Предел погружения

– Вот так. Теперь наложим повязку. Где у нас тут бинты…

– Пластырь возьми бактерицидный! – не выдерживает Гриша. – Справа в шкафу!

– Точно, пластырь. – Дверца шкафа легонько стучит. – Спасибо, Гриш!

Доктор тяжко выдыхает, голова опускается на подушку. Скорей бы уж всё в мозгах окончательно устаканилось и можно было бы работать.

Пациент выходит, шаркая тапочками по свежевымытому полу, и Вершинин заглядывает в палату. Волосы скрыты под медицинской повязкой, поверх РБ – халат.

– Ты как? – Вершинин улыбается, косится на часы. – Рановато по апельсинам ударять, сейчас вестовой принесёт суп. Аппетит перебьёшь.

– Не учи учёного, – Гриша сгребает корки в кучу на тумбочке. – Как-никак, я доктор на этой плавучей лоханке, даже если ты уже воображаешь себя на моей должности.

– Да кто ж меня на неё возьмёт? Я даже не офицер.

– И не медик, – Гриша снова откидывается спиной на подушку. – А ты чего без ПДА?

Красной коробочки с дыхательным аппаратом нет у Вершинина на бедре. Он пожимает плечами:

– Да неудобно носить поверх халата, ремень давит. Я в стол положил – если что, сразу достану.

– Мне не давило, – Гриша пожимает плечами. – Как знаешь. Только, если попадёшься командиру на глаза…

– Не попадусь, – улыбается Вершинин. – А что твоя роль? Уже начал учить?

Гриша отмахивается.

– Тебе тоже кого-нибудь всучили?

– Товарищ замполит грозится отдать мне роль Морского конька – причём требует, чтобы по сцене конёк не ходил, а только прыгал. Но, может, мне удастся откупиться рисунками в боевой листок.

– Надейся, надейся.

Из-за двери тянет перловкой – и впрямь вестовой с обедом. Вершинин помогает расставить на тумбочке тарелки, кивает Грише и уходит к себе в приёмную.

От перловки Гриша никогда не был в восторге, но после того, как пару дней во рту не было и капельки супа, есть очень хочется. Гриша хлебает пресную перловку жадными глотками, тянется за котлетами. Краем уха слышит из-за двери, как Сашка ищет таблетки от желудка – у боцмана изжога. Потом заходит чекист Олег – «как себя чувствует наш доктор?», заходит командир БЧ-2 – «молодец, док, ох и крепкая у тебя башка!», интендант приносит ещё коробку – на сей раз с яблоками.

Вершинин что-то пишет за его, Гришиным, столом, ручка поскрипывает. Наружная дверь хлопает, и после дежурного «чё там у Гриши?» за стенкой на несколько секунд повисает тишина.

Доктор усмехается себе под нос, слыша голос Артура – звучный, богатый модуляциями, но сейчас звучащий негромко, отрывисто:

– Надевай.

Стук открываемого ящика, шорох.

– Да вот он, Артур, – снова шорохи, – у меня всегда под рукой.

– Ты зашёл в палату, и в отсеке произошло возгорание. Каюта наполнилась дымом. Сколько секунд тебе понадобится, чтобы вернуться, добраться до стола и вытащить ПДА? На какой секунде ты наглотаешься угарного газа и свалишься?

Вершинин молчал – видимо, надевал и поправлял ремень.

– Саша, я думал, после пожара в пятом отсеке ты на своей шкуре прочувствовал, что с безопасностью на лодке не шутят. А ты рискуешь своей жизнью ради того, чтобы тебе ремень плечо не тёр.

Журналист что-то пробормотал в ответ смущённо и недовольно.

– Что за херня у тебя в мозгах? – голос Артура прозвучал тихо, но отчётливо. – Какого хера ты до сих пор не сдал мне зачёт по выходу из затонувшей лодки через торпедный аппарат? Я, что ли, за тобой должен по отсекам ходить и упрашивать: «Александр Дмитриевич, золотце моё, поучитесь ещё немного, как беречь свою жопу!»

