Истории, которых не было

Эк, меня понесло! Последний раз (он же был первым) я исполнял йодли, примерно, за девятнадцати лет до гибели, в пляжном баре на Золотых песках, чем и покорил (совершенно неожиданно для себя самого) гладкое и жесткое, как галька, сердечко запредельно юной и самой серьезной пляжницы на всем побережье. Вечно хмурящейся из-под модных очков студентки-отличницы мединститута Радки.

– Йо-ла-и-ла-и-ла! Йо-ла-и-ла-и-ла!!!

Радка… почти два десятка лет прошло с той фрагментарно запомнившейся ночи. Наутро я сидел на вышке, прикладывая к голове бутылку с ледяной Колой, мучительно и стыдно надеясь, что её путевка заканчивается сегодня. Ну, не было у меня сил на тягомотный post scriptum-роман. Да соблазнил девочку, да, плел что-то о долгой дороге к родному сердцу, да, козел, но жизнь-то одна, елки-палки!

Мои попытки наспех сформировать философскую систему в угоду своим гормональным приливам и отливам были пресечены в зародыше, появлением пляжной сумочки вишневого цвета, с которой Радка не расставалась даже во время танцев. Мой внутренний негодяй взвыл в предчувствии неизбежности заслуженной кары. Прятаться в щелястых внутренностях спасательной вышки – и думать нечего. Придется встречать грудью. Я укоризненно посмотрел на притаившегося в плавках виновника моих нехитрых бед и спрыгнул на теплый песок.

-Йо-ла-и-ла-и-ла, йо-ла-и-ла-и-ла!

Радка подошла вплотную, потянулась рукой к дужке очков. Мне захотелось съёжиться до размеров собственного пупка, чтобы не видеть беззащитных, обиженных глазенок, готовых вынырнуть на меня из-за тонированных стекол.

– Привет! – Взгляд будущей заведующей кафедрой травматологии и ортопедии был острым и насмешливым, а радужная оболочка тёмно-вишневая, в тон сумочке – угостишь мороженым очередную жертву твоего мужского обаяния?

– Конечно, – засуетился озадаченный я.

– Можешь не спешить, я окунусь, сначала. А ты забавный, на моего лабрадора похож.

Йо-ла-и-ла-и-лааа, и-ла-и-ла-иииии-лллааааа!!!

Аплодисменты не были бурными, поскольку мои подгулявшие почитатели к концу номера обессилено постанывали остатками воздуха. (Неужели, действительно – так смешно?)

– Отлично, Йорик!

Костлявый кулак Поля жестко впечатался мне в плечо, что должно было означать товарищеское похлопывание. В результате я расплескал половину штрафной порции алкоголя. Пока я там самовыражался, ребята откупорили полуторалитровую бутыль мутноватого, но вкусно-пахучего винища. Веселье продолжалось, только Перлита регулярно зыркала на меня озабоченными черносливинами. Каролина снова и снова возвращалась к сегодняшнему (первому для неё) эпизоду в прямом режиме. Оно и понятно – дебют! Фрагмент простенький, рефренный, такой бы в неадаптированной записи пошел, но у неофитов море впечатлений от всякой ерунды.

–Я не думала, что это вот, ТАК, – ораторствовала уже порядком навоодушевлявшаяся Каролина, – как будто играешь на сцене и, в то же время, балансируешь на проволоке, жонглируя горящими кольцами.

Ничего сравненьеце. Излишнюю яркость можно отнести на счет выпитого вискаря и особенностей южно-американской культуры, а, в общем,… что-то такое есть.

– За художницу и поэтессу! – реагирует наш галантный парижанчик.

–Нет, я все-таки, не понимаю, – не успокаивается наклюкавшаяся живописица, – зачем она натянула мне колпак на нос?

