Отступники

Побурчав себе под нос нечто нечленораздельное и тихонько, должно быть, в знак протеста, рыгнув, Скот уселся за руль. Ближайший, почти круглосуточный храм резиновых котлет, безвкусных булок и силиконовых колбасок на машинном масле располагался через дорогу от кинотеатра. Всё было сделано ради удобства клиента. Не надо было отрываться от сидения машины ни для оформления заказа, ни для произведения расчётно-кассовых операций, ни для получения провизии, сгружавшейся прямиком в салон машины.

Моя фантазия разыгралась, пока мы перемещались со стоянки и простаивали в очереди из машин, я стал прикидывать в уме, возможно ли при условии бесплатной раздачи аналогичной еды извести мало-мальски значительное количество вечно ремонтирующих своих железных коней автолюбителей, и клюнет ли на это Скот? Быстро придя к выводу, что еду можно вовсе не переводить, а с большим успехом объявить бесплатную раздачу запчастей. Теоретически свалившееся счастье могло иметь достаточную силу, способную вытеснить из мозга всякие мысли о еде, сне и прочих потребностях. Где-то вдалеке маячил ничтожный шанс быть кому-то покалеченным, а ещё лучше раздавленным из-за бракованных домкратов или других непредвиденных ситуаций.

Впрочем, всё это только мечты. Ещё в детстве аналогичные опыты на голубях дали отрицательный результат. Мне было интересно, станут ли они до беспамятства есть хлеб, если дать им его в неограниченном количестве. Может ли их стошнить и помрут ли они от перенасыщения? С тех пор голуби мне разонравились совершенно.

Набив сумку десятком свежих батонов, я отправился высматривать подопытных. Как в каком-нибудь детективе, я так и не нашёл голубей, зато они нашли меня сами. Стоило мне только бросить немного хлеба посреди улицы, как один представитель с характерно интеллектуальным выражением выпученных глаз орлом спикировал вниз из верхних слоёв атмосферы, оставляя за собой реактивный шлейф.

Совершив пешую прогулку, бессмысленно урча и выворачивая голову под разными углами, голубь начал поедать наживку. Я тогда понял, почему некоторые люди любят кормить этих птиц, ведь они едят так, словно стараются со всего размаху приложиться головой об асфальт, но клюв им постоянно в этом мешает.

Лично я могу объяснить феномен превращения частной трапезы одного голубя в обширную клубную вечеринку с сотнями гостей исключительно телепатией. (Отдалённо похожий эффект на людей достигается раздачей в один из праздников гречневой каши.) В результате пернатые создания съедали одним им ведомую норму, а затем, расправив крылья, преспокойненько покидали банкет. Я негодовал. Опыт провалился.

Несколько позже утешение пришло ко мне обрывками информации о возможности закормить какую-то породу кошек, а не то собак. Добыть такую и проверить слухи на практике мне не удалось.

Наша дружная компания всё ещё не решила вопрос относительно объёмов предстоящего заказа, когда слева от нас в ярко светящемся окошке нарисовался лик Дульсинеи Тобосской. За минувшие четыре столетия она ничуть не изменилась. Излишне полная, возбуждавшая своей красотой желание вырвать себе глаза, бьюсь об заклад, изысканно пахнущая, своим ласковым, железобетонным, прямолинейно крестьянским голосом она, не глядя, изъявила желание принять у нас заказ.

Потом Дульсинея встретилась взглядом с Безымянной, ибо руль в машине Скота находился справа. Взгляд оказал своё типичное расколдовывающее воздействие. Первым делом к Дульсинее вернулись королевская дипломатичность и дворянская учтивость. «Да уж, в наш заказ никто точно не плюнет, Дульсинея за этим проследит», – подумал я.

Скот, пожалуй, излишне трепетно относился к чистоте своего средства передвижения. Его не смущали вечно валяющиеся на заднем сидении тряпки, вымазанные в масле, тошнотворно пахнущий дичайшей смесью растворителя с бензином салон, постеленные под ногами вместо ковриков газеты. Уверен, отсутствие последних вызвано вопросами экономии, за их чистку на любой мойке дерут баснословные, по меркам Скота, деньги.

Выгонять нас на прокорм вон – деяние такое же мудрое, как ставить рядом с выгребной ямой табличку «Внимание! Посторонние предметы не бросать! Мухи расстраиваются и впадают в депрессию!».

