Элохим

После барабанщиков из ворот Храма вышли другие левиты-музыканты. Полились жалобно-печальные звуки флейт. Следом появились каттафимы с катафалком. Элохим и Йешуа бен Сий шли за телом покойного. За ними показались рабби Гилл-Эл и Шаммай, а потом – старейшины и члены Синедриона. Первосвященник остался в Храме. Следовать за мертвым телом ему было запрещено обычаем. Похоронная процессия двинулась к месту последнего успокоения.

От Храма до долины Енном толпы людей расположились вдоль улиц, по которым двигалась траурная процессия. В ней было что-то трогательно величественное. Когда она перешла на главную улицу, неожиданно появилась Дура-Делла. На том самом месте, где она вышла навстречу Элохиму в ночь Хануки. Она была вся в черном. Никто раньше никогда не видел ее в таком наряде.

Дура-Делла подошла к Элохиму. На ее лице было искреннее горе, словно умер самый дорогой ей человек. Она поцеловала Элохима в обе щеки и пошла впереди него. Телохранители Элохима поспешили убрать ее. Но Элохим знаком руки велел им оставить ее в покое. Так Дура-Делла шла за телом и исчезла лишь тогда, когда траурная процессия вышла за городские стены.

Надгробную молитву произнес рабби Гилл-Эл. Элохим стоял рядом. Как только молитва кончилась, все взоры устремились к нему. Люди как будто ждали от него какого-то слова. Но Элохим молча смотрел, как каттафимы сняли тело покойного и внесли в пещеру. Затем, перекатив большой круглый камень, лежащий у входа в пещеру, они закрыли вход.

Рабби Иссаххар навсегда исчезал из жизни Элохима. Исчезал тот, кому он мог открыться, поведать свои сокровенные мысли. Он знал, что у него в душе образуется еще одна пустота и что в эти минуты в последний раз думает о рабби. Уже сегодня его образ сотрется в его памяти, как стерлись образы отца и матери, и переселится в мир его сновидений. И он больше никогда не вспомнит его.

Священнослужители запели печальный кадеш.

После похорон Элохим вместе с Йешуа бен Сием и Иосифом вернулся в дом рабби. По пути знакомые и незнакомые люди подходили и выражали им свои соболезнования. В то же время за спиной он несколько раз услышал шепот.

– Знаешь, брат, о чем люди шепчутся? – спросил Иосиф, когда они вошли во двор дома.

– Знаю.

– Все говорят, что Ирод отравил рабби.

– Это правда, – ответил Элохим, вспомнив, как рабби предсказал свою смерть. Еще тогда он догадался, что рабби был отравлен во Дворце Ирода.

– Люди ждут твоих действий. Что намерен делать?

– Ничего.

Рабби мудро предостерег его от безрассудных действий. В мести не было никакого смысла. Того, что произошло во Дворце, никакая месть не могла отменить.

– Они, видимо, ждут, чтобы ты поднял народ против Ирода, – сказал Иосиф.

– Никогда, – решительно ответил Элохим.

Элохиму вспомнились мудрые слова рабби Иссаххара, высказанные им в разное время в многочисленных их беседах.

«Мировая история творится не в Риме, а на вершине горы Мориа, где витает Дух Божий, где стоит величайший в мире Храм. И если даже Храм будет разрушен, как это произошло прежде, ничего не изменится. Гора Мориа останется на своем месте, и Дух Божий вечно будет витать над ней. Гора Мориа – средоточие мира. Вся мировая история вращается вокруг ее вершины – самого святого места на земле. Кто владеет ею, тот владеет умами и сердцами людей, всем миром. Она по всем человеческим и нечеловеческим законам принадлежит нам, иудеям, тебе лично, Элохим! Ибо царь Давид, твой предок, выкупил ее у иевуссеев, хотя и без того владел ею по праву захвата. Но сыны Авраамовы, потомки Исаака и Исава, сводные братья, будут вечно воевать между собой за гору Мориа, в то время как прочие племена будут вовлечены на той или иной стороне, как придаточные силы, сами того до конца не осознавая. Вот в чем заключена вся мировая история!»

Эти слова рабби тогда глубоко запали ему в душу.

За весь день Анна не промолвила ни слова. Элохим понимал, насколько она глубоко скорбит и страдает. Но по ее отчужденному лицу было видно, что она не нуждается в сочувствии и словах утешения. И Элохим старался не тревожить ее.

– Где Анна? – был его первый вопрос, как только он вошел в дом рабби.

