Истории, которых не было

– Не люблю финнов, – цедит, не выпуская сигареты, – Бухают, блюют и язык – дерьмо непонятное.

Непонятное… хуже всего вот это слово «Непонятное». Что делать, что делать? А почему, собственно я должен что-то делать? Пусть приемщики забирают обратно и занимаются, как положено. И хрен им вместо премии, эксперимент не удался, всем по шапке и пахать, пахать, пахать.

– Не смотри на меня несчастными глазами, Джорданари! Никто тебя ни к чему не принуждает, потому и освободить никто ни от чего не может. Уж я – точно. И понимаю не больше твоего, поверь.

– Конечно, – огрызаюсь, – Никто не понимает, а затычкой в каждой бочке у нас я. Погадала бы, хоть, на кофейной гуще.

Бохай залился смехом, так что одна пустышка вывалилась из беззубого слюнявого рта.

– Почему они все время смеются, – в голосе Дины опять зазвучали истерические нотки, – И как ты с ними разговариваешь, ты что – полиглот?

Она, на редкость, быстро заводится и успокаивается. Хорошо это или плохо?

– Я не полиглот. Мы тут все друг друга понимаем. Это не так просто… Давай сходим в столовую, перекусим, поговорим. Это не далеко на восьмом этаже. Я попытаюсь тебе все объяснить.

– Хорошо, только я уже все поняла, кроме, пожалуй, иностранных языков.

Бохай выронил вторую пустышку, Перлита выпустила дым через ноздри, Раймо был слишком занят своим пробором. Ситуацию несколько разрядил Поль, ввинтившийся в дверной проем в новом гриме, с кульком свежей выпечки в руках.

– Ой, я Вас помню!!!

От девического визга (а вовсе не от каких-то убогих дудок) рухнули когда-то стены Иерихона.

– Да, да, да! Она угадала! Я – Красная шапочка из сказок Шарля Перо, несу пирожки своей бабушке. Хочешь парочку, пока эти волки не слопали их вместе со мной?

– Пирожки не пирожки, а уколы вы моей бабушке делать приходили, – улыбается, почти по-настоящему, – я от Вас еще под кровать пряталась. Ну, баба Люся, а я – Динька, помните?

– Что-то такое… может быть, может быть…, – растерялся Поль, но тут же сориентировался и подхватил её, оступившуюся на чьей-то туфле, под локоток.

– Вам ещё никто не предлагал посетить местный ресторанчик?

– Йорик сказал, что можно сходить в столовую.

– Понял? Лучше в столовку с таким неотразимым джентльменом, как я, чем в ресторан со старой извращенкой!

Поль с заметным огорчением покосился в сторону зеркала, развел руками, но, тут же, состряпал ехидную рожу

– Не опоздай на грим, очаровашка. Как там звали эту вездесущую собакенцию, Дунай?

Вот, гаденыш!

Дина

Мой виз-а-ви молча прихлёбывает компот. Ничего, так, блондинчик. Не разберу – сколько ему лет, хотя бы примерно. Сначала показался ровесником, а теперь смотрю – ему к сорока, наверно. Спросить что ли? Чай, не барышня, ответит. Молчит и хмурится. Вообще-то мне, тоже не до болтовни. Пытаюсь не подавиться куском куриного хрящика. Вот, отхватила не по росту… голод – не тетка. В больнице за запертыми дверями как-то и есть-то не хотелось, хотя, кормежка была приличная, видно, предки расстарались – нашли нормальную клинику. А теперь еще этот реабилитационный центр. Вообще – отпад. Отчим, все-таки, не жмот, хоть и мудак.

Ща лопну. Овощное рагу, как в малолетстве мне готовили.

– Вкусно?

– Угу.

Салфетку мне протягивает, чтобы я рукавом не вытиралась. Ххе-е.

– А я с детства такого не переваривал.

– А я была эксклюзивным ребенком. Любила молоко и творог во всех видах, даже пенку обожала. Котлеты из кулинарии считала деликатесом.