Откровенно говоря, мне было безразлично, где именно поглощать приобретённое, я просто не мог упустить очередной повод подонимать колкостями Скота. С набитым ртом это давалось нелегко, и вскоре мне пришлось остановиться из-за возникшей необходимости сконцентрироваться на каком-то одном виде деятельности.

Полуночный шабаш. Праздник живота. Богатая вкусовая гамма противоестественного происхождения на языке. Еда, падающая пушечными ядрами прямиком во чрево, сковывала наши движения приятной тяжестью. Разливающееся изнутри по организму тепло. Минуты полной концентрации воли и космической пустоты в голове в совокупности с единственным стремлением продолжать банкет.

Четыре отчаянно чавкающих гнома и страдающая специфической, неизвестной науке формой аутизма Белоснежка, объявившая голодовку. Стоя спиной к нам на расстоянии десятка шагов, Безымянная, видимо, составляла в голове топографический план местности исходя из своих загадочных соображений. Я всё ждал минуты, когда она надменно прострёт вперёд перст и властно, с полной убедительностью на которую способны только душевнобольные, не без искренней веры в собственные слова, заявит: «Жалкие людишки, теперь эта планета принадлежит мне!»

Тёплая погода вместе с лёгким южным ветерком манила отправиться в ночную авантюру. Безоблачное небо, полное блёклых из-за света городских огней звёзд, настраивало на романтический лад. Почти повсеместно потухшие окна уродливых однотипных домов скрытно наблюдали за событиями на занятой одними нами парковке. Всё прилегающее к ночной импровизированной сцене не обнаруживало высокой плотности зрителей и актёров на эпизодические роли, что вселяло веру в собственное могущество. Редеющая вереница быстро отъезжающих от места синтеза каучуковой пищи машин, изредка проносящиеся по соседней магистрали запоздалые путешественники да тут же скрывавшиеся в сумраке окрестных подворотен спешащие домой жители.

– А давайте поедем в клуб, – не отрывая подбородка от груди, озвучил наболевший вопрос Альбатрос Мутант.

Все перевели взгляд на вдруг заговорившую сверхпоследовательную вычислительную машину с мощностями суперкомпьютера. Мужская часть коллектива балансировала между горячим согласием и острым сомнением, как готовый сорваться то в одну, то в другую сторону канатоходец.

В клуб хотели все, этого никто не отрицал, но попасть туда с Альбатросом было делом нелёгким. Объяснить это можно, проведя аналогию с парадоксом Ахиллеса и черепахи. Альбатрос постоянно стремился куда-нибудь, однако, достигнуть конечной цели при безусловном её приближении всё никак не мог. В самый последний момент цель ускользала от незадачливого любителя ночной жизни.

Обладай сия птица умом тривиальным, а не возвышенным и утончённым, причина открылась бы моментально. Последняя попытка Альбатроса проникнуть на желаемую территорию вызвала культурный шок не только у персонала заведения, но и у видавшего виды Кобелька, пытавшегося по своей душевной доброте способствовать пересечению границы.

Совокупность отдельных мелких деталей в образе потенциального посетителя складывалась в отталкивающее зрелище. Мешковатая неопрятная одежда совсем не выгодно облачала упавшие хиленькие плечи только что вылупившегося птенца. Не поддающаяся оценке презентабельность впавшей грудной клетки, очаровывающие босоножки, водружённые на сомнительного вида носки. Растрёпанные, хоть и короткие волосы, по которым прошёлся неописуемой силы ураган, навевали воспоминания об одичавшем Маугли. Левую руку Альбатроса вместо аксессуаров украшал дешевый пакет из какого-то продуктового магазина. Из глубин этого бесформенного пакета вырывался отчётливо уловимый предательский звон стеклотары. В правой руке Альбатрос, заблаговременно откупорив бутылку, сжимал типичного представителя той самой стеклотары.

Нынче скрещенные руки Альбатроса, совершенно свободные от всякого груза, гордо покоились на груди. Это несколько успокаивало, но окончательно не убеждало в благополучном исходе дела.

– Я тоже хочу в клуб. – Наши сомнения, уступив место жгучему любопытству, развеялись без следа вместе с произнесёнными словами. Их автором стала Безымянная.