Хороший вопрос. Когда человек ворует сосиски из магазина, он пытается быть маленьким и сереньким, а нахлобучить шапочку на физиономию продавщицы и дать пинка охраннику (даже в неубедительном исполнении Поля) не лучший способ остаться незамеченным, хоть во сне, хоть наяву. Кстати…

– Поль, дружище, мы все понимаем, почему тебе сегодня не сидится на…кхм…кхм…(сочувственные смешки товарищей), но раз уж так случилось, кому, как не тебе пойти и объявить, наконец, нашего неподражаемого солиста.

Бессменный конферансье вздыхает, как решившаяся на все девица. Дошедший до кондиции Бохай поправляет воображаемый галстук-бабочку. Бен подливает вина «мисс Кери». Я « на минуточку» покидаю «высокое собрание» и направляюсь к выходу, ощущая, ползающий по хребту от загривка до копчика сдержанно-остеопатический взгляд Перлиты.

Хор-ро-шо! Меня, как лосьоном после бритья, освежило запахом мокрой улицы. Тут, видно, малость покапало, но без усердия, так что жизнерадостное скакание через лужи не состоится. Оно и к лучшему – не то настроение. Работа в прямом режиме – дело не простое. До скрипа натянутые нервы – не издержки профессии, а производственная необходимость. Вот ими родимыми я и начал чувствовать неладное месяца три назад, а после того, как у нас побывала эта новенькая, мы все четко знали, что где-то пошло наперекосяк.

Ветер обдирал с меня остатки хмеля, а, заодно, и апокалиптические предчувствия, как старые обои в канун косметического ремонта вместе с подклеенными газетами и кусками штукатурки, и разбрасывал их по тротуару и велосипедной дорожке.

А случай с бедолагой Раймо (когда его еще не перевели в административный отдел)

Сон 3

По моей квартире ходят незнакомые люди, похожие на работников молодежного фастфуда. Переговариваются между собой о чем-то спокойно-незначительном, на забившуюся в угол меня поглядывают с пониманием и сдержанным дружелюбием, как на перетрусившего щенка. Осторожно улыбаются издалека, но близко не подходят (надо думать, чтобы я лужу не напустила)

Я уже благополучно переварила первую порцию ужаса и начинаю прислушиваться и присматриваться к своим гостям.

Из ванной выскакивает девочка в мокрой юбке с какой-то недостираной тряпиной в руках, кричит, что заливает, мол. Рефлекс новоиспеченной домовладелицы мощным локтевым движением отодвигает экзистенциальный страх к дальним поручням сознания, и я кидаюсь спасать родную сантехнику. За дверью ванной, вместо положенного помещения полтора на два метра, собственноручно оформленного мною в голубых тонах, обнаруживается длиннючий коридор, ведущий в комнату. Ни того, ни другого тут по определению быть не может. Анализировать нет сил, но во вселенной нет места пустоте, и в вакуум моей несчастной башки стремительно врывается и заполняет его весь сухая формулировка первого правила из «Инструкции для недоумевающих придурков»: «Хочешь получить ответ – задай вопрос!» Принимаю на вооружение, незамедлительно подсаживаюсь к бледному вьюношу, крутящему в руках остатки моего мобильника (он распался на микросхемы и тумблеры, когда я пыталась позвонить маме), смотрю на него в упор и внятно произношу: «Ты кто?» Парень, явно, теряется, глаза забегали, щеки пообвисли, теперь он кажется лет на десять старше.

– Ты кто, – ору,– кто вы все?!!

Хватаю его за грудки, потому, что он не то располнел, не то расползся, в общем – пытается улизнуть, путем растворения в пространстве. Еще несколько минут назад меня бы это вполне устроило, но не теперь. Спасительное бешенство привычно наполняет ослабший было организм. Сейчас я вышвырну этих уродов из своего дома, кем бы они ни были. Его коллеги заметно напряглись: улыбки стали шире, глаза круглее.

К нам мягко и бесшумно, как трамвай-убийца, приближается парень, похожий на кубанского казачка переодетого ковбоем.

– Мы лешие.

–???

– Лешие. Лешаки.