–Вы, наверно бедно жили? Ой, прости, если не то спросил.

– Да, все в порядке, мы, наоборот, отлично питались. Домашние котлеты были жирные, мясистые, потому и нравились магазинные из хлеба. Понимаешь?

– Наверно, понимаю. Если ребенка каждый день кормить мороженым, он запросит супа.

–Точно! А с чем булочки?

Ответа я не дождалась, вцепилась зубами, как ротвейлер в резиновую кость. Оказались с малиной. Ух, как отсутствие замков на дверях улучшает аппетит. Кавалер мой пошел за кофеином, вернется не скоро, у прилавка очередь, как в студенческой столовке. Интерьерчик напоминает дешевый общепит, но жрачка классная. А к их костюмчикам я уже попритерпелась. Вот, когда в комнату вошли младенцы-двойняшки и запели «Чижика-пыжика» с не опознаваемым акцентом, я, блин, чуть в штаны не напустила. На это, наверняка, тоже, кучу денег переводят. За соседним столиком, к примеру, страхолюдный дед с гуммозным носом (свои такие не отрастают), а с полутора метра от живого не отличишь, даже кончик шевелится, когда его счастливый обладатель пытается запихать в рот половину тройного гамбургера.

Мой симпатичный инструктор вилял с полным подносом между столиками с на редкость довольной физиономией. Везет мне на докторов. Или он не доктор, а тоже тут лечится? Ладно, сейчас выясним.

– Везучая ты, Динька. Можно я тебя буду так называть? Посмотришь на меня и вспомнишь свою бабушку.

– Можно, – пожимаю плечами, как будто мне по-барабану, на самом деле, почему-то приятно, что этот чужой мужик общается со мной, как с маленькой. Странно, обычно я таких «папаш» сразу посылала к «мамашам», – Только бабушку я скорее вспомню, глядя на вашу медсестру, ту, которая «Красная шапочка». Смешная старушка, а десять лет назад она казалась мне строгой, даже страшной. И иголки эти. Б-р-рр…

– Ты ошибаешься, малыш. Это не та медсестра, которая приходила к твоей бабушке.

Голосок у Йордана стал, вдруг вкрадчивым и противным, как у психиатра. А чего я ждала, психушка она и есть – психушка, пусть и дорогая и навороченная.

– Откуда ты знаешь, Айболит? Проверять надо, чем младший персонал на досуге подрабатывает. Я пока не такая шизофреничка, как написано в моей медкарте.

Я многое приготовилась сказать, но аромат кофе достиг, наконец, моего замученного мозга. Йордан терпеливо ждал, пока я приноровлюсь добывать чудесную горячую жидкость из-под густой пены.

– Три дня у них кофемашина для капучино не работала, сегодня, наконец, починили. Не иначе, как к твоему прибытию. А знаю, что не та, потому что ЭТА бабушка, на самом деле – лохматый брюнет, который с тобой по-французски пытался говорить.

–Да, ладно! Тот зубастый красавчик?! Не может быть! Как ваши гримеры или как их там, это делают?

Вглядываюсь внимательно в своего собеседника. Не подшучивает ли над новенькой. Не похож, вроде, на записного приколиста. Хотя, черт его знает, нервничает он чего-то, рукавом в джем залез, не дожеванным куском чуть не поперхнулся.

– Гримеры, – кивнул – Видишь людей с папками и карандашами? Это гримеры и монтировщики. Некоторые считают себя большими художниками. Все в эскизах, набросках, выставки организуют, на пленэры выезжают. Добрым людям на смех.

По всему видать – у них тут межцеховые тёрки. Еще не хватало. Мне, ясно дело, надо проявить лояльность к новым товарищам, не переборщив, однако, дабы не быть заподозренной в излишнем конформизме. Короче, реагировать надо аккуратно.