– Госпожа в спальной комнате рабби, – ответил Никодим.

Элохим немедленно направился к ней. Открыв дверь, он нашел ее сидящей у кровати отца. С каменным выражением лица она смотрела в одну точку и, казалось, даже не заметила, как вошел Элохим. Она была здесь, рядом, но мысли ее витали где-то далеко. Вдруг она перевела взгляд на Элохима. В ее глазах засверкали чертики, злобно, с ненавистью. Никогда прежде она так не смотрела на Элохима. Он решил оставить ее одну. И Элохим уже повернулся, чтобы уйти, как услышал голос Анны.

– Ты должен был убить Ирода еще тогда, здесь, в этой комнате. Твой меч был при тебе!

70

Крепость Масады по преданию была воздвигнута еще хасмонейским царем и первосвященником Ионафаном[50] на плоской вершине горы, представляющей собою обширное ромбовидное плато, которое по краям круто обрывалось вниз. Снизу сама гора выглядела как гигантский корабль, плывущий в пустыне. Когда молодой Ирод впервые увидел Масаду, его дух был пленен ее суровой красотой. Гора возвышалась посреди пустыни как естественная неприступная крепость. Ее неприступности Ирод и доверил двадцать лет назад свою семью, когда парфяне вторглись в Иудею и ему пришлось бежать к римлянам.

Позднее, став царем, он решил перестроить крепость Ионафана и превратить Масаду в форпост на южной границе своего царства. Крепостные стены, идущие по краям плато вкруговую, были увеличены в толщину и высоту. Над ними по всему периметру были воздвигнуты тридцать восемь прямоугольных башен, каждая высотою в семьдесят футов. Внутри крепости царь построил дворец с мраморными колоннами. Полы дворца были украшены разноцветной мозаикой, а стены фресками. По углам с четырех сторон возвышались башни высотой в девяносто футов. Во дворе, как и в прочих царских дворцах, был посажен огромный куст вечнозеленой благоухающей руты, цветущей по весне желтыми цветами. За дворцом находилась большая баня, где царь проводил выездные сессии «идумейских лепестков». «Ирод явно знает, как надо жить», говорили его римские друзья.

На редкость плодородная земля плато была отведена в основном под культивацию. По этой причине винные погреба, наполненные запасами римского вина на многие годы, зернохранилища и оружейные арсеналы были построены вдоль крепостных стен. Ирод хотел создать полностью независящую от внешнего мира крепость и затмить всех царей «самым высотным в мире дворцом». Но он превзошел даже самого себя.

Однажды утром, стоя одиноко на краю утеса, выступающего над обрывом Масады, царь наслаждался восходом солнца. Дул слабый ветерок. Ветры часто гуляли на вершине, внезапно меняя направление. Его взору открылась вся суровая и величественная красота пустынного мира. Солнце медленно поднималось на востоке над голыми моавитскими горами за блестящей полосой Мертвого моря. В лучах восходящего солнца скалистые склоны Масады переливались игрой оранжевого и красного цветов. Дорога в Египет, проходящая по желтой пустыне между Масадой и Мертвым морем, тянулась далеко на юг. А на западе в бесконечную даль уходили каскады безжизненных идумейских гор. Кругом не было ни души. В Масаде царь не нуждался в круглосуточном присутствии личной охраны. Его охраняла природная неприступность самой крепости. Он чувствовал себя на вершине славы и власти.

«Нет никого, – вслух сказал он, – только ты, Моро, и мир!»

Его взор и мысли обратились к Иерусалиму. Но внезапно ветер усилился. Ирода чуть не снесло резким порывом в обрыв. Он с трудом удержался на ногах. Но его взгляд приковали к себе трехъярусные террасы, спускающиеся друг за другом с утеса вниз к пропасти. И тогда ему в голову пришла невероятно дикая мысль – построить еще один дворец на этих естественных террасах, защищенных от ветров, гуляющих на вершине.

Так на самой верхней террасе было построено изящное белокаменное четырехкомнатное палаццо с красной крышей. На средней террасе была воздвигнута беседка, подобная Красному Пентагону в иерусалимском Дворце. И, наконец, на самой нижней террасе недавно было закончено строительство еще одной бани. Все три строения были соединены боковой крытой лестницей, спускающейся от крепости до нижней террасы. Получился трехъярусный миниатюрный дворец, повисающий прямо над пропастью. Издалека он выглядел как птичье гнездо.