Я обмякла, но не от страха, а, наоборот, от нездорового внезапного успокоения. Уж не знаю, на какой ответ я рассчитывала, но это словечко из детских сказок настолько не вписывалось в ситуацию, что показалось единственно-правдивым вариантом.

– Ты нас не бойся, – добавил толстяк (бывший «бледный вьюнош»)

У-у-у, когда говорят: «Не бойся»,– лучше подвинуть к себе что-нибудь тяжелое. Не вижу, но слышу отчетливо, как в прихожей явно активизируется жизнь. До окна не далеко, но третий этаж. Точно знаю, что сейчас кто-то войдет, дверь приоткрывается…

Господи, ты есть и ты – нормальный мужик, а не то чмо, которое рисуют на иконах, спасибо тебе!!!

В комнату не вползло огнедышащее чудовище, не ворвалась бригада упырей, вместо них на пороге стоит молодая девчонка, которая дважды в неделю заставляет мой ленивый организм умеренно напрягаться – тренер по фехтованию Катя. Знакомое, почти родное лицо. Визжать от счастья нет сил. Приподнимаюсь, делаю шаг, мечтая повиснуть на её могучей спортивной шее…

Ччч-черт! Она одета так же, как остальные…, и как она тут оказалась…, и взгляд…

– Кто ты?!!!

Уффф. И спала то всего минут десять, а сколько перепадов давления.

Йордан

Ххе. Смешно было. Финн чуть не напустил под себя… джина с тоником. Я потом спросил его, чего он испугался. Раймо помолчал, потоптался, поднял на меня невнятные глазки, и я понял, что ошибался, когда считал, что у таких никогда не хватит темперамента на ненависть.

Прохладненько, ну ладненько. Если ускориться – есть шанс добежать до дома раньше, чем околею непоправимо.

На велостоянке под окнами родного обиталища копошится нечто пятнисто-золотое в малиновых перьях. Ясно: кто-то из новеньких тырит велосипед. Эх, тряхнуть стариной! Привычно лавирую между растопыренными рулями.

–Руки вверх! Лицом на землю, быстро!!! – получилось здорово: громко и надсадно, как в кино про психов-полицейских. Следующий вопль звучит еще пронзительнее и содержит только одно приличное слово: «твою». От резкого удара пяткой под колено я складываюсь гармошкой втрое, по принципу фальцовки рекламных проспектов. Исключительно на рефлексе умудряюсь схватить пятнистый подол, пытающегося свалить новичка. Подтаскиваю поближе.

– Ну-ка, посмотрим, что мы поймали, – резко хватаю завитой хвост, чтобы развернуть похитителя к себе лицом, хвост остается у меня в руке, голова поворачивается самостоятельно, меньше секунды потребовалось чтобы…

– Йо-о-орик!!!

Жесткое покрытие стоянки дружелюбно встречает мой копчик, а сразу после этого и затылок. Перед глазами «светлячки» и знакомая мордаха.

– Динька!

Дина

Жизнь помаленьку налаживается. « Жизнь ли?» – ехидничает кто-то похожий на моего младшего братца. Блин, не знаю, что ответить мелкому гаденышу, но я просто не умею иначе обозвать ситуацию, когда жру, сморкаюсь, лаюсь с официанткой в закусочной и радуюсь встрече со старым приятелем. Ну, может не совсем приятелем, с хорошим знакомым. Общались-то всего полдня, а чем-то меня зацепил тогда этот невеселый немолодой дядька. Он тоже рад меня видеть, хоть и строит зверские рожи в мой адрес, приступая на ушибленную ногу.

– Иордан, не мучайся ты, на плечо обопрись, – пытаюсь подлезть ему под руку, благо рост позволяет, – классные я шузики прикупила, с подковками.

Нарочно это сказала. Думаю: пускай уже рявкнет и все – пойдем чаи гонять. Ну, правда, синяк под коленкой – не повод для холодной войны. Остановились. Ненавижу, когда вот так молчат. В конце улицы шумная компания вырвалась из кафе на волю. Могу поспорить на свой новый маникюр, что он смотрит на меня сейчас с заученной укоризной, как директор школы, но спорить не с кем, и я просто аккуратненько скашиваю один глаз.

