Носферату: невеста смерти

Но крохотное сердечко молчало.

Девочка была мертва.

Ṫ

Хоть путь и был совсем не далеким, можно сказать – смехотворным, всего-то тысяча шагов, но ослабелой роженице он показался бесконечным. С одной стороны ей хотелось, чтобы эта дорога поскорей завершилась, ибо внутри у нее всё болело, и каждый шаг давался с трудом. С другой стороны она понимала, что каждый новый шаг приближает окончательную разлуку с ее крошкой, и это причиняло муку куда большую, нежели мучения плоти.

А потому с каждым стреляющим болью шагом женщина прижимала к себе мёртвую девочку все сильней и сильней. В конце концов она стала прижимать ее к своей груди с такой силой, что казалось, вот-вот захрустят тонюсенькие ломающиеся косточки.

Ṫ

Пришли.

Старик протянул к женщине руки – плотную и железную – взял сверток от ее изнемогающей от боли груди и упокоил на дне ямы.

Не отводя взора, Геката смотрела на продолговатый темный свёрток, покоившийся на дне неглубокой ямки. Такой малюсенький, такой легкий. Возможно ли, чтобы внутри этих тряпок лежало тело ее дочурки, ее мертворожденной крошки?

Старик тоже же не проронил ни слова.

Так они и стояли – опустив взоры вниз. Стояли в абсолютном безмолвии. Слышался только шум осеннего ветра, качавшего раскрашенные кровью и золотом ветви дерев.

Наконец Старик взял землю в ладонь и бросил первую горсть. Видимо, это уже оказалось слишком, ибо в тот же миг несчастная мать бросилась в могилу, словно сама хотела стать матерью-землей, что укроет холодную плоть ее дитяти.

Он не стал ее удерживать.

– Ну всё, хватит! – сказал Криптус спустя довольно продолжительное время. – Пускай идёт.

Он сказал это мягко, со всей благожелательностью, на какую был способен, и, ухватив женщину под руки, вытянул и оттащил подальше от могилки.

Затем подошел к ямке, взял в руки лопату, вонзил ее в землю, подцепил холодный грунт и бросил вниз.

Ṫ

Геката вошла в черную комнату, едва держась на ногах, и тут же подошла к алтарю и отворила створки, и взяла отлитого из серебра идола. И опустилась на колена, и когтями расцарапала ладони и прижала окровавленные длани к идолу – дабы горячая липкая кровь, словно переброшенный через бездну мост, соединила их – её и Ту, Кого она собиралась молить.

– Мать, – прошептала она едва слышно, ибо была бессильна. – Всеблагая… Всемилостивая… Ужасная…

Богиня блаженной смерти… Хозяйка ночного неба… Порождающая, Хранящая и Пожирающее созданное…

Царица мира… Вездесущая…

Великая Сновидица, Видящая и Порождающая нас в Своем сне…

Великая Хохотушка, порождающая и уничтожающая миры Своим хохотом…

Космическое влагалище…

Тиамат – Матерь хаоса…

Амам – пожирательница…

Саатет-Та – сеющая тьму на Земле…

Кэт-Кэту – вершительница зла…

Лайлам – бесконечная ночь…

Всевидящая… Всёпроницающая…

Пучина многоглазая…

Змея, пожирающая Себя…

Верный друг и защитник калду…

Великая и Ужасная Лха-Мо – богиня ведьмовского пламени…

Послушай меня!

Послушай!

Ты взяла мое дитё…

На что оно Тебе – такое крохотное?

Его душа мала, как осиновый листик.

Его плоть легка, как птичье перышко.

На что Тебе, Величайшей из великих, такая крохотная добыча?

Позволь же мне, твоей преданной дочери, Гекате из дома Свартебломст, предложить Тебе кое-что получше…

Ṫ

Той ночью Криптус никак не мог уснуть. Он лежал и лежал, и пялился в потолок.

Странное дело, думал он, никогда я не слышал, чтобы женщина-калду родила мертвое дитя. Мать [имелась в виду Тёмная Госпожа] весьма неохотно забирает к себе нашего брата, ибо каждый из нас по достижении зрелости и вхождении в силу приносит Ей урожай во сто, а то и в тысячу раз больший, нежели его, имеющееся в количестве одной единицы, тело и душа. Отсюда происходит наша невероятная, кажущаяся простецам сверхъестественной живучесть. От чего простец помрёт запросто, от того калду немного помучится.

Как в таком случае понимать случившееся?