– Исправлюсь.

– Исправляйся, – отозвался Артур, и его черноволосая голова заглянула в палату.

– Здорово, клизменная трубка, – хохотнул он, – давай, не залёживайся! Я на развод вахты – вечером с ребятами придём.

Запустив руку в коробку, он ловко выудил оттуда яблоко, куснул.

– Это, вообще-то, для больного, – сухо произнёс Вершинин ему в спину. Гриша махнул рукой:

– Да ничего, тут много. Заходи, Артур, и ребят приводи, а то у меня голова от скуки пухнет.

– Так вставать надо скорей, – назидательно произнёс Артур, снова погружаясь зубами в яблочную мякоть. – Вштавать – и жа приборку! Всякая тоска пройдёт.

Гриша ещё посидел на койке, тиская пальцами простыню, и кивнул:

– Встану.

Глава 16

– Слушай, а почему всё-таки мы будем идти к полюсу почти полтора месяца? Разве мы сейчас так далеко?

– Ну почему же, – Веснушка, младший штурман, отставил пустую тарелку, повернулся к Саше. – Если бы надо было идти максимальным ходом, за неделю дошли бы. Но мы же не просто так на полюс идём, у нас боевое патрулирование. Понимаешь, что это такое? – он выразительно поднял руку со стаканом. – Мы должны следить, чтобы никто чужой не сунулся к нам подо льды – а сами должны быть готовы в любой момент найти полынью, всплыть и шарахнуть по стратегическим точкам вероятного противника.

– Американцев?

– Их, конечно, в первую очередь. Но ещё есть всякие англичане, канадцы… норвеги тоже пытаются с нами за Арктику цапаться, – Веснушка глотнул компота, поморщился:

– Слушай, мне одному кажется, что сюда бухнули картона? Вообще никакого вкуса нет.

– Сухофрукты, – Саша пожала плечами. – Хотя… такое ощущение, что их уже раза три в какой-нибудь компот замачивали, а потом высушивали обратно и клали на полку до следующего раза.

Вестовой матрос подошёл к их столу забрать посуду, и Веснушка с торжественной улыбкой протянул ему стакан:

– Колмаков, передай коку, что, если он ещё раз подаст офицерам такой компот, кока засунут в ДУК и отстрелят из лодки вместе с мусором.

Парень растерянно поднял глаза:

– Тащ старший лейтенант, так ведь меню утверждают командир, зам по воспитательной части, доктор и интендант.

– Я думаю, когда командир утверждает в меню «компот», он и ожидает увидеть у себя в стакане компот, а не разведённую гуашь, – Веснушка всё так же улыбался. – Но кто тебе мешает спросить у него самого? Доктор ещё валяется в палате, а замполит и интендант… – он пожал плечами. – Разве они что-то по делу скажут? Короче, имейте в виду, рыцари ложек и кастрюль – спуску вам не будет.

– Есть иметь в виду!

Вестовой ушёл со стаканами.

За соседним столом химик Ивашов, отодвинувшись, чтобы было больше места, перебирал струны гитары, сперва медленно, негромко, потом уверенней. Веснушка рассеянно кивал, слушая.

– Люблю ходить подо льдами, – мечтательно вздохнул он. – Америкосы боятся туда лезть, для них арктический переход – уже подвиг. А мы люди привычные, нам ото льдов сплошная польза – никаких тебе гидролокаторов, следят только с воздуха, и то у них получается так себе.

– А заблудиться подо льдами не боишься?

– Кто – я? – уголки его рта хитро приподнялись. – Знаешь, почему я никогда не заблужусь?

Он повернулся к ней всем телом, и Саша вгляделась в его лицо с любопытством:

– Интуиция?

– Про интуицию болтают много, – он легонько стукнул пальцем по столу. – Чушь. Главное – уметь считать. Быстро. И не ошибаться. Тогда и с курса не сойдёшь, и маршрут сумеешь проложить лучше штабного. Многие боятся сложных вычислений, начинают мямлить, путаться. А я в училище всё, что связано с математикой, в первую очередь…

Он замолчал. Мягкий грудной голос Лёхи Ивашова в такт мелодии выпевал о том, как «гуляет красотка, подводная лодка – хозяйка морской глубины».