Елки! Проспорила! Йорик улыбается немного даже смущенно.

– Меня никогда ещё девчонка не била. Пойдем чай пить, горе.

Так много… так много захотелось сказать, что я ткнула его кулаком в плечо и припустила к подъезду. За мной, почти не отставая, следовало тяжкое сопение и утробные стоны.

Неужели я втюрилась в этого старпера. Да, нет… я помню, как крючит, когда влюбишься. Бросает, как мячик на резиночке в руках обдолбавшегося панка. Гормоны и всё такое. Плавали – знаем. А ничего похожего на то, что я чувствую с Йориком и не было, вроде… Может, тоска по «доброму папочке», которого в жизни не видела, даже на фотографиях. Не, молод он больно для этой должности. Ой! Вспомнила! Было!

Давно, давно. ( Ёлки, как давно.) Тетя подарила мне на день рождения мягкую игрушку. Коричневого в черную полоску зверя, неидентифицируемой разновидности. Точно не тигр. Скорее – полосатый, коротколапый медвежонок. Неважно. Я взяла его в руки, вежливо сказала: «Спасибо», – и не расставалась со зверем несколько лет. Я не пыталась гадать какой он породы, даже имени ему не дала. Я его Никак Не Звала. Он просто Был. Так и с моей сегодняшней жертвой. В точности! Главное – погоняла подходящая. Звать его Димой, или Майклом, или Урсулбеком, я бы не смогла, а «Йорик» ассоциируется…э..э… ни с чем, на самом деле не ассоциируется, так – звуки, звуки, звуки…

Если бы раньше меня спросили: «Какие на том свете парадняки?», – я бы оценила шуточку, а теперь могу ответить просто и внятно: «Как в предбанники в платных сортирах». В том смысле, что чисто, аж стерильно, но неуютно. Посидеть бухнуть, вообще, не хочется, не говоря уже о том, чтобы целоваться.

– Какой этаж?

– Одиннадцатый.

– Хорошо!

– Чего уж хорошего?

– Хорошо, что ты не Карлсон, а то проще было бы на крылечке заночевать.

– Особо не радуйся, золотце. Тебе, все равно, придется кормить меня сливовым вареньем с ложечки, как недееспособного инвалида.

– Неужели я покалечила тебе как раз ту ногу, которой ты ложечку держал? Ай-ай-ай!

Мне не очень хотелось препираться, но Йорику так было, явно, легче шагать, и мы продолжали тихонько бодать друг друга до самой двери. У меня в голове, как карусель с облезлыми лошадками, крутился и ржаво повизгивал вопрос: говорить ему или нет?

– Приплыли, рыбы!

Я замерла. Не в смысле – шевелиться перестала, внутри застопорилась и уши торчком. Да, что со мной, блин. Не могу понять – боюсь я или наоборот, события жду, праздника с серпантином, фейерверками и симпатичными мальчиками-аниматорами.

– Чё встал, проходи, давай. Или ты гостям на пороге чаю наливаешь и адью?

Входит нерешительно.

– Слушай, – шипит, – Мне сейчас, вдруг, жутко стало. Как не домой пришел, а в пещеру незнакомую лезу, а там – то ли клад, то ли потолок рухнет.

– Свет включи, Али-Баба и сорок градусов. Пить надо меньше. – Ух, ты! Круто! Новый год!

Две настенные гирлянды, заменявшие в прихожей привычную одинокую лампочку, замигали так жизнеутверждающе, что, аж, мандаринами запахло. Хм… значит, все-таки праздник?

– Это Поль устроил. Говорит, мол, когда у девушки с порога новогоднее настроение, она сразу успокаивается, перестает торопиться домой (кто ж спит в Новый год), и дальше всё получается романтично по инерции.