Ответа на данный вопрос у старика не было. Как не было на сей счет ни гипотез, ни теорий, ни измышлений. Криптус не понимал смысла происходящего.

В какой-то миг он заметил, как черное небо за окном вдруг перечеркнулось кривым зигзагом молнии. А уже через мгновение громыхнуло так, что стекла во всем Доме едва не вылетели из рам.

Скоро густой сильный ливень забарабанил в оконное стекло. От этого мерного стука Криптус погрузился в сон.

Однако проспал он совсем не долго, очень скоро его разбудил стук в дверь.

Тут же вошла Геката. Подошла к старику, взяла его плотную руку в свою ладонь, заглянула в его глаза и сказала:

– Я чувствую её.

– Кого «её»?

– Мою девочку. Мою Носферату.

– О чем ты говоришь, женщина?

– Я говорю о том, что чувствую, как Носферату шевелится в могилке. Мы должны ее откопать!..

Книга боли

Лети, бесплотный дух. Лети в ночи.

Пари в вышине над бескрайним лиственным лесом.

Петляй меж лунными лучами, что пробиваются сквозь тучи.

Лети сквозь холодный ночной воздух.

Под тобой от горизонта до горизонта – деревья. Море деревьев. Океан. Отсюда, с высоты птичьего полета, кажется, что это странный, не понятно из чего сотканный черный шершавый ковер.

А теперь посмотри вон туда!

Ты видишь среди леса поляну, на которой стоит старинный зловещего вида дом? Поспеши к нему!

Ты спускаешься.

Пикируешь вниз, будто камень, и спустя миг ты у дома.

Сквозь небольшое круглое оконце ты влетаешь в чердачное помещение. Пролетаешь чердак насквозь и видишь на полу освещенный бледным лунным светом гроб. Гроб совсем простой, без изысков. Он сколочен из строганных сосновых досок, ставших от времени и въевшейся пыли чуть ли не черным.

Ты подлетаешь ближе…

Что такое, мой прекрасный дух? Отчего ты замер в нерешительности? Тебе страшно? Не бойся, глупыш: ты же – спиритус, a спиритус flat ubi vult.

Преодолей же скорей нерешительность и смущенье! Отбрось сомнения и страхи, ибо прямо сейчас моя история, словно моллюск на солнце, начнет раскрываться пред тобой.

Давай поступим вот как. Мы сосчитаем до десяти, и когда произнесем «десять», история оживет.

Ты готов? Хорошо. Тогда начинаем.

Раз.

Тихо вокруг. Птицы спят в своих гнездах.

Два.

Где-то снаружи слышен ветра уставшего стон.

Три.

Сухой березовый лист влетает в чердачное окно и опускается рядом с нами.

Четыре.

И вновь наступает мертвая тишина.

Пять.

Всё замерло, будто нажали на стоп-клавишу.

Шесть.

Геометрия тьмы искривлена и плавна. В ней нет прямых линий.

Семь.

Фантазматика мрака.

Восемь.

Что-то шевелится там, в гробу.

Девять.

Приготовиться…

Десять.

Смотри! Смори и слушай внимательно! Ты слышишь это бормотание?..

Ṫ

– Проснись, моя прелесть! Ночь на дворе – только что часы в гостиной пробили трижды. Старик и женщина спят глубоким сном. Пора выбираться.

Крыша гроба приподымается и немного отодвигается в сторону. И тут же через образовавшуюся щель высовываются чьи-то пальцы, тонкие и белые как мел. Большой, указательный и средний – украшают длинные темные когти. Мизинцу и безымянному повезло меньше – они лишены этих грозных орудий.

– Будь осторожна, моя прелесть! – если крышка упадёт на пол, грохот разбудит спящих.

– Без твоих соплей знаю, моя прелесть!

Вдруг становится темно. На миг чердак погружается во тьму. Это месяц, наш верный помощник, скрылся за высокой тучей. Что ж, побудем во тьме. Тем более, что в ней наш слух обостряется.

Ты слышишь скрежет дерева о дерево? Это крыша колыбели мертвецов сдвигается еще больше.

Тихий стук…

Кто-то очень осторожно, дабы не разбудить спящих, опускает крышку на пол и выбирается наружу…

– Моя прелесть!

– Чего тебе?

– Что это за звук?

– Это шаркают наши покрытые трупными пятнами ноги.

– Проклятые трупные пятна! Кажется, они начинают смердеть!