В Масаде царь большую часть времени проводил именно в этом малом дворце, предоставив большой дворец женам, наложницам и детям. Ему особое удовольствие доставляло попариться в бане, а затем поостыть в открытой беседке и наблюдать за Змеиной тропинкой, идущей вверх к крепости по обрывистому склону горы со стороны Мертвого моря. Царь первым узнавал о приезде гонцов из Иерусалима.

Каждое утро Ферорас отправлял гонцов к царю с собственноручно написанным письмом. Однако весть о смерти рабби Иссаххара дошла до царя только на следующий день после похорон, поскольку сам Ферорас узнал о ней поздно, когда утренние гонцы уже были отправлены. И он решил подождать до следующего утра. Ферорас не любил писать письма.

Царь сидел вместе с Сарамаллой в беседке, когда письмо Ферораса, доставленное гонцом, ему передал принц Антипатр.

Узнав о смерти рабби Иссаххара, царь в ярости схватил принца Антипатра за горло.

– Мразь! Это ты отравил его!

Ирод совершенно забыл, что принц Антипатр всего лишь действовал по его указанию.

– Абба, отпустите, вы душите меня!

Принц Антипатр обеими руками уцепился за запястья царя, стараясь освободиться от мертвой хватки. Но царь не ослабил свою хватку.

– Я обещал спасти его. Где твои поганые маги? А!? Где?

– Они, кхе, уже в Иерихоне, – прохрипел принц Антипатр. – Завтра будут в Иерусалиме.

– Завтра!? Уже поздно, идиот! Они должны были быть там давно. Какой толк теперь!?

Царь со злостью оттолкнул сына. Тот чуть не свалился за перила беседки в пропасть. В последнюю секунду он ухватился за колонну.

– Убирайся вон с моих глаз!

Принц Антипатр с видом побитой собаки поплелся к лестнице.

– Дать ему волю, этот подонок отравил бы всех, – сказал царь Сарамалле, – меня в том числе.

– Родо, ты дал ему слишком много власти, сделав его наследным принцем.

– С этой минуты он больше не наследник. Трон я оставлю маленькому Ироду.

– Неужели еще раз перепишешь завещание?

– Конечно, перепишу. Вот увидишь, как только вернусь в Иерусалим.

– А это когда?

– Черт, я даже не подумал. Как не вовремя он умер. Столько еще тут дел. Еще в Цезарее надо закончить амфитеатр. Агриппа собрался приехать летом. А может быть и сам цезарь приедет. Что теперь делать? А!?

Порт в Цезарее был почти завершен. Был построен целый город, спускающийся амфитеатром к морскому берегу и огражденный, как подковой, зубчатой стеной с десятью башнями. Самую высокую из них царь назвал Друзусом в честь пасынка цезаря. Под городом была проведена сообщающая между собой канализационная сеть. Теперь оставалось только закончить амфитеатр, венец всего строительства или, как говорил царь, «амфитеатр в амфитеатре», с которого будет открываться изумительная панорама гавани.

– Родо, похороны уже состоялись. Завтра третий день. Теперь нет большой разницы, когда выразить свое соболезнование – на третий, седьмой или тридцатый день.

– Ты прав, Сарамалла. Закончим дела тут. Вернемся, как было намечено.

Однако с каждым днем гонцы Ферораса доставляли царю все более и более тревожные вести из Иерусалима. Сначала он узнал, что по городу идут слухи об отравлении рабби Иссаххара царем. Потом ему стало известно, что люди собираются небольшими группами на улицах. В городе еще спокойно, но напряжение витает в воздухе. Наконец, на седьмой день прискакал сам Ахиабус.

– Ваше Величество, бене Бабы вернулись в город. Явно зреет заговор.

– Заговор!!! – завопил царь. – Я им покажу заговор! Неблагодарные твари!

– В городе произошло несколько убийств, – сообщил Ахиабус. – Убили моих доносчиков из числа иудеев. Убили сами же иудеи. Средь бела дня. И все они убиты одним и тем же способом – острым, кривым, как малюсенький серп, кинжалом.

– Сикой? – спросил Сарамалла.

– Да, сикой, – подтвердил Ахиабус.

– Родо, это чисто иудейская находка, – сказал Сарамалла. – Сику легко спрятать в ладони или в рукаве. Убийца подходит к жертве сзади в людном месте, одной рукой закрывает ему рот, а другой вонзает сику в шею или прямо в сердце под лопату. А потом сам растворяется в толпе. Быстро, бесшумно и чисто. Убийство по-иудейски.

– Трусы поганые! – прошипел царь. – Даже и убить не могут по-мужски.