– Что это – всё?

Смотрит, сморщившись, то ли от боли, то ли от досады.

– То самое, деточка…, в настольный хоккей до утра режемся. Любимая игра с детства, а партнеров не хватает.

– Я так и поняла. На всякий случай уточнила.

– Ну, раз ты такая понятливая, пойди на кухню и нажми кнопочку на чайнике. Она там одна, смотри – не перепутай.

Кухня классная. Места хватает и чистенько, никакой тебе немытой посуды. Аккуратный мужик. Ххе-е! Чайник в точности, как у меня (на днях купила, не хочу обрастать всякой фигней, ни к чему мне это, но уж больно надоело жрать по забегаловкам). Моя задница, не спросившись меня, самостоятельно устроилась на подходящей тумбочке.

Как он мне про девушек в лобешник-то выдал. Я думала он на меня подзапал, охмурять будет долго и интеллигентно. Даа…давно со мной дядки не беседовали, даже не как с сестренкой, а как с младшим братаном. Обычно сразу капают слюнями на ботинки. Стоило для этого сдохнуть!

– Салфеточки – отпад, – кричу в глухо-шуршащее пространство квартиры, – сам вяжешь на досуге, или это награды от девушек, за добросовестно выполненный мужской долг? Учти – я так не умею!

– Да учел уже, учел… До чего ж ты…

– Где чай? Все, все – нашла уже.

Чай не в пачке, в красивой жестяной коробочке в цветочек. ( Сейчас зарыдаю) Специи отдельно. Все подписано, только что не пронумеровано. Интересно, сколько он уже здесь? Год, два, три? О, мята! (если верить корявой подписи – перечная) Подношу щепотку к носу…гм… не мята. Точно не мята, но очень, черт возьми, похоже! Умеют некоторые устроится, даже на том свете. Может и мне купить, блин, сервант, люстру, типа из хрусталя. А что, суп грибной, наконец, научусь варить. Может в этом и смысл?

– Йо-о-орик! А тут грибы растут?

Вылазит прямо из-за косяка, в щели там сидел что ли.

– Ты что орешь? Люди спят! Какие грибы?

– Обычные! Сыроежки, подберезовики, грузди, лисички. Я лично лисички с луком обожаю.

Стоит, задумался. Напрягся, взгляд вдаль и лицо такое, как у новичка на курсах йоги, когда он какую-нибудь чакру открыть пытается.

– Але! – щелкаю пальцами перед его носом, – у тебя, что, батарейки разрядились?

– Не. Я про грибы. Пытаюсь вспомнить. Знаешь, я ведь, тоже их люблю,…любил… А тут не припоминаю, чтобы где-то были. Ничего похожего. Смешно.

– Усраться, как смешно! Вам всем еще при жизни мозги отшибло, или это – посмертный эффект?

Салфеточки, прихваточки, фарфорвые слоники! Фикуса в горшке только не хватает! О-фо-на-ре-ли!? Работаете, трахаетесь, в спортзалах потеете, чтобы жирок порастрясти. На фига!? Гребаные лунатики, на фига?! Все кончилось, все! Чего ты тут добиваешься, придурок, ты можешь сказать, чего!? Это тупик, тамбур, карцер, ящик с дырочками, а ты тут пыль влажной тряпочкой протираешь, и стрелочки на штанах отпариваешь, Ухти-тухти, мать твою! Чего ты хочешь, ты сам понимаешь? Чего?!!!

Темпераментный монолог оборвался внезапно, по непонятным, даже, для меня самой причинам. Как электрошлагбаум опустили. Я ещё при первой встрече обнаружила, что за Йорданом водится чудная привычка замолкать при первом подозрении на истерику у собеседника. Причем молчит он не укоризненно, без протеста, просто, пережидает шквал, бороться с которым, все равно, бесполезно. А пока, наливает чай с мятозаменителем в маленькие белоснежные, пиалки. Он успел уже переодеться в домашнее: старая клетчатая рубашка и бриджи, открывающие шикарный вид на волосатые икры хозяина.