– Бывает, – говорю, – Но они у вас, действительно профи, как французика отреставрировали,… если не врешь, конечно.

– Не, не вру. Я понимаю, тебе кажется, что тебя разыгрывают…

– Ну, может, не разыгрывают, но, малость интригуют, это точно.

(Мороженое оказалось сливочное-сливочное)

– Я же обещал всё тебе объяснить. Сейчас прямо и начну, десерт – самая подходящая закусь для тяжелых разговоров.

– А разговор намечается, именно, тяжелый? Вообще-то, я уже разобралась почти во всем, кроме нюансов. Я же не с Луны, слышала про всякую арт-терапию, психодраму, лечебный театр и прочую лабуду.

Лицевые мышцы моего компаньона заметно расслабились. Значит – все правильно, я проявила себя умной девочкой, а не такой идиоткой, как с лица кажусь.

– Чо лыбишься? Ты решил, если у меня пирсинг на губе, так вместо мозгов обертки от «Сникерсов»? Ты сам-то что подумал, когда сюда попал? Что марсиане похитили?

Молчит. Методично вылизывает мою мисочку из-под мороженого. Надо срочно отыскать дежурную сестру и попросить валерьянки, чтобы на людей не бросаться. У, бля!!! Ёлки, это последнее вслух вырвалось, но есть из-за чего. За соседний столик уселись три голые бабы, лет тридцати. Йорик приветливо помахал им салфеткой. Одна из эксгибиционисток подошла к нам и поручкалась с моим спутником. Улыбнулась мне

– Новенькая?

– Дина, – я, на автомате, тоже, протянула руку.

Деваха галантно её чмокнула, коснувшись столешницы силиконовой грудью. О-ооу, как всё запущено…

– Нет.

– Что?

– Нет, говорю, я не думал, что попал к инопланетянам. Я решил, что сошел с ума.

Спокойно так сказал, без раздражения, как будто я не нахамила ему полминуты назад. Чудненько, есть надежда, что к концу курса я буду так же мила и дружелюбна.

– И я вначале перетрухнула маленько, как увидела тут разных красавцев, так решила, что мне забыли укол сделать и вот теперь лежу я и глючу по полной программе, – Ты как сюда? В смысле, после чего? Если не секрет…

– После ДТП.

– Ого, неужели так головой приложился?

– Не без этого.

– Йорик, ты мне расскажи, пожалуйста, обо всём поподробнее. Я только общую картинку поняла, а в деталях – полный абзац. Ладно, лилипуты, переодетые близнецами-младенцами, новые технологии и прочее… но эти сисястые лесбиянки… и почему все в той комнате на разных языках говорили? Цыганка…

– Итальянка. Перлита – итальянка. Ты сама откуда?

– Местная, еще прабабка здесь жила.

– !!!!

Йордан

Все правильно, все правильно. Какой вопрос, такой и ответ. Местная, значит, прабабка тут жила. А версия то отличная. Лечебный театр, надо же. Действительно, почти всё объясняет. А, за одно, обеспечивает полное недоверие ко всему, что я могу сказать. СТОП! Может и говорить ничего не надо? Не моего ума это дело, пускай думает что хочет (вернее, что сможет) Не зря же в адаптационной группе её не просветили.

– Ой!

Динька вскрикивает и подпрыгивает, как кукушка в часах, то есть не в порядке реакции на внешние факторы, а по времени, амплитудно-обязательно.

– Мы не в России? Как я, блин, не дочухала. В Финке что ли? Ясно, и наших полно и других немцев хватает. Это сколько же я была без сознания?

Сама спрашивает, сама отвечает. Моё дело жевать и не перечить, никаких проблем. Работу в прямом режиме она, допустим, примет за тренинг в условиях лазерных и голографических технологий. Пусть. Только кто ей расскажет, что после работы надо ехать домой, то есть в то место, которое теперь станет её домом, что она не сможет позвонить маме, папе, подружке, ухажерам. И друзьями придется обрастать заново, или не обрастать, довольствуясь общением в своей группе и посещениями клубов и спортзалов.