– Моя прелесть, эта древняя лестница совсем рассохлась, она стала такой скрипучей – как бы она не разбудила весь дом.

– Ничего страшного, мы будем спускаться очень и очень медленно – тогда ступени будут скрипеть едва слышно…

– Моя прелесть, мы прямо под дверью Старика…

– Но Старик опасен! Слишком опасен! Даже для нас. У Старика – железная рука. Он без труда разорвет на куски нашу гниющую плоть. Наши когти не помогут против него.

– В таком случае давай пройдем мимо его двери как можно тише…

– А вот и дверь женщины. За дверью я слышу биение её сердца. Размеренное биение сердца спящего существа. Женщина слаба. Она – хорошая добыча. Лёгкая. С нею мы справимся играючи.

– Согласна. Главное – не разбудить её раньше, чем мы доберёмся до её шеи. А потом пусть просыпается, пусть кричит. Это ей уже не поможет.

Оно протягивает руку, обхватывает пальцами бронзовую рукоять и тихонько надавливает на нее…

– Моя прелесть, дверь не заперта!

– Глупая, глупая женщина! Она не знает, что находясь под одной крышей с покойником, дверь ночью нужно запирать покрепче!

– Я слышу этот запах, моя прелесть! Он сводит меня с ума!

– О, да, моя прелесть! Я тоже слышу его! Запах крови! Кровь – самое важное. Всё держится на ней. Кровь – это сила. Кровь – это наследие и потомство. Кровь – это сама жизнь. Без крови нет ничего.

– Мне нужна кровь этой женщины, моя прелесть! Мне нужна ее горячая, ее развратная, ее похотливая кровь!

– Мы отберем у нее её кровь, моя прелесть, а вместе с кровью – ее силу и ее жизнь. Кровь… она слишком долго была внутри этой дурёхи. Пора бы подыскать для этой крови новый сосуд. Не такой слабый и глупый как эта бабёнка.

Оно медленно приближается к спящей в постели красивой темноволосой женщине и протягивает к ее шее алчно скрюченные пальцы… Еще немного и оно вопьется в мягкую теплую плоть…

– Моя прелесть!

– Ну что еще!?

– Кажется, женщина просыпается! Кажется, она смотрит прямо на нас!

– Не выдумывай, моя прелесть! Эта дуреха не может нас увидеть – у нее нет такой способности! Она просто смотрит во тьму…

– Носферату, ты опять со своими играми? – произносит женщина недовольным сонным голосом, глядя на дочь.

– А что такого, мамá? – скучно же!

– Ты издеваешься? Послезавтра – ночь твоего совершеннолетия! О чем ты думаешь вообще?

– Но, мамá…!

– Никаких «мамá»! Марш к себе – и готовься!

Ṫ

Закрыв дверь в комнату мамá, я смачно плюнула на нее и вернулась к себе. Послезавтра… Послезавтра – ночь моего совершеннолетия… Я должна быть готова…

Подбросив в камин дров, я запалила лампу и взяла с комода «Исихию» – книгу, что мамá вручила мне еще зимой.

– Отмеченные литерой «тау» главы ты должна знать, как свои пять пальцев, – сказала она. – Постарайся не просто запоминать, но максимально вникнуть в материал, войти в него, сжиться с ним. Проверять тебя будет Криптус. Думаю, ты понимаешь – что это значит.

Я понимала. Это значит, что поблажек не будет. Совсем. Старик – не мамá, сюсюкаться не станет. Он просто скажет:

– Попробуем через год, дитя. Иди – наслаждайся жизнью дальше.

Его проклятый сарказм…

За последние месяцы я проштудировала помеченные главы самым тщательным образом. И теперь, когда до экзамена оставалось всего ничего, я села за стол, открыла книгу на закладке – перо ворона – и стала повторять изученный материал:

– Раймахия… Эпоха Восстания… шейдер-шах Восточного Предела… конфликт с Солнцем… причины не известны… часто уходил в горы… стоя на вершине, часами смотрел прямо на солнце… единственный в истории, кто был способен на это… грозил солнцу кинжалом… однажды не вернулся… ученик обеспокоился… отправился на поиск… забравшись на вершину, обнаружил каменное изваяние… Вот! Изваяние повторяло не только лицо Раймахии, но также мельчайшие детали его одеяний. Оно стояло, с поднятой в небо рукой, сжимая каменной ладонью бронзовый кинжал…

Стоя пред зеркалом с лампой в руках, я вглядывалась в то, что смотрело на меня из зазеркалья – нечто нелепое, какое-то ходячее недоразумение с разными глазами.