– Но пока тихо, Ваше Величество, – доложил Ахиабус. – Все ждут конца поминок. Правда, уже на завтра намечена тайная встреча в доме Шаммая.

– Тайная встреча! Почему ты еще не поймал этих сынов Бабы? А!?

– Ваше Величество, мои люди ищут их повсюду. Но они скрываются умело. Каждый день меняют место ночевки. И никто их пока не выдает.

– А сыны Бабы у Шаммая будут? – спросил Сарамалла.

– Неизвестно. Известно только, что там будут самые влиятельные люди города, за исключением Коген Гадола. Но у меня есть свой человек в доме Шаммая.

– А известны какие-нибудь имена? – спросил царь.

– Да, рабби Гилл-Эл и Элохим будут там.

– Элохим!? – завопил вновь царь. – Черт дернул меня поверить ему! Он обещал не выступать против меня. Послушай, Ахо, их всех, на х*й, скрути там же на месте.

– Стоит ли торопиться, Ваше Величество? – сказал Сарамалла. – Пусть встречаются. Тогда мы узнаем, что они замышляют. Всегда лучше заранее знать, чем дышит твой враг.

– Ваше Величество, Сарамалла прав, – сказал Ахиабус. – Пока спокойно, но если взять их завтра – это может взорвать ситуацию. Слишком знатные люди!

Царь всегда прислушивался к разумным советам.

– Согласен. Дадим им возможность. Пусть встречаются на х*й. Но мы сегодня же едем в Иерусалим!

71

Царь вернулся в Иерусалим той же ночью, нежданно для дворцовой челяди и застал многих врасплох. Галлы, фракийцы и идумейские стражники почивали утомленно в объятиях рабынь и служанок после бурных оргий. К его удивлению, весь Дворец был погружен в полумрак. Лишь в окне Николая Дамасского горел слабый свет. Писатель все еще корпел над очередными страницами биографии Ирода.

Царь был возмущен.

– Вот как Дворец охраняется! Стоит только уехать ненадолго, как все проваливается на х*й в тартарары. Гады!

Однако вскоре Дворец разом пришел в движение. Люди в спешке одевались и суетливо бежали туда, где им положено было находиться.

Узнав о приезде царя, Ферорас также поспешно оделся и вышел из своего дома. Он успел встретить брата у ворот Колонного двора.

– Ты почему еще не выполнил мой приказ? А!?

– Моро, виноват. Как-то рука не поднялась. Все же сестра!

Ферорас был единственным человеком во Дворце, кто мог позволить себе ослушаться царя. Ирод бросил на него гневный взгляд и быстрым шагом направился в Колонный двор. Ферорас поспешил за ним. Раб Симон вместе с мальчиком-кастратом старались не отстать от них.

– Моро, тебе надо поговорить с Меей, – на ходу уговаривал брата Ферорас. – Она умоляла дать ей последний шанс.

– Даже видеть ее не хочу. Ты должен был покончить с ней до моего приезда.

Они прошли между колоннами во двор. В этот момент из Агриппиева дома выбежала Соломея. На ней лица не было. Подбежав к царю, она упала к его ногам и начала их целовать.

– Моро, пощади! – зарыдала Соломея и на одном дыхании проговорила. – Зачем ты губишь меня? Что такого я сделала? Какой кошмар!

Царь высвободил свои ноги из ее объятий. Соломея встала, растерянно посмотрела на своих братьев. Потом отчаянно схватила царя за рукава и прошипела:

– Знаю, зачем тебе нужна моя смерть! Но ты тоже знай, что пока тебя не было, твоя маленькая сучара снюхалась с негром!

– Что!? – крикнул царь, оттолкнув Соломею от себя. – С негром!? Нет! Не может быть! Не верю!

– С тем новым нумибийским рабом!

В глубине души царь верил своей дочери, верил ее словам, что она, «дочь хасмонейской принцессы», никогда не опустится до какого-то черного раба. Но вдруг перед его взором живо предстала сцена, как ее маленькую Сосо тискает огромный негр. Вздулись жилы на висках.

– Где она!? – не своим голосом заорал царь. – Где Черный Евнух!?

Он изменился в лице. Весь побагровел. Ферорас немедленно послал мальчика-кастрата за Черным Евнухом.

Вскоре прибежал Черный Евнух вместе с новым евнухом, недавно приставленным к Соломпсио.

– Где Соломпсио!?

– Ваше Величество, принцессы нет в своей комнате, – ответил дрожащим голосом Черный Евнух.

