялась, не соглашалась, но профессор видел огонь в ее глазах. Как в тот самый день, когда он принес ей фиалки. Это огонь страха и любопытства, огонь новых ощущений. В конце концов, она сдалась. Профессор одел ее с ног до головы в теплую одежду, какую только мог найти. Напялил на нее свой пуховик, рукава которого тянулись по полу. Глаза завязал, чтобы девочка не рассмотрела выход из погреба.

Первый шаг во внешний мир оказался не таким болезненным и страшным, как ожидала Алиса. Морозный воздух ласкал щеки, а первый вдох отозвался кашлем. Профессор испугался и закрыл девочке рот. Только сейчас он осознал, как рисковал.

Но девочка была податливой, как завороженная. В нос ударили новые запахи. Папа отвел ее на задний двор и снял с глаз повязку. Она так и стояла, зажмурившись, боясь открыть глаза. Несколько звезд пробились сквозь облачное небо. Профессор понял, что завтра будет морозный, но солнечный день.

Девочка медленно открыла глаза. Сперва тьма и темные силуэты деревьев ужаснули ее. Она крепко обняла ноги отца и затряслась. Он успокаивал ее и шептал что-то ободряющее. Как давно он хотел, чтобы она вот так его обняла!

Профессор присел на корточки.

– Это деревья, видишь? Это вот снег. Помнишь, как в том мультике про волка и собаку?

Алиса помнила. Вот только снег в реальности был совсем другим. Холодный, как мороженое, но не такой плотный и масляный. Почувствовав себя в безопасности, девочка заулыбалась. Она топала ногами, разминая снег. Профессор подумал, что надо бы позже замести следы.