Левый глаз – был очень даже ничего, такой же, как у мамá и Старика: крохотный, как булавочная головка, зрачок и совершенно чистая, лишенная радужки склера.

А вот правый – был совершенно дурацкий: зрачок был окружен зеленой, как изумруд, радужкой. Просто отвратительно!

Я поставила лампу на стоящий рядом табурет, подняла обе руки и растопырила пальцы. Мой двойник не посмел ослушаться и сделал то же. На большом, указательном и среднем пальцах левой руки – красовались очаровательные темные коготки. На пальцах правой – не было ни одного. Вместо когтей на них были ногти. Точно такие же, как у простецов. Фу, мерзость!

Как сейчас помню, я сидела вон в том углу, обхватив колени руками. Мне тогда было лет пять. Я была потрясена внезапным осознанием собственной неполноценности.

– Почему моё маленькое зло такое хмурое? – сказал мамá, обнаружив меня в таком состоянии. Не глядя на родительницу, я растопырила пальцы на левой руке и протянула ей.

– Потому что я – уродина!

– Ну-ка иди к мамуле, моя поганочка!

Мамá присела и прижала меня к себе.

– Кажется, кто-то забыл правило, – сказала она. – Давай вспоминать. Правая сторона…

– Человеку.

– А левая…

– А левая – зверю.

– Умница! У меня в твоем возрасте на левой руке был только один коготь. На мизинце. Ты представляешь? На мизинце! Ни к селу, ни к городу! А теперь посмотри? – Мамá растопырила пред моим лицом пальцы обеих рук. На каждом из них, словно блестящий изогнутый гвоздь, красовался длинный и острый коготь.

– Не о чем беспокоиться, милая. У всех колдунов так, и у тебя – тоже. Вот подрастешь, и будут у тебя такие же коготки, как у мамочки…

Сказав так, мамá больно кусает меня за ухо.

– Ай! Мамá!

Днем я пошла в лес.

Я хотела сделать это снова.

Хотела не просто заставить эту чертову ветку подняться в воздух, но испепелить ее. Заставить вспыхнуть. Но не так, будто ее поднесли к огню, а так, словно в нее ударила молния – вспыхнуть и рассыпаться черным порохом. Вот что я хотела сделать.

Прикрыв глаза, я стояла посреди леса, ощущая, как кровь бежит по моим венам, как сжимается и расширяется сердце – жестокое и беспощадное.

Я слушала звуки. Где-то вдали каркает ворон… Порыв ветра качает ветви, а какой-то зверек в траве потревожил высокий стебель.

Мое дыхание было ровное и глубокое. Я настраивалась.

Открыв глаза, я увидала пятно света среди листвы. Пятно то сужалось, то расширялось, словно зрачок.

Я посмотрела под ноги и пристально вгляделась в лежащую у моих стоп сухую дубовую ветку.

Я сделала глубокий вдох. Затем – выдох. Гыкнула горлом, словно перед началом торжественной речи. Вытянула над веткой левую ладонь. Ладонь с растопыренными пальцами напряглась и задрожала. Однако, ветка, едва заметно шелохнувшись, тут же замерла.

Чёрт! Дьявол! Дерьмо!

Сидя у горящего камина, я обхватила ноги руками, уложила подбородок на колени и стала смотреть в огонь.

Я думала о том, что должна, во что бы то ни стало, сдать чёртов экзамен – мое крохотное черное сердечко изнемогало от жажды новой, взрослой жизни.

Мне хотелось уже поскорее начать, как мамá, насылать на скотину мор, а на простецов – порчу; летать на метле; заглядывать в прошлое и будущее; хотелось, как Старик, ходить по воздуху; поднимать из могил мертвецов; убивать одним движением руки.

Мне хотелось, чтобы меня наконец-то начали брать «к людям». Хотелось увидеть Город с его огромными, выше деревьев, домами; рыночную площадь, где народу – не протолкнуться.

Хотелось увидеть ярмарку и живых детей, а не таких, каких время от времени приносит мамá – недвижных, обескровленных, остывших. Какие они – живые дети? Хотелось увидеть бродячий цирк с его жонглерами, фокусниками и скоморохами. А еще – представление живых уродцев…

Стук в дверь прервал мои размышления. В комнату вошла мамá.

Став у камина она протянула руки к набирающему силу пламени. Немного постояв, отошла и села на край постели.