В Безымянной произошла очередная перемена, характерная для актёров даже не второстепенных, а третьестепенных ролей, играющих, положим, на детском утреннике в первом акте ёлочку, а во втором заборчик. То есть она была очевидной и одновременно максимально коварной, а главное совершенно неожиданной.

Выбор увеселительного заведения происходил в форме дебатов уже непосредственно в машине. Альбатрос и Скот единодушно настаивали на посещении какой-то типовой сельской дискотеки, в то время как Кобелёк и я, осознавая неповторимое величие момента, настаивали на более тщательном выборе пункта назначения. Голос Безымянной явился решающим.

На пути к месту, где стоимость кофе равнялась половине месячного дохода львиной доли народонаселения приходилось часто останавливаться и ждать, пока очередная вылазка Кобелька завершится. Вылазил он с двумя целями: к прельщавшему его свету открытых круглосуточно палаток и магазинчиков или скрывался в ночном сумраке за ближайшим домом, ныряя во тьму растительности.

О своём бодром расположении духа мы повествовали миру через необычайно громко играющую музыку, сопровождаемую нашими песнопениями. Чем ближе мы подъезжали к финишу, тем более сосредоточенной становилась Безымянная. Думаю, к реальному миру эта сосредоточенность не имела никакого отношения. На роскошном автотранспорте Скота мы не стали подъезжать прямиком к клубу, а потом вываливаться во внешний мир через неудобные двери, триумфально кряхтя.

Парковка прошла в штатном режиме. Как-то совершенно незаметно для всех Безымянная первая юркнула вон из машины. За те мгновения, которые она не присутствовала в поле зрения кого бы то ни было из нас, надетое на ней таинственным образом в который раз переменилось. Преображение было вопиющим настолько, что даже стоически борющийся с икотой Кобелёк почуял неладное и попытался сфокусировать затуманенный взор. Всякое непроизвольное движение диафрагмы заставляло его начинать труд с нуля.

Из меня так и лез какой-нибудь едкий комментарий по этому поводу. Мне было забавно наблюдать за реакцией друзей наконец-то заметивших определённые странности в поведении спутницы.

Несколько мгновений спустя я молча направился в нужную сторону, не удивляясь тому, что Безымянная последовала за мной, оставляя бОльшую часть компании в крайней степени недоумения и задумчивости.

Безымянная шла сбоку, подле меня. Такое соседство производило очень неоднозначное впечатление. Я определённо чувствовал рядом с собой нечто чужеродное человеческому разуму. Гигантскую, неведомую силу, внушающую скорее суеверный трепет, нежели научный интерес. Будто вот-вот соприкоснёшься с чем-то недостижимым, а потому особенно жутким и захватывающим. Будто ты силишься пересечь горизонт событий чёрной дыры или наблюдаешь гибель звёздной системы из-за гравитационного коллапса солнца.

Незримая сила, источаемая самим её существом, была чудовищна, но, по непостижимой причине, не опасна. Обычному человеку, вроде меня, она виделась безграничной. Каким-то образом я знал, что фокусы с мгновенным переодеванием – это такая безделица, на которую не стоит обращать внимания вовсе. Я терпеливо ждал чего-то действительно потрясающего – грандиозного зрелища, не виданного доселе ни одним смертным.

Пожалуй, я в очередной раз упомяну, что очень ценю свой душевный покой, а посему не делал абсолютно никаких попыток понять, что происходит. Мне хватило мудрости уразуметь заведомый провал, за который в самом лучшем случае я расплачусь своей жизнью.

Едва видимое свечение глаз Безымянной я наблюдал заворожённо и тайком. Подол надетой на неё чёрной юбки доходил до самой земли. Исполински тяжёлая на вид ткань не издавала совершенно никаких звуков, как будто её не существовало в известном нам мире. Она обладала каким-то не известным человеческой науке полем, ибо низ юбки точным образом повторял рельеф поверхности, заполняя беспросветной тьмой всякую неровность. Эффектнее всего это смотрелось при подъёме или спуске с лестницы, когда одна сторона укорачивалась или удлинялась сама собой, без образования складок, не создавая необходимости приподнимать ткань, чтобы не наступить на неё ненароком.