К черту. Пусть те, кому положено объясняют, что жизнь продолжается, хотя и закончилась.

– Йорик, что с тобой? Йорда – а-ан!

Дина защелкала пальцами перед моим носом.

– Прости, задумался и голова, что-то разболелась.

А ведь я не вру. Болит! Виски ломит. Не припомню, чтобы здесь у меня хоть раз болела голова. Расстройство желудка было дважды (с тех пор в джазовых клубах я только кофе пью), ногу раз сломал, но башка даже с похмелья вела себя прилично.

– Ерунда, хочешь – вылечу?

– Лечишь наложением рук?

– Ну, и…

– Понял, заткнулся. Делай что хочешь, только не ампутируй.

Одну лапку она положила мне на лоб, другую на темечко. Дежа-вю. Дикий пляж на окраине Ливорно не далеко от порта, по совместительству – городская свалка. Раздолье для пацанов, штаб-квартира в отслужившей своё прогулочной лодке. Я уже полтора месяца живу у матери, стал почти своим в компании местных хулиганов и, на тебе, солнечный удар. Во-всяком случае, так с усмешкой прокомментировал мое состояние Марчелло. Тощий Марч – заводила и первый мой соперник в борьбе за внимание прекрасной сеньориты. Я, превозмогая слабость и тошноту, огрызался на скудном итальянском, подкрепляя свои слова энергичными международными жестами. Действительно, для мальчишки, родившегося и выросшего на Золотых песках, стыдно было так по-глупому пересидеть на июльском солнце. До драки в тот день не дошло. Во-первых, я был слишком слаб, во-вторых, так и не смог разозлиться по-настоящему, потому что дама наших сердец – красотка Мариуча, дочка сторожа при церкви Святого Фердинандо, сидела рядом, положив одну руку на мой перепекшийся лоб, а другой придерживала бутыль с пресной водой и настойчиво пихала её мне в рот. «Pei, stupido. Oh, tu Ganella!» Ого! Я уже знал, кто такой Ганелла и готов был дать в зубы любому парню, вздумай он вспомнить это прозвище, которое прицепилось ко мне в первые дни моего проживания в Ливорно. Но, Мариуча…ей можно было всё…

– Ну, как?

Я вернулся к реальности (или нереальности, как посмотреть)

– Нормально, спасибо.

Экстрасенс не экстрасенс, а от прохладных и упругих, как внутренности мотоциклетного шлема ладошек боль угомонилась. Изъявляя свою благодарность, я так откинулся назад, дабы видеть светлый лик своей спасительницы, что потерял равновесие и, вместе со стулом, грохнулся на… Нет, не грохнулся, а завис сантиметрах в двадцати от пола. Это моя целительница подхватила нас несчастных (меня и стул) и, с легкостью водворила на место.

– Ты просто – Чип и Дейл в одном флаконе, – медленно выдохнул я.

– Да! Есть женщины в русских селеньях.

– Ты из деревни?

– Нет. Стихи Некрасова, в школе у нас все проходят. В России. А ты откуда?

– Из Софии. Я наполовину болгарин, на половину итальянец.

Моя плотнопокормленная подружка прилагает титанические усилия по приведению в порядок ехидно скрючившегося рта. Ну, да…ну, да… белобрысый, голубоглазый, белокожий. Ну, так получилось.

– Не напрягайся, деточка, – бурчу, – а то оконфузишься, чего доброго, как-нибудь…не к столу. И не спрашивай, как выглядел наш сосед. Видишь ли, у нас в семье именно мама итальянка, так что – ошибки быть не может.

– Извини.

Хихикает, трогая языком железный шарик на верхней губе. Язык розовый-прерозовый, как мобильник у блондинки. Чем они красят клубничное мороженое?