– Иди ко мне.

Я подошла, забралась на кровать, пристроилась сзади, обняла её и прижалась головой к голове.

От предстоящего экзамена мне было немного не по себе. Как бы я хотела вновь вернуться в твою утробу, мамá. Во тьму. В тишину. В тепло…

– Уже завтра… – сказала моя родительница задумчиво. – Несколько следующих дней и ночей будут чертовски тяжелыми. Как мать я хочу тебе помочь. Но, как калду и как твоя будущая сестра по духу, не имею на то право. К тому же помощь моя только навредит. Ты должна познать себя. Познать, на что ты способна, а на что – нет. Только знание правды о себе, знание своей слабости, позволит тебе стать по-настоящему сильной. Это вопрос выживания.

Здесь, в этом Доме, в этой глуши мы в безопасности. Но, находясь в мире людей, мы ходим по лезвию бритвы. Любая, даже самая крохотная оплошность может привести к погибели.

Именно это случилось со мной, когда я носила тебя под сердцем. В какой-то миг я просто потеряла контроль. Мои знаки (мамá подняла руки и пошевелила когтистыми пальцами) вдруг проявились… в тот день я была на волосок от смерти…

Какое-то время мамá молчала.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказала она, наконец.

– М-м-м?

– С того дня, как я перестала кормить тебя млеком, я хранила в своей груди последнюю каплю молока. Хранила для особого случая. И этот час настал. В этой капле – мое материнское благословение.

Еще какое-то время я сидела рядом, тихонько раскачиваясь из стороны в сторону вместе с мамá. Но вот легла, устроилась на кровати поудобней, уложила голову на бедра своей неподражаемой родительницы, повернулась лицом вверх и слегка приоткрыла рот.

Мамá погладила меня по голове, затем расшнуровала ночную рубаху, обнажила свою красивую источающую едва уловимый запах парфюма грудь, и вложила в мои уста…

В озёрную черную воду

Одинокая капля упала.

Белая капля.

Горячая.

Как огонь.

Ṫ

Наступила долгожданная ночь.

Ночь моего перехода из тьмы малой во тьму великую, из материнской утробы – во тьму мира. Ночь моего совершеннолетия.

Заслышав внизу бой часов – было одиннадцать вечера – я подошла к стене, на которой висел тау-крест с рельефным изображением раскинувшей руки Матери.

Склонив голову, я долго стояла совершенно неподвижно. Но вот когтями левой руки разодрала правую ладонь и возложила кровоточащую длань на крест, и обратилась к нашей Покровительнице.

– Ты, Вошедшая во всё;

Ставшая всем;

Та, кто не Имеет возраста;

Ты, Видящая нас во сне, Творящая нас из своего сна;

Хранительница тишины и времени;

Властительница космической бездны;

Та, чьи глаза – звёзды;

Вездесущая;

Regina Mundi;

Хозяйка вселенной;

Великая и ужасающая Mater tenebrarum!

Я, Носферату из рода Свартебломст, молю Тебя об одном: пожалуйста, дай мне силы сдать этот чертов экзамен!

Когда часы, возвещая полночь, сделали первый удар, я уже сидела в гостиной, ожидая прихода взрослых.

Скоро наверху хлопнула дверь и явилась мамá. Села напротив.

– Что ж, вся семейка в сборе, – сказал Старик, спустившись и удобней устроившись на своем «троне». Он сказал «семейка», но семьёю мы не были. Старик не был мне ни отцом, ни дедом, ни даже дядькой. Он был моим опекуном и всегда хранил дистанцию, дабы я ни на миг не забывала, кто здесь господин, а кто – чёрте что и сбоку бантик.

– Итак, этой ночью начинается твое испытание. Три испытания, если быть точным. Всё это время ты не будешь ни спать, ни есть. Сможешь выпить немного воды. Ты готова?

– Да, господин.

– Тогда поехали. Расскажи мне о персонаже по имени Элрим?

– Как известно, все калду после разрушения «оболочки», способны слегка изменять облик: изменить цвет радужки, кожи или волос, увеличить размер зрачка или зубов, превратить когти в человеческие ногти.

Однако же, изменить облик до неузнаваемости не может никто.

Причина проста: изменение плоти мучительно, но изменение кости мучительней тысячекратно.

Элрим жил в Исихии в Эпоху Заточения. Он был безразличен к общению с духами, прорицанию и зельям. Его страсть проявилась принципиально новым для колдунов той эпохи способом: он первым начал исследовать способность к мутации.