Песня, лёгкая, игривая, очень подходила его манере, тёплым ноткам в голосе. Ребята улыбались, чуть притопывали в такт.

Саша слушала, опираясь локтем о стол, мысленно подпевая. Дядя Слава любил эту песню, часто мурлыкал её под нос, собирая их с Сашкой в школу, ведя машину по спокойной дороге, бродя между магазинными полками.

– Блеск! – Паша Карцев хлопнул Лёху по плечу, едва он закончил. – А скажите, парни, на глубине гитара куда лучше звучит, чем на суше?

– Никакой, по-моему, разницы, – Лёха пожал плечами, спустил гитару с колен. – Споёшь?

– Пусть мой командир дивизиона споёт, – Паша повернулся к Артуру. – У него охуенно получается.

– Спою, – Артур рассеянно улыбнулся, принимая гитару. Пальцы пробежали по струнам – длинные, смуглые, крепкие. И ударили. Пальцы левой руки впились в гриф, зажимая лады.

«Уходим под воду в нейтральной воде.

А если накроют – локаторы взвоют о нашей беде…» Долгим тяжким выдохом, вибрируя, звеня, не срываясь в крик, застыв на самой грани.

«Спасите наши души! Мы бредим от удушья…»

– Ну ты нашёл, бля, что петь, – резко сказал Карцев. Саша вздрогнула, будто хлестнуло по лицу. Артур оборвал аккорд, поднял брови. Тёмные глаза блеснули.

– Не любишь Высоцкого?

– Я люблю Высоцкого, но нахуя такие песни петь на глубине ста метров? Других, что ли, нет?

– А по-моему, именно такие и надо петь, – Веснушка сердито глянул на него. – А перебивать того, кто поёт, вообще свинство.

Паша повернул к нему злое раскрасневшееся лицо:

– Да какого ты…

– Тихо, – Артур поднял ладонь. – Всё нормально: одним нравится, другим не нравится. Я спою другую.

Пальцы вновь пробежали по струнам, привыкая к новому рисунку мелодии – спокойному, задумчивому.

Уходил в туман и темноту пиратский бриг, огни святого Эльма мерцали на мачте. Капитан с помощниками, заранее поделившие добычу, ждали, когда можно будет отбить горлышко у бутылки рома и лакать, забыв о всех тревогах. А дом – что дом? Пираты невесело усмехались хрипловатым голосом Артура: «Когда воротимся мы в Портленд, ей-богу, я во всём покаюсь – да только в Портленд воротиться не дай нам, Боже, никогда!»

Струны брякнули финальным аккордом, Артур, выждав несколько секунд, накрыл их ладонью. Саша сглотнула, машинально потянулась за компотом, забыв, что опустевший стакан давно унёс вестовой.

Парни хлопали, хвалили. Паша, всё ещё лиловый, прочистил горло:

– Артур, ты, это, извини меня, ладно? Зря я… Ну просто, блин, суеверие, я знаю, херня это всё, но…

– Да расслабься, – Артур легонько подтолкнул его локтем. – Все ж всё понимают. Давайте я ещё спою.

Он взял аккорд, прошёлся по струнам перебором – и покачал головой, засмеялся:

– По-хорошему, тут баба нужна. Вторую, женскую партию я не потяну.

– Баба и так нужна, – вздохнул Паша, – не только для песни.

– Кто о чём, – хохотнул Веснушка. – А я с вахты уползаю такой заёбанный, что, кажется, пройди мимо баба красивая – от мужика не отличу.

– Верю, – Саша со смехом кивнула, – верю!

– А ты-то, Саш, вахты не стоишь, по трюмам не ползаешь, – Паша повернулся к нему с интересом. – Небось уже на стенку лезть охота от эротических снов?