Не производя совершенно никакого шелеста, тьма, окутывавшая нижнюю часть тела Безымянной, равномерно колыхалась в такт походке. Моя спутница, надо сказать, вообще двигалась невообразимо пластично и женственно. В её жестах и поведении не было и намёка на тайную экстраординарность.

С левой стороны юбки, не обнаруживавшей наличия швов, пуговиц или молний, спереди на уровне бедра располагалась ещё одна загадка. Там медленно переливались различными оттенками золотого цвета непонятные символы. Я простодушно нарёк бы их сказочной помесью античного орнамента с иероглифической письменностью.

Верхнюю часть тела Безымянная облачила в обыкновенную чёрную майку, почти сливавшуюся с юбкой, но всё же без видимых сверхъестественных свойств. Распущенные волосы прикрывали обнажённые плечи, ниспадая до середины спины. Не прибегая к паранормальным способностям, несколько позже Безымянная собрала их в хвост, а затем и вовсе сотворила на голове причудливый пучок, из которого во все стороны торчали, как иглы ежа, заколки.

Загадочная личность, находившаяся на расстоянии вытянутой руки, сосредоточила на себе всё моё внимание. Рядом с нами сновали многочисленные компании молодёжи. В иное время я бы поглядывал украдкой на заманчивые одеяния цокающих каблуками девушек, стараясь, конечно, не слушать их громогласных лошадиных выкриков. Из-за преобладания в речи прекрасных Елен нецензурной брани воображение рисовало картину шпалоукладчиц, орудующих пудовыми кувалдами, во время обеденного перерыва.

Конечно, у клуба была очередь. Безымянная вырвалась вперёд, не снижая скорости, врезалась в неё с отрешённым безразличием стенобитного орудия. Безымянная не вела себя невежливо и вовсе никого не расталкивала. Люди сами рассыпались в разные стороны, увлекаемые чертовской силой. Недовольных возгласов слышно не было.

Беззастенчивому продвижению попыталась воспрепятствовать охарана, стоящая на входе. В своём новом образе Безымянная походила на выходящего на арену бойца, готового не просто победить, а демонстрирующего всем своим видом намерение сожрать оппонента живьём, толком его не пережёвывая.

Характерные для профессии сторожа и вышибалы нахальная самоуверенность, а также надменный взгляд на мир улетучились без следа. Мясные шарики напрягали все свои зачатки извилин, соображая, зачем же они всё-таки встряли в дело, которое им совсем не по зубам.

– Клуб открыт, – твёрдым голосом военного диктатора монотонно повелевала Безымянная, исподлобья посмотрев сквозь преградивших ей дорогу.

Весьма разумно предположив, что за несогласие с режимом скорее всего полагается смертная казнь, ей освободили путь, уже не делая попыток воспрепятствовать культурно-массовому походу кого бы то ни было из нашей компании.

Напряжение, нараставшее в геометрической прогрессии с момента выхода из машины, преследовавшее каждого участника экспедиции, родословная которого имела явное земное происхождение, начало спадать, стоило только пересечь порог клуба.

Кобелёк и Скот ринулись прямиком на танцпол, Альбатрос отправился что-то приобретать, Безымянная бродила по толпе глазами со скрупулёзностью проводящего инспекцию по тайному доносу. Я попросту не находил себе места.

Мало кто из присутствующих действительно умел танцевать, но определённо только мне это мешало наслаждаться жизнью. Симпатии к горячительным напиткам я не испытывал. Рокот музыки пресекал попытки вести нормальную человеческую беседу. Толпы снующих туда-сюда муравьёв, норовящих пихнуть друг друга под благовидным предлогом, злили.

Быстро изучив интерьер и внешние данные танцовщиц, я потерял всякий интерес к ночному мероприятию. Найдя первый не лишённым толики очарования, а вторых не обделёнными изящными формами, я начал скучать. Время нахождения в данном закрытом помещении составляло от силы минут десять, а список возможных увеселений уже подошёл к концу.

Тут мне на глаза попалась Безымянная. Со стороны было отчётливо видно, с какой лёгкостью она приковывала к себе взгляды окружающих. Впрочем, её это не заботило. Оказав содействие Альбатросу в покупке желаемого, она присоединилась к танцевавшим Скоту и Кобельку.

После первых же па стало совершенно ясно, что так или иначе всё внимание публики рано или поздно будет сконцентрировано на Безымянной.