– Что!? Нет в своей комнате!? Где тогда она!? А!? Черная дрянь!

– Не знаю, Ваше Величество, я спал…

– Я тебя спать поставил туда!? – заорал царь. – А, мразь!? А этот урод тоже спал?

– Нет, Ваше Величество, я видел, как принцесса вошла вот туда, – ответил испуганно евнух, показав рукой на вход в Августов дом.

– Что!? – удивился царь и тут же устремился туда.

– Всем оставаться здесь! – приказал Ферорас и рванулся за братом.

Ирод буквально влетел в дом, сбив с ног одного из стражников у дверей. Он побежал по лестницам на второй этаж. Коридор был пуст. У дверей в Тронный зал не было никакой стражи.

– Куда теперь? Где она может быть?

– Где угодно, Моро. Надо проверить все углы.

Царь открыл двери в Тронный зал. Там никого не было. Он уже собрался закрыть их, как вдруг мелькнула мысль проверить Овальную комнату, находящуюся за Тронным залом. Потайная дверь в Овальную комнату располагалась прямо за троном.

Он прошел через весь зал и обошел трон. Сердце колотилось. Тряслись руки. Подошел вплотную к двери и прислонил к ней голову. В этот миг он отдал бы все на свете, лишь бы не застать дочь в Овальной комнате. Потом приложил ухо и стал прислушиваться. Не было слышно ничего. Тихонько приоткрыл дверь и застыл на месте как вкопанный.

В полумраке он увидел Соломпсио и не сразу заметил черного раба. Тот, облокотившись, сидел на столе, откинув голову назад и свесив широко расставленные ноги, между которыми она стояла на коленях, обхватив одной рукой его за бедро, а другой схватив его – и у Ирода мелькнуло в голове: «слоновый хобот», который то появлялся, то исчезал за ее длинными волосами.

Вмиг в памяти пронеслись последние разговоры с дочерью. Как она была тогда красива! Как убежденно она говорила о том, что если он выполнит ее желание, то она переспит с ним, что переспать с ним, собственным отцом ей ничего не стоит, что для нее нет ничего святого, что родственные узы ничего не значат – «все люди между собой родственники», что она выше всего этого, что она никого не любит, что ее, кроме ее красоты, ничто не волнует, что она только хочет быть самой красивой женщиной в мире, что она может выйти замуж за него, за своего отца и народить ему много красивых детей, что она всегда выполняет обещания. И он верил ей, несмотря на все свои подозрения, верил, что в конце концов она сдержит свое слово, что их связывают особые узы, что она понимает его как никто, – «даже Мея не понимает меня, как Сосо», что она есть он сам, «Ирод в облике Мариамме», что она не как все, что она непредсказуемая, что в один прекрасный день она сама подойдет к нему и ляжет с ним спать, что она родит ему сына, второго Ирода, наследника его трона и продолжателя его начинаний. Какую сладкую мечту она вселила тогда в его душу! Один негр – и все рухнуло.

Лицо налилось кровью. Он зарычал как раненый зверь и в два прыжка очутился у стола. Соломпсио вскрикнула и отпрянула назад. В доли секунды царь вынул меч из ножен и, схватив его за рукоятку обеими руками, с диким воплем всадил его черному рабу в живот. Меч прошел насквозь, пригвоздив того к столу. Обомлевший раб конвульсивно скрючился, ухватился за клинок меча, порезал себе пальцы, и завизжав писклявым голосом, тут же разжал их и рухнул обратно на стол. Царь достал из-за пояса бедуинский кинжал, отрезал нумибийцу **** и запихнул ему в рот. В комнату вбежал Ферорас.

– Брось это черное дерьмо собакам, – приказал царь Ферорасу.

Ферорас вытащил меч из живота нумибийца и перерезал им ему горло. Затем стащил его со стола. Тело раба грохнулось на пол, звучно стукнув головой. Тут на помощь Ферорасу подоспели стражники. Ухватили за ноги и уволокли мертвое тело из комнаты. Следом вышел Ферорас.

Царь остался наедине с Соломпсио. Она забилась в угол, как тогда в его сне, съежившись в комочек. Царь тяжелым шагом подошел к ней. Встал над ней. Сам не знал, что делать, что сказать. Внутри все кипело. Не отдавая отчета своим действиям, он вцепился в волосы дочери. Соломпсио крикнула. Он поднял ее и швырнул к столу. Она ударилась о край стола и распростерлась на столешнице. *** * **** ******** ******** **** ** ********* ******. Он тут же налетел на дочь. Она выпрямилась, попыталась убежать от него, но получила удар в затылок. Она упала обратно на стол. Он еще раз сильно ударил ее по голове. От удара о стол у нее разбились губы, из носа хлынула кровь.