– Да вроде нет, – её снова разбирал смех, но она старалась сдерживаться, – сплю нормально. Мне чаще дача снится, лес, река. Ну, универ тоже.

– А у тебя девушка в Питере есть?

Она помотала головой. Веснушка цокнул языком:

– А зачем ему в Питере девушка? Вышел на Лиговский – и на каждом столбе: «Отдых», «Горячие красотки», «Долорес и Бетси ждут тебя».

– Да это ещё когда было – в твою курсантскую юность, – хмыкнул Артур. – Сейчас, может, разогнали всех.

– Не разогнали, – Саша тихонько вздохнула. – Но я, честно говоря, не понимаю тех, кто к ним ходит. Близость – это же жутко личная вещь. Чтобы с кем-то вот так… чтобы слиться с кем-то полностью, надо же знать его. Надо ему доверять. Чтобы ты стоял перед этим человеком обнажённый, и тебе не хотелось закрыться, ощетиниться, а хотелось шагнуть навстречу.

– Ни хера себе философия, – протянул Паша. – Ну я вот одну такую встретил – и женился. Но до этого что ж мне было – не ебаться?

– Да, Сань, ты как-то всё сильно усложняешь, – Веснушка кивнул. – Ну, если не секрет, сколько у тебя было девчонок?

Саша сглотнула. К разговору «о женщинах» она была готова, ожидая, что когда-нибудь на подлодке при ней об этом заговорят. У неё была в запасе пара историй – из вычитанных в интернете и додуманных, из рассказов братца. Но сейчас пускаться в фантазии не хотелось – может, просто было лень.

– Нисколько.

– Серьёзно? – Веснушка прищурился. – Вот вообще никогда ни с кем не встречался?

– Чего ты до него докапываешься? – Артур легонько тронул струны, недоумённо звякнувшие. – Не встречался – значит, не хотелось.

– Встречался, – она откинулась на спинку стула. – Даже хотелось… иногда. Но всё как-то… не срасталось, что ли. Не знаю. Кто-то мне нравился, но не был во мне заинтересован. А кто хотел со мной… всё не то было. И не так.

– Мда, – Паша покачал головой. – Ну, тебе видней, конечно. А нам так нельзя. Мы же в море ходим. Где что случилось – пробоина, там, или пожар, или реактор звездой накрылся… Надо ебаться, пока ебётся, я считаю. Глупо идти на дно девственником.

– На дно, положим, никто и не собирается, – Артур иронически поднял брови. – Вот вернёмся, пойдём на ремонт в Северодвинск – айда с нами, Сань! Все девки нашими будут. Такую красотку тебе снимем – неделю из постели не вылезете.

– Спасибо, – хмыкнула Саша, – подумаю.

– Так что петь-то будем? Давайте нашу, – он бодро пробежался по струнам, – «Прощайте, красотки!»

И начал сходу – задорно, словно бы слегка рисуясь, любуясь собой и лодкой, храбро уходившей под лёд в песне, как и в жизни. Саша знала слова, и хотелось подпевать – но голос наверняка выдал бы.

Она прикрыла глаза, тихонько отстукивая ритм носком тапка.

– Поют, товарищ командир!

Зам смотрел с укором, словно командир лодки был виноват в том, что экипаж, видите ли, поёт вместо того, чтобы писать конспекты о состоянии подводного флота вероятного противника. Кочетов пожал плечами, не отрывая взгляда от карты, разложенной на пульте.

– Ну, поют, и что дальше? Пока ещё ни один из-за пения на вахту не опоздал.

– Так ведь нужно к празднику готовиться! – выпалил зам. – Ко Дню Нептуна! Я и тексты им раздал, и репетировать с ними пытаюсь. А они тратят время на пустяки. Нет, конечно, песня сплачивает коллектив, – он рассеянно поскрёб кончик носа, – но ладно бы они разучивали строевые песни! Ведь что ни проверка – вечно то текст перепутают, то мелодию переврут.