– Осторожно, горячий.

– Угу.

Вкусно и уютно, и орать больше неохота. Кресло без ножек, похожее на детское автомобильное сидение – отличная штука, можно и облокотиться и ноги вытянуть. Та тумба, на которой я умостилась вначале, оказалась по профессии чайным столиком. Прислушиваюсь к чему-то беспокойно-шевелящемуся внутри, ворчливому, как кот, чье любимое место занял невежа-хозяин. Досада на этот садистский комфорт, в котором я так органично, оказывается, могу существовать. Хрен вам в ухо! Я только дух переведу, мысли по полочкам разложу или, хотя бы, утрамбую их поплотнее, чтобы дверцы закрывались.

– Нет, не знаю.

– А!?

– Не знаю, говорю, чего хочу.

– Вот!!!

– Что: вот? – Йорик щурится от чайного пара, – я и раньше не понимал, хотя, думал, конечно. Берег моря, знаешь ли, располагает.

– Ясно. Жрать, пить и по бабам.

– Вообще-то, судя по размеру груди, из подросткового возраста ты уже вышла.

– Не будем про размеры, а то я, тоже, найду, что прокомментировать.

– Ладно, не заводись. Сама начинаешь, потом бесишься. Нормально я жил. И книжки читал запоем, и на концерты бегал. Джаз-банд, между прочим, организовал. Собрал ребят безбашенных и три сезона возил нас по курортам. Кино любил хорошее… дочку любил.

Я хотела попросить его не плакать навзрыд, но вовремя заткнулась. У всех есть любимые мозоли, че зря их топтать. Сказала другое:

– Сейчас ты скажешь, что это все пройдет, что, когда ты сюда попал, ты, тоже, через это прошел, не мог смириться, но потом понял, что бесполезно, что жизнь продолжается, несмотря на смерть, что надо принять этот мир таким, каков он есть, и тра-ля-ля и тру-лю-лю…

– Не дождешься, дитя моё. Во-первых, ты, явно, перепутала меня со своим папочкой. Именно он должен был всё это тебе без запинок выложить, после того, как первый раз побывал на родительском собрании в школе и послушал училок, доведенных до параноидальных неврозов его маленькой дочуркой. Во-вторых, я проходил, конечно, подобный этап, но быстро и, относительно безболезненно.

– Давно, кстати, ты здесь?

– Ну-уу…, порядком. Тут годы трудно считать, сама уже, наверно поняла.

Да, это я поняла. Местный климат…, нет, не климат, а…, как бы это…, система чередования времен года (или того, что я раньше называла «временами года»), стала для меня приятной неожиданностью. Представьте, что дни календаря перетасовали, как колоду карт, разложили рубашками вверх и некий далекий от шулерства чел вытаскивает по-честному, наугад то 1-е мая (тепло на солнышке, но ветерок прохладный), то 11-е января (ясная морозина, воздух хрустит громче, чем снег), то три июльских дня подряд (ошалевшие горожане лезут в фонтаны).

– Да, тут клево, в смысле погоды.

– Кому как, – дипломатично вильнул мой собеседник, отдирая карамельку от фантика, – Ну, давай!

–Что?

–Что, что. Грызи сухарики и рассказывай, тебе же хочется, прямо, неймется.

– Ни фига подобного! Ничего мне не хочется, да и нечего, в общем, рассказывать. Ты ж такой умудренный… посмертным опытом. Все этапы проходил. А сухарики погрызу, спасибо.

Я аккуратно растерла за щекой колючую горькую корку, и мне захотелось заскулить и залаять от тоски и бессильной ярости. Моя бабушка, пережившая войну и послевоенный голод, делала такие же в духовке. Спокойно! Рыдания отменяются, или, по крайней мере, откладываются вплоть до туманного будущего и полной победы мировой контрреволюции. В самом деле, рассказать, что ли ему? Не все, конечно, так, основное. Глядишь, в башке просветлеет. У меня в школе так бывало, читаешь программную чухню какую-нибудь до середины – муть бессвязная, а напишешь сочинение и «опа!» – нормальненько. Потом иногда, даже, дочитывала.