То, что присутствующая сильная половина человечества наперебой по глупости ринется охмурять танцовщицу, было очевидно. Я готов был поставить свою голову на то, что в планы Безымянной не входило охмуряться. Следом за первым предположением в голове загорелась довольно здравая идея: убраться куда подальше, покуда дело не дошло до отделения конечностей от тела. Сомнений в возможностях Безымянной у меня больше не было. Я только думал, свернёт ли она шеи всем разом или будет отрывать руки и ноги в порядке живой очереди.

– Уже уходишь? – Безымянная неожиданно возникла передо мной, когда я ретировался в сторону выхода по-английски, ни с кем не попрощавшись.

– Да, мне стало скучно, – искренне ответил я, – ты потрясающе танцуешь, Безымянная.

Почему-то она ничего не ответила. Мы молча смотрели друг другу в глаза какое-то время. Всегда ненавидел эту игру.

– Проследишь за оставшейся троицей? – спросил я наконец.

Безымянная молча кивнула и растворилась в толпе. Я, конечно, мог поинтересоваться, не желает ли она отправиться со мной, обрушить массу мелких бытовых вопросов, но не видел в этом никакого смысла.

Поездка на такси до дома по ночному городу была быстрой. После гигиенических процедур я упал в объятия своего ложа, а дальше – пустота.

Утром, продрав глаза, я насторожился. В квартире царила тишина, но обольщаться на этот счёт было всё-таки рано. Я имел помятый вид, как всякий только что проснувшийся человек. Надев первое под руку попавшееся, что не способствовало облагораживанию внешности, неровным шагом я поплёлся на кухню.

– Доброе утро, Безымянная, – прозвучало как ни в чём не бывало моё бодрое приветствие.

– Доброе утро, – ответило сидящее на подоконнике спиной к окну существо с распущенными волосами, в домашних тапочках и пижаме.

– Кобелёк пережил эту ночь? – тут же был озвучен новый вопрос.

– Были опасения в его неспособности сделать это?

– Да, вчера я попросил тебя проследить за троицей, но забыл подчеркнуть необходимость сохранить им хотя бы признаки жизни.

– Тогда почему ты спрашиваешь только про одного?

– Кобелёк ещё до клуба был нетрезв, а значит приставал к окружающим и не в последнюю очередь к тебе. Я понимаю, что уладить это недоразумение не составит для тебя труда, а только интересуюсь, выжил ли он. Двое других в этом отношении абсолютно безопасны, и за них я не беспокоюсь. Филантропией я не маюсь, а значит, на судьбу остальных, присутствовавших вчера, мне наплевать, даже если ты жестоко пытала их перед тем, как сожрать живьём.

– Он выжил, – лаконично ответила Безымянная.

– Превосходно! – мои ладоши громко хлопнули друг о друга. – Скажи, Альбатрос не тыкал в твоё плечо указательным пальцем?

– Нет, – не без удивления ответила Безымянная, – у него наблюдается такая тенденция?

– Он так выражает заинтересованность, граничащую с сильной симпатией и крайним возбуждением, – невыразимо сладостно, а оттого чрезвычайно ядовито пояснил я, гаденько улыбаясь.

Титанический груз хранителя тайн потустороннего мира на мгновение спал с плеч Безымянной. Её лицо вдруг озарила искренняя улыбка необычайной красоты, в которую, уверяю, не было возможности не влюбиться. Лик Безымянной ещё долго хранил черты пережитой эмоции, как ни старалась она придать себе прежнюю строгость.

– Хочешь что-нибудь ещё спросить?

– Да, – сказал я, – завтракать будешь?

Именно её хладнокровный утвердительный кивок ударом гильотины беспощадно казнил мой сложившийся уклад. Маленькое событие явилось большим взрывом, из которого впоследствии появляется – ни больше ни меньше – новая вселенная.

Возврат к старому для меня был невозможен, потому что когда ваша жизнь начинает интенсивно переливаться всеми цветами радуги и каждую секунду кардинально меняется сама собой (процесс, надо сказать, которым вы не в состоянии управлять), то вас вряд ли съест тоска по какому-нибудь домику в захолустье. Во всяком случае желание узнать, чем же закончится дело, у любого нормального человека будет явно довлеть над всем остальным.