Кочетов усмехнулся, припоминая прошлый разнос от комдива за проваленный парад. Впрочем, тогда досталось всем экипажам дивизии – что ж, «Белуге» отрываться от коллектива, что ли?

– Вы, Константин Иванович, прежде чем разучивать, принесите мне текст песни на утверждение. Не всё, что спускают сверху, годится нам. А вообще, – он покрутил в пальцах карандаш, – это можно до берега отложить. Придём в базу – возьмётесь за них, а здесь пусть поют то, что нравится.

– Слушаюсь, товарищ командир, – замполит пожевал губами. – Так что же, когда проведём День Нептуна? Предлагаю послезавтра, в восемнадцать ноль-ноль, после развода на вахту. Здесь же, в центральном.

– Роли-то выучить успеют? – Кочетов прищурился.

– Куда они денутся!

– Ну, а если забудут, пусть на ходу выкручиваются, – Кочетов кивнул сам себе. – На лодке нельзя не уметь импровизировать.

– Прошу разрешения в центральный!

Гриша Агеев – растрёпанный, роба накинута поверх пижамы – стоял на пороге, с упрямым видом сложив руки на груди.

– Заходите, Григорий Иванович, – Кочетов кивнул ему. – Значит, вам уже отменили постельный режим?

– Я как раз по этому поводу, – хмуро сказал Гриша. – Наш самозваный эскулап Вершинин, у которого даже нет образования, с какого-то ху… хулиганского самомнения решил, что может указывать мне, когда я здоров, а когда ещё нет. Он хочет, чтобы я ещё два дня провалялся в палате. А сам даже фурункулы нормально вскрывать не умеет! Когда к нему пациенты приходят, у меня сердце кровью обливается, тащ командир.

– Так, отставить лирику, – Кочетов подпер подбородок ладонью. – Голова болит?

– Никак нет.

– Кружится?

– Никак нет.

– Слабость в ногах?

– Только когда думаю об Ане Семенович.

– Заступай на пост, – Кочетов кивнул. – Вершинина я освобождаю от исполнения обязанностей корабельного врача.

– Есть заступать на пост!

Счастливый Гриша шарахнулся к двери, и Кочетов произнёс чуть громче:

– Погоди. Если серьёзно – как Вершинин справлялся?

– Да нормально, тащ командир, – доктор благодушно улыбнулся. – Не хуже практиканта из меда… может, даже интерна. До настоящего врача ему, конечно, далеко.

– Особенно учитывая, что он вовсе журналист, – хмыкнул Кочетов. – Ладно, свободен.

– Григорий Иванович! – теперь доктора задержал уже замполит. – Про роль не забудьте!

– Сплю и вижу её во сне, тащ замком, – буркнул Гриша, выходя.

Замполит возмущённо покачал головой, и Кочетов сдержал улыбку.

– А где бы нам раздобыть грим, товарищ командир? – замполит озабоченно убрал руки за спину, прошёлся вдоль пультов. – Кашалоту, например, никак нельзя без усов. А Русалка? Что же, соляркой ей брови подрисовывать?

– Вот смотрю я на вас, Константин Иванович, – вздохнул Кочетов, – смотрю и восхищаюсь вашим хладнокровием. Настоящий воспитатель коллектива.

Замполит моргнул:

– Простите?

– Подо льды идём, а вы беспокоитесь о русалочьих бровях.

Карандаш выскользнул из пальцев, скакнул на пол и укатился вниз, под койку Вершинина. Илья, смачно выругавшись, проводил его взглядом. Надо было отрывать ноющую спину от матраца, откладывать судоку, сползать вниз и шарить под койкой, а может, и тумбочку отодвигать. Самое приятное занятие после вахты и ужина, когда наконец набил живот и забрался под одеяло в надежде потюленить спокойно.

Судоку, конечно, могут и завтрашнего дня подождать, а пока – сунул наушники в уши, включил «Скорпионс» и наслаждайся. Но блин, он только-только, кажется, разгадал комбинацию – и тут такой облом.