Почему всегда так трудно начинать? На вопрос: «С чего?», – записные остроумцы обычно отвечают: «Начни сначала». Тут-то и есть закорючка. Где оно, елки, это самое начало? Утром? Вчера? С восемнадцати лет? С рождения? Еще раньше? События занудно вытекают одно из другого, и эта тягомотина не прекращается, оказывается, даже после смерти.

Принято говорить, что воспоминания, мол, замелькали перед глазами, как кадры из кинофильма. Не знаю…, то, что подступило ко мне неожиданно со всех сторон, проглотив, не подавившись, холостятскую Йорикову кухню, если и напоминало кино, то в формате 4d, с полным эффектом присутствия.

Первым делом я почувствовала языком солоновато-шершавую ранку на прокушенной губе и, уже другим, специально предназначенным для этого дела местом, ощутила страх. И если с ранкой все в порядке, то со страхом что-то не так. Не пойму – что именно. Ага! Есть, поняла! Это не мой страх, её. Рыжей толстушки, которая сервирует мне столик на одну персону. Гы-Ы…, когда тебя боятся, это успокаивает. Подмигиваю максимально дружелюбно, привычка к дисциплине заставляет девчонку улыбнуться мне в ответ. Строго у них тут, однако. Трясется, но работает без осечек. Расставляет мисочки, как дрессированный мишка цветные кубики. Все мои попытки поговорить игнорирует с неприступным видом потомственной вахтерши студенческой общаги. А ей на вид лет шестнадцать, не больше. Надеть ей, что ли, на макушку вон то, жидкое, похожее на суп…

– Приятного аппетита!

– Ладно, иди, уже, а то описаешься, деловая колбаса, – последние слова обращены к захлопывающейся двери, и исчезающей в проеме, насмерть перепуганной пятке.

Столовый прибор, блин, ножи, вилки. Я-то и на пластмассовую ложечку не очень надеялась. Оно и правильно, нападать ни на кого не хочется, а вот похавать надо. Недавно, вроде, ела…, или давно…

–Эй! Сколько времени, скажите, кто-нибудь.

Тишина. Ну, и хрен с вами, золотые рыбки. Есть хочу! Порнографически-розовое мясо и необыкновенно крупный разваристый рис оказались лучшими успокоительными. Справедливости ради надо заметить, что других транквилизаторов мне и не предлагали, дав возможность наораться нарыдаться и наматериться вдоволь. Именно в таком порядке, ибо матершина стала наиболее осмысленным этапом моих самовыражений.

Сейчас, нажравшись до икоты, я не врубаюсь, как я могла поверить этому жирному маньяку и тому…., другому, тоже, видать чокнутому. Умерла…гы-ы!

Но, и на психушку, как я вначале подумала, тоже, не очень похоже. Чистенько так, со вкусом. Столики с витыми ножками. Стеночки модного фисташкового цвета. Только, вот, плакат этот – белые буквы на красном, как помада у дешевой шлюхи, фоне. Буквы у меня сначала расплывались, теперь прояснилось: «Сохраняйте спокойствие»! Охренеть! Напоминает слоган на случай ядерной атаки. Ладно, рано или поздно…

На самой середине моей медленной благоразумной мысли в раскрывшейся двери возник и засиял рекламной улыбкой Илья Муромец с картины этого, блин, в школе-то проходили…

– Не хочешь – не верь, – пропел он нежным тенором, – твоё дело.

У них тут, что – прослушивающие устройства? А я не заметила, как начала вслух сама с собой разговаривать? Да, ну! Трудно говорить, и ковыряться пальцем в зубах одновременно.

– Никаких прослушивающих устройств тут нет.

Точно, мысли читает. Дверной проем нарочно загородил, бугаина. Через такого не прорвешься.