Долгие годы он экспериментировал с различными зельями и заклятьями, но в конце концов пришел к выводу, что единственное, что необходимо калду для тотальной трансформации – это его несгибаемая воля: только она позволяет с одной стороны направить свою темную силу на преображение, а с другой – вынести боль, порождаемую трансформацией плоти.

После ста лет непрерывных проб и ошибок Элрим научился вытворять со своим телом подлинные чудеса. Он принимал самые невероятные обличья, оставаясь в них месяцами. Однажды он превратил себя в шестиглазое чудище и пробыл в этой форме почти год. Когда же он решил вернуть свой прежний облик, то не смог этого сделать. С тех пор его звали – Elrim Sesenu, что на древнем наречии Исихии означает Элрим Шестиглазый.

– Хорошо, – сказал Криптус. – Твое первое задание будет таким…

Я выбрала небольшую лесную поляну, неподалеку от дома. В центре поляны высился величественный столетний дубок. Отличное место, подумала я, весьма приятное. К северу от «хозяина» поляны, шагах в десяти, я и копала.

Вся потная и липкая как слизняк. Чертыхаясь и матерясь на чём свет стоит. Чумазая с ног до головы. Злая как чёрт – это было самое дурацкое и неприятное и неинтересное занятие из всего, что мне довелось делать до этого дня – я неумело ковыряла лопатой корнистую лесную землю.

Если бы кто-нибудь днём раньше сказал мне, что я позавидую простецам, я бы рассмеялась ему в лицо. Позавидовать простецам? Ха, скорее небо обрушится на землю!

Но я позавидовала. Впервые в жизни я позавидовала вам, что у вас нет когтей. Этих проклятых, чертовых когтей.

О, эти когти! Как же они мешали! Мне хотелось их отгрызть, обломать к чёртовой матери. Кто бы мог подумать, что когти – предмет нашей гордости, наше оружие, символ нашей принадлежности к расе колдунов – станут помехой в моем первом испытании?!

Мамá, роди меня обратно!

И вот яма готова.

Втроём – я, Деревяшка и мамá – мы спустили гроб с чердака, вынесли из дома и погрузили на древнюю, видавшую виды тележку на огромных железных колёсах.

Я была грязна как нищенка и воняла как уж. А еще я была голодна как блуждающая по лесу старая, бессильная, уже неспособная поймать добычу лисица. Но до окончания испытания я не должна была есть. Ладно. Это ерунда. Потерпим.

Я помылась.

Причесалась.

Надела чистое.

С позволения Старика выпила стакан воды.

После этого мы отвезли гроб к яме и сгрузили с телеги.

– Почему ты выбрала именно это место? – спросил Старик.

– Я что-то почуяла.

– Что именно?

– Что… это место как будто создано для такого дела…

– Интересно, – пробормотал Старик, приподнимая крышку гроба. – Прошу!

Я забралась в гроб.

Старик опустил крышку.

Сквозь щели между рассохшимися досками я увидала серое вечернее небо.

– Деревяшка, бери! – услышала я голос Старика и тут же ощутила, как гроб приподняли, перенесли и стали опускать на дно ямы.

– Деревяшка, закапывай!

Почти сразу раздался глухой стук – на крышу гроба упала первая лопата земли.

Слушая, как с глухим стуком земля падает на крышу гроба, я представляла картину: мамá стоит в сторонке, наблюдая, как Деревяшка засыпает её чадо холодной землей.

Замирало ли её черное сердце от беспокойства за меня? Или, напротив – она была уверена, что это испытание я пройду запросто?

Минут через десять я услыхала едва уловимый звук удаляющихся шагов. Скоро смолкли и они, и я оказалась во тьме, в тишине, in statico…

Есть на свете существа, способные одной ногой стоять во владениях жизни, а второй – в царстве смерти. Я говорю о лиственных деревьях и кустарниках, что осенью теряют листву и всю зиму стоят, словно скелеты – с голыми ветвями, а весной вновь оживают.

Еще есть лягушки, тритоны и рыбы, способные вмерзать в лёд, а затем оттаивать по весне и как ни в чём не бывало продолжать свою жизненную агонию.

Мы называем это состояние – torpor, оцепенение. Его суть в замедлении или даже прекращении жизненных процессов в организме. При этом дыхание, сердцебиение и обмен веществ замедляются настолько, что даже опытный врач не сможет отличить оцепенение от смерти.