Хотя… если он нагнётся, то, пожалуй, дотянется до тумбочки. У Вершинина на тумбочке как раз лежал альбом и из него торчал кончик карандаша. Прямо-таки дразнил.

Вздохнув и успев подумать о том, что, если он наебнётся вниз, это будет самая глупая травма, какую только можно получить на подводной лодке, Илья свесился с койки, протянул руку к Сашкиному альбому.

Ну же, ещё чуть-чуть. Ага, вот, вот, немножко ещё… Пальцы Ильи, привыкшие возиться с аппаратурой связи, аккуратно подцепили кончик карандаша, и Илья, довольно крякнув, втащил его наверх. Альбом съехал к краю тумбочки, распахнулся – Илья всё ещё глядел вниз и снова выругался, на сей раз от изумления. На странице альбома были сопки, и чахлые деревца, и пирс, и их родная «Белуга», торчащая из воды. А как здорово-то нарисовано, это вам не какие-нибудь палка, точка, огуречик – вот и вышел человечек!

Ай да Вершинин. Вон чего умеет, оказывается. И ладно бы что-то другое нарисовал, но – лодку, их лодку!

Совсем забыв о том, что он только что рисковал головой, лишь бы не спускаться, Илья слез, уселся на табурет и принялся листать альбом.

Ещё сопки, потом – верхняя палуба, нос лодки в волнах… А вот командир в центральном – как здорово получился, он вот так смотрит, когда надо было сделать что-то трудное и всё удалось. Как Вершинин углядел – поворот головы, морщинки в глазах… И сами глаза живые. А вот кают-компания… ну здесь как-то не очень, лиц особо не угадаешь. А здесь что, приборка? Илья хохотнул: уж очень живо был выписан Артур со шваброй: ворот на груди распахнут, волосы растрёпаны, то ли Артур готовится пихнуть швабру под трубы, то ли замахивается ею на матросов: шевелитесь, миноги!

А вот ещё Артур – крупным планом, греет пальцы на кружке, из которой завивается дымок. Глаза прикрыл – после вахты, наверное. И снова командир – уже наверху, в профиль, в распахнутом пальто с погонами. Ветер: волосы развеваются, полы развеваются…

Всё? Вот Вершинин зараза, хоть бы разок соседа своего нарисовал. Делишь с человеком каюту, посвящаешь его, понимаете ли, в тонкости подводной службы – и никакой тебе благодарности.

Прищёлкнув языком, Илья закрыл альбом и полез обратно наверх. Уже и комбинация из головы вылетела, попробуй вспомни цифры.

Всё из-за Вершинина с его рисунками. Вот уж точно – зараза!

Глава 17

Смуглый лоб Артура был гладким и тёплым под её пальцами. Она прикасалась к нему осторожно: убрать выпавшую из-под парика чёрную прядку, осторожно оттянуть верхнее веко и коснуться кисточкой там, где кожа пряталась в складке.

Артур моргал, морщился.

– Уму непостижимо, – он покосился в зеркальце, которое услужливо держал Паша. – Бабы так каждое утро себя раскрашивают. Как им терпения хватает?

Саша тихонько усмехнулась.

– Ну, дело практики. Человек со стороны посмотрит на пульт управления общекорабельными системами, и у него глаза разбегутся. А ты не глядя пальцем ткнёшь и найдёшь нужную кнопку, верно?

– А как же, – хмыкнул он.

– И потом, если ты думаешь, что все женщины каждый день красятся, могу тебя разочаровать.

Он приподнял брови, и Саша нахмурилась:

– Застынь, пожалуйста, не двигай лицом. Сейчас всё опять размажется.

– Не знаю, – Паша повертел в руках коробочку с тенями, – моя Настюха из дому не выходит, не наведя красоту. Вот, купил ей, хотел перед автономкой порадовать, – он вздохнул. – Поругались – я и забыл про все эти штучки, так в сумке и лежали.

– Вот и отлично, – Саша промокнула веко Артура влажной салфеткой, – на благое дело пойдут. У нас будет самая красивая Русалка.