Он схватил ее ***** ****** за талию, ****** ****** ********* ****** **** *** * ** ********* **** *******. Она пришла в себя, крикнула в ужасе.

– Нет, абба, умоляю, нет!

– Заткнись, сучара!

Соломпсио попыталась еще раз выпрямиться. От этого ****** ********* *** крепче, ****** **********. Он прижал ее к себе, схватив обеими руками за ***** и затем ***** прижал ** ******* * *****. От боли она закричала. И он стал колотить ** о край стола. Колотил долго, мучительно, с каким-то остервенением. От злости хотел словно ********* *** ** *****. Соломпсио стонала в полу-сознании.

Вдруг, ** ******* ******, он снял ее со стола, ****** ****** * ******* * так сильно прижал к себе, что хрустнули ее кости. От боли она потеряла сознание. Дикое наслаждение у него смешалось с отвращением. Он тяжело застонал, потом завыл как раненый зверь. Никогда прежде он так долго не ******. Наконец ****** ********* и он тут же отпустил ее. Соломпсио упала на пол. Он презрительно взглянул на нее. Все ее лицо было в крови. Разбитые губы вспухли. Нос был изуродован.

– Теперь довольна, сука! – всхлипывая, проронил Ирод. – Получила свою красоту!

Он вытер рукавом слезы, перешагнул через нее и направился к двери.

Ферорас все еще был в Тронном зале, когда брат вышел из Овальной комнаты. На лице у царя было брезгливое отвращение.

– Нумибийца уже бросили собакам, – доложил Ферорас.

– Вели отрубить голову Черному Евнуху. Нельзя оставлять ни одного свидетеля в живых. Тех стражников, которые уволокли черную мразь, брось львам. Евнуха этой сучары тоже. Никто не должен знать о том, что здесь случилось. Понял!?

– Понял, Моро. Что делать с Сосо?

– Убей суку!

– Моро!?

– Что!? Жалко!? Бери тогда себе в жены!

Ферорас отвернулся.

– Не хочешь! Убери тогда ее с моих глаз. Отправь куда-нибудь! Не могу ни видеть, ни слышать ее!

– Может быть, отправить ее в Идумею. К Фаса-Элу в жены.

– Отправь!

72

– Пгхизгхак бгходит по Иудее! Пгхизгхак восстания! Мы, евгхеи, можем гхасходиться во мнениях, в толковании Тогхы и Закона, в чем угодно, но мы едины в нашей вегхе Богу и ненависти к Игходу. Сила евгхеев в их единстве! Поэтому из глубины моей души неудегхжимо вопиет нагхужу только одно, – и на этом месте рабби Шаммай закрыл глаза, простер одну руку высоко вперед и воззвал: – Евгхеи всех земель, соединяйтесь!

Так завершил свою пламенную речь рабби Шаммай и сел. Хлесткие слова злого гения прозвучали как гром среди ясного неба и произвели зажигательное воздействие на поклонников его ораторского искусства. Некоторые из них даже не удержались и, вскочив со своих мест, бурно зааплодировали. Из-под густых черных бровей злые глаза рабби Шаммая метали громы и молнии во все стороны. Его лицо сморщилось, маленькое тело съежилось, словно куда-то исчезло и создалось впечатление, что он состоит из одной огромной головы с выпуклым лбом, выступающим между густой черной шевелюрой и большой бородой с проседью.

– Элохим, ты наша единственная надежда! – сказал Эл-Иезер бен Гирканий, горячий сторонник рабби Шаммая. – Ты не можешь сказать «нет». Кому еще, как не тебе, сыну Давидову, – законному наследнику иудейского престола, – возглавить свой народ! Стадо ждет своего пастыря!

– Верно! – подхватил Йешуа бен Фабий, другой шаммаит. – Элохим должен вести свой народ против идумейского узурпатора.

– Ты зря отказываешься, Элохим, – сказал Маттафий бен Теофилий. – Ты мог бы, если бы был у нас другой наследник иудейского трона из дома Давида. Или же на худой конец из дома Саула. Уверен, то же самое сказал бы покойный рабби Иссаххар!

– Вряд ли, – спокойно возразил Элохим.

– А почему «вряд ли!», – спросил с недовольным видом Эл-Иезер бен Гирканий.