Дина

Забавный. На итальянца похож, как я на Кондолизу Райс. Интересно, сколько он уже здесь. Видать – давно. Освоился уже в этом паноптикуме, а посмотреть-то есть на что. Взять хотя бы японских школьниц, курящих одинаковые трубки с толстыми короткими мундштуками. Их гример, действительно, не гений. Девочки больше похожи на анимешек из мультика для педофилов, чем на живых детей. Или человек-невидимка, как в кино, с перемотанной рожей в очках и перчатках манерно кушает оладушки со сметаной. Почему я так спокойна. То есть, для этой ситуёвины спокойна. Сразу как-то поверила в высокие технологии на службе человечеству. Атас полный. Огромное количество кошек и котят, которые ведут себя нахальнее обычного, тоже, меня не особо смущает. Опекун мой, как раз нянчится с одной яркой представительницей типичной помоечной породы.

– Гретхен, – это он котяре, – это Дина.

( Алиса, это – Пудинг, Пудинг, это – Алиса) Мне показалось, или вымазанная шоколадным муссом мордаха чуть улыбнулась.

– Очень приятно, Гретхен. (я впадаю в маразм)

– Мы очень любим десертики, – сюсюкает Йорик.

Похоже, я начинаю ревновать его к этой животине, но молчу, прикусив язык, на кончике которого до полусмерти извертелись уже с десяток вопросов. Надо же: то ли умнею с годами, то ли с перепугу поскромнела.

– Ой, наша цыганка, то есть – итальянка. Ты чё? – спрашиваю Йорика, у которого округлились глаза и многозначительно приподнялась одна бровь (всю жизнь хочу так научиться). Ничего вроде не случилось, Перлита, или как там её правильно называть, выглядела, вполне адекватно. Разве что – слишком колоритно, как персонаж любительского спектакля. И старичелла, которого она вела под руку, тоже, нормальный.. Дед, как дед. С аккуратно седой щетинкой одинаковой длины на голове и подбородке.

– Понимаешь, – торжественно ответствует это любитель братьев наших меньших, – явление благочестивой Перлиты в нашей столовке – такая же редкость, как явление Христа своим непритязательным последователям после тридцать третьего года нашей эры.

– Прекрати, Джордан. Не смей богохульствовать!

– А то, что? – Джордан заливается, вдруг, почти истеричным смехом, – в Ад могу попасть?

Дедок поддерживает его, бесплатно демонстрируя всем желающим единственный шикарный резец. Судя по кислой реакции смуглянки-молдаванки, шуточка второй свежести. Молчу в тряпочку, ибо не догоняю, вообще, о чем речь. Ясно одно: компания тут давно и крепко споенная, анекдоты пронумерованы, смеяться – по настроению.

– Тебе на грим пора, – шепелявит дед, – Поль ждет не дождется

– Бенджи, ты умный парень, учился в Итоне, скажи: почему мне всегда достаётся выделенная нам на всех лажа?

Бенджи? Тот рыжий ботан, что шпарил на английском? Не, ну технологии технологиями, но я же не слепая! Совершенно живой старик, с настоящими морщинами,…а зубы! Зубы где?!

–Слушайте! Это какой-то бред! Бред! Чушь собачья! Так не бывает! Вы всё врете про реабилитационный центр, про терапию, про…

Они смотрели на меня по-разному. Беззубый старикан (или рыжий мальчик, ч-ч-черт!) серьезно, с сочувствием. Джордан испугано, как на жену, которая вернулась с дачи раньше срока. Перлита зыркала исподлобья короткими очередями. Ох, и глазищи.. Верный кусок хлеба с маслом в роли ведьмы-гадалки, такой не захочешь, а заплатишь.

Все правильно. Единственный, кто говорил про врачей и терапию – это я. Мамочка, я не могу больше, я с ума съеду, где я, пусть я проснусь, пожалуйста!

Чернокожая девчушка с жиденькими хвостиками завопила басом:

– Сорок третья специальная, на грим, кто ещё не был! Через двадцать восемь минут активируем павильон.