– Только не наступи ей на хвост, – хохотнул Паша. Артур поспешно приподнял отрез зелёной клеенчатой ткани, шлейфом стелящийся по полу и должный изображать тот самый хвост.

– Умельцы, мля, – вздохнул он, – даже не могли плавник нормальный соорудить.

– Ну извини, – Паша развёл руками, – матросы как-то больше привыкли торпеды заряжать и палубу драить. Пройти курсы кройки и шитья не успели.

– Я похож не на русалку, а на великосветскую блядь на балу у Петра Великого, – буркнул Артур, заглядывая в зеркало.

Саша хихикнула:

– Почему у Петра?

– Потому что наш первый император любил посмеяться и вкусы у него были совершенно непритязательные. Другой выставил бы эту вульгарную особу из дворца, а Пётр ручку бы поцеловал и ещё на менуэт пригласил.

Паша округлил глаза:

– На что?

– Ме-ну-эт, – по слогам протянул Артур, поправляя спутавшиеся ярко-оранжевые нитки парика. – Танец. Медленный и печальный. Паш, советую тебе до конца автономки перестать смотреть порно и взять у замполита пару исторических романов. Будет чем мозги занять, а не только руки.

– А я тебе советую заткнуться и не умничать, – беззлобно буркнул Паша. – Сань, губы будем ему красить?

– Конечно, – она убрала кисточку в коробку. – Губы у русалки должны быть алыми, как коралл.

– Ну, вот, – Паша снял с помады колпачок. – Настя любит посветлее, так что не сильно ярко получится.

– В самый раз. Артур, не надо делать утиные губы, наоборот, растяни их, улыбнись. Да не скалься!

Смуглая курчавая грудь Артура, замотанная в простыню на манер корсета, задрожала от смеха. Засмеялась и Саша:

– Товарищ командир дивизиона живучести, через десять минут вы должны прибыть в центральный пост для начала представления. А вы гримировку срываете.

– Всё, всё, – он поднял ладонь, – рисуй, журналист.

– А я читал, будто в какой-то американской газете журналист переодевался в бабу, чтобы попасть в закрытый клуб для лесбиянок! – Паша блеснул глазами. – Он потом статью написал, а бабы эти у него сто тыщ отсудили.

Артур что-то неопределённо промычал, не закрывая рта. Саша хмыкнула:

– Хочешь последовать их примеру? Дождаться, пока на лодку под видом мужика проберётся журналистка, и подать на неё в суд?

Паша озадаченно потёр лоб.

– Да нет… Зачем в суд? Женщина – это ж хорошо. То есть женщина на подлодке – это плохо, конечно, но судиться я бы не стал. Я бы ей что-нибудь приятное сделал. Чаем бы напоил. Или шилом… бабы пьют шило?

– Смотря какие бабы, – Саша отступила на шаг, разглядывая плод своего труда. – Сойдёт.

– Коломбина, Коломбина, приходи к нам ночевать, – Артур рассеяно улыбнулся. – Мы тебя же, Коломбина, будем долго согревать. Ручки будем целовать – целовать, целовать…

– Это откуда? «Буратино – восемнадцать плюс»?

– Это Покровский, – Артур легонько пихнул Пашу ладонью. – Только не говори, что ты и его не читал.

– Ребят, – Саша взглянула на часы, – пошли.

Артур шагнул вперёд, наступил на русалочий хвост и ухватился за перегородку, едва не растянувшись на полу.

– Блядь! Сань, побудь рыцарем, придержи мне шлейф.

– Только ради вас, миледи, – Саша поклонилась, прижав руку к груди, и подхватила подметавшую пол ткань. – А ты, Паша, будешь идти впереди, открывать нам переборки и кричать: «Дорогу, холопы!»

– Да пошли вы, – буркнул Паша, но кремальеру всё-таки поднял, открыл переборку.

Медленно и осторожно они прошли в соседний отсек, протиснулись между моргающими приборами. Матросы косились на них с улыбками во весь рот, вахтенный хихикал, прикрываясь учётным журналом.