Некто в пижаме и домашних тапочках, безропотно готовый на завтрак уплести любое предлагаемое кушанье, как-то сразу располагает к себе. Тем паче, если этот некто отличного от вас пола и, коли осторожничать в выражениях, весьма недурен собой, хотя, безусловно, это дело вкуса.

Напрямую связанная с Безымянной чертовщина манила и ужасала меня в равной степени. Завтракали мы всегда вместе, но я по-прежнему не понимал, каким способом Безымянная проникает в квартиру. И с этим, заявляю это со всей ответственностью, я изыскал возможность мириться. Однако мириться с непониманием способа, которым она упомянутую квартиру покидала, было куда сложнее.

За завтраком мы увлекались интеллектуальной баталией, высмеивая те или иные особенности друг друга. Я остро язвил по поводу её манеры исчезать и появляться, выскакивая из-за угла. Она никогда не обижалась на выпады с моей стороны, но и никак их не комментировала.

После завтрака Безымянная нередко пропадала. Я счёл возможным предположить наличие некой «работы». Вечером она появлялась, но всегда в разное время, будто используемый ею транспорт тоже мог проторчать в какой-нибудь пробке. Мы ужинали, потом каждый занимался своими делами.

Поначалу «дела» Безымянной приводили меня к психологическим опытам над самим собой по созданию коктейля из дикого животного ужаса и небывалой степени раздражения. В лучшем случае я просто чувствовал себя некомфортно из-за её привычки сохранять избыточную мобильность, во время тектонических процессов в коре её головного мозга, ну, примерно как у оборудования весом в пару сотен тонн. Она часами смотрела в окно или, что было совсем дико, в какую-то одну точку внутри комнаты. Я же мучительно боролся с желанием запустить в неё тяжёлым предметом, как в какое-нибудь застывшее на потолке насекомое, дабы проверить, не умерло ли оно, а в случае отрицательного заключения по предыдущему вопросу, мгновенно это исправить.

Каждый новый день подогревал стремление проникнуть за грандиозный, манивший своей недостижимостью занавес, скрывавший тайну Безымянной. Мои попытки поддаться этому были скорее комичными и ни к чему хорошему не приводили. Разве что я открывал для себя очередную деталь, недвусмысленно намекавшую на внеземное происхождение моего компаньона.

За последующие несколько месяцев ничего достойного подробного описания не случилось. Я незаметно перевёл сожительницу из разряда абстрактных вещей в категорию вполне материальных, имеющих конкретное назначение объектов, то есть упразднил слишком громоздкое слово «безымянная», заменив его на более короткое и удобное «ящик».

Ящик был загадочен, прямо как ящик Пандоры, малогабаритен, прост в обращении, неприхотлив. Он всегда был бдителен, ибо я никогда не видел его спящим. Я так и не узнал, где он хранит все свои вещи. Уйдя утром в одной одежде, Ящик появлялся вечером совсем в другой, а утром следующего дня оказывался уже в третьей. Ящик избегал ванной, то есть не признавал существование этой комнаты, игнорировал её. Я никогда не видел, как Ящик надевал на себя или снимал с себя хотя бы ничтожный элемент, например серьги или другое украшение.

Всё это не укладывалось у меня в голове. Несколько дней я напрягал извилины, после чего окончательно решился пуститься во все тяжкие. В бытовых условиях, обнаружив в своей квартире неизвестный науке вид организма, логично будет взять самый длинный предмет, им наверняка будет швабра, и с опаской ткнуть им в источник беспокойства. Организм можно попробовать изловить для опытов в лабораторных условиях, усыпить или обездвижить, на худой конец, просто прибить.

Ловить Безымянную в сеть со шваброй наперевес? Пытаться подсыпать ей что-нибудь в еду? Постараться оглушить её фамильной чугунной сковородкой? И как мне вообще такое в голову могло прийти?!

– Безымянная, дай сюда руку, – сказал я как-то за завтраком.

– Зачем?

– Ну как же, сперва просто потрогать, потом уколоть вилкой, посмотреть на результат. Впрочем, чего греха таить, хочу тебя обнюхать, так как по моим прикидкам ты должна страшно вонять.

«Или всё-таки лучше было оглушить сковородкой?» – тут же подумал я про себя.