Йордан

Тот редкий случай, когда появление администратора, весьма, кстати.

–Что ж ты раньше-то… рупор эпохи.

– А где прикажешь тебя искать? Официально заявляю вам, сорок третья: У вас всё через жопу!

– Идем, Джордан. Бенджи проводит девочку в раздевалку.

Перлита нетерпеливо подергивала спинку моего стула, как будто хотела вытряхнуть меня на пол. Действительно – пора.

Осталось полторы минуты, опоздаю – плакала моя премия. На четырех лапах бежать, конечно, быстрее, но не сразу же приспособишься. Привычно толкаю дверь правым плечом, ждут только меня. Дина сидит на священном перлитином стуле с мокрыми глазами. Ничего я не могу сейчас сделать, ничего. Просто не успеваю. Притормозил на секунду у её ног, боднул лбом колено. Такой сволочью я себя чувствовал только раз, когда узнал, что моей дочери уже пять лет.

Махнул хвостом и влетел в открытую дверь павильона.

Сон 2

Я раскачиваюсь верхом на стареньком стуле. Мама с бабулей пеленают младенцев. Это двойняшки, мои двойняшки. Бабуля что-то говорит, её голос звучит как через подушку, смысл тонет в перьях. Неживая мутотень, вязкая и блеклая. По коридору пробегает Дунай. Не думала, что он еще жив. Вдруг, как нашатыря нюхнула. Дети! У меня дети! Вся жизнь к черту! Вторая мысль: как я могла, идиотка, это же не игрушки. Вот они шевелят рученками, бормочут. Зачем?!

Спокойно, спокойно. Опускаю голову на руки. Что-то не так. Почему я не сделала аборт? (деда в коридоре орет на Дуная) Мама:

–Ирин, помоги, что ты сидишь

Не отвлекаться, что-то не так. Вот, нащупала. Я не помню, как рожала, не помню беременности. Девять месяцев – провал в памяти. Не помню сегодняшнего утра. Это СОН! Сон, сон, сон!

Темно еще. Сердце колошматится. Господи, какое счастье!

Йордан

Сегодня мы не справились, будет нахлобучка. Тяжело работать в контролируемом сне. Не удержали. Я, получу ещё дополнительных кренделей за опоздание. Всего-то несколько секунд, но за монтировочным пультом был Раймо. Не мог подождать, жирная сука!

Из тамбура в раздевалку возвращаемся молча. Сразу шкурой чувствую неладное. Дина сидит на том же месте, на котором мы её оставили, а Раймо исчез. Ага, в умывальнике течет вода. Появляется финн в несвойственном ему состоянии духа и (ой-ой-ой) тела. Губа разбита, карман дегенеративной клетчатой рубахи болтается как использованный…хм….

– Скажи её, Йорда, – шипит он пострадавшим ртом.

– Он меня за задницу хватал, урод. И пытался хрень дебильную впарить. – Динка смотрит не на меня (понятно), а на Поля.

– Что ты сказал ей, дерево?

– Правду!!! Сказал, что если она сосредоточится, то вспомнит, как умерла.

– Во-во – Динька облизнула содранные костяшки, – втюхивал, что я померла, и вы все давно жмурики. Лучше не подходи ко мне, козел, а то добавлю.

– Йорда, – голос Раймо срывается на подростковый фальцет, – скажи, что я говорю правду!

– Скажи, Джардонари.

Динька замерла, только челка шевелится от сквозняка, как самостоятельное живое существо.

– Он сказал правду. Ты умерла.

Дина

Часто-часто замигала лампочка. Это не лампочка. Опять. Не-На-а-До!!!

ГЛАВА 2

Йордан

«Очи черные» – коронный номер Поля. Он наотрез отказывается исполнять обожаемый всеми шансон, утверждая, что французскую эстраду можно любить, только не понимая ни слова по-французски, потому предпочитает русско-цыганские шлягеры и Элвиса времен золотых пиджаков. Надо отдать ему должное – он очень колоритен в красной рубахе с темной, почти брюнетистой шевелюрой, когда (по закону жанра) рыдает и заламывает руки.

– Ты следующий, Джорданари. Не кривься, пожалуйста, и не спорь, я знаю всё, что ты хочешь сказать. Припомни-ка, лучше: когда ты последний раз был где-то, кроме дома, работы и того ужасного кафе, в котором играют заупокойную африканскую музыку.

– Не знал что ты «ненавидишь нигеров», – вяло огрызнулся я. Наши с Перлитой меломанские дебаты нескончаемы и неразрешимы, как конфликт отцов и детей. – Где был, где был… А кто на прошлой неделе ел твои макароны? Микки Маус?

– Не трогай святого, – вмешался в наш разговор Поль, вовремя пресытившийся славой поп-звезды, – Микки Маус – герой моего детства, за него и хлопнем

– Двойную, – закончил светлую мысль старый Бохай и, неторопливо, с присвистом, всосал добрых полстакана дешевого супермаркетного виски. На первой стадии опьянения он бывал мрачен, но тих.

– Вот,– снова занудела Перлита, кивая на уровень жидкости в моём стаканчике, – ты и вино пить перестал!

Ох, не отвертеться мне сегодня! И, как подтверждение моих опасений, громкий голос из недр диванных подушек. Слишком громкий, даже, для относительно-большого зала, в котором мы сидели. Так говорят люди, на которых в компании не обращают внимания и им приходится перекрикивать галдящих товарищей, чтобы быть, хоть изредка, услышанными.

– А что такого? Это и хорошо, правда, Джордан? Я до смерти, вообще, не пила спиртного. Теперь-то можно.

Каролина – новенькая. То есть, в исполнительской спецгруппе, а до этого работала с нашими же монтировщиками. Ни кто не понимает – зачем её перекинули к нам, она – в первую очередь. Для неё, немолодой уже, на момент кончины, чилийской художницы, как и для всех упёрто-верующих «латиносов», промысел божий должен быть очевиден и прост, как сценарий голливудского фильма. По её упрощенной космогонии смерть – перевод из художниц в местные монтировщицы, понижение в должности за земные прегрешения. Обидно, но понятно. Надо учесть, исправиться, и попадешь в рай для живописцев, где сплошь продвинутые почитатели таланта и ни одного искусствоведа.

Так что сегодня у нас не просто пьянка, а по поводу. Стало быть – надобно представить наш скромный профессиональный клуб с лучшей стороны. Ничего не поделаешь – традиции, черт бы их побрал. Именно они перманентно поганили мою жизнь, так и тут, блин… Если Господь существует, то у него до крайности скромная фантазия по части наказаний.

Придется, видимо петь… Видимо – сейчас, потому что, Бохай, «гвоздь» программы нашей художественной самодеятельности, пока не готов исполнить «Джамайку». Мой опыт подсказывает, что до Робертино Лоретти ему ещё граммов двести-двести пятьдесят.

– С Богом, Джардонари!

Перлита всегда провожает меня к микрофону, как на войну, не смотря на то, что в нашем клубешнике всякое проявление творческого энтузиазма горячо приветствуется, а уж провалиться с «Итальянцем» так же сложно, как богатой пышной немке остаться незамеченной на турецком курорте.

Иду нога за ногу, как к школьной доске в понедельник. Паршивенько мне последнее время, ибо непонятненько. Что не так? Не знаю, хвостом чувствую, и, что самое печальное, не я один. Всем не по себе, только ребята бодрятся из последних сил, а я раскис как моцарелла на припёке. Плохо, Йорик, плохо!

– Сегодня, в честь нашей гостьи из далекой монтировочной лаборатории, прозвучит песня мужественных тирольских стрелков и любителей пива! Прошу почтеннейшую публику обеспечить перкуссии и бек-вокал!