Недоступная

– Давай включим музыку? – спокойно и мягко говорю, боясь спровоцировать новый виток истерики. – Какую хочешь? Хочешь про слоника?

– Неть!

– Хорошо, будем без музыки…

Оборачиваюсь с тоской смотрю в зарёванные глаза. Хочу позвонить Марату и обложить его трёхэтажным матом, заставить притащить свою задницу сюда и самому решать этот вопрос. Остро хочу вылить на него всё то, что мы пережили за эти минуты. И в тоже самое время понимаю… этого не сделаю.

Я – ненавижу себя, его, то, что мы натворили и творим с нашим сыном дальше. Он ничего не понимает и просто хочет быть рядом с теми, кого любит, не разделяя нас на «свой» и «чужой», потому что мама и папа для него одинаково значимые персонажи. У меня так было… я помню эти эмоции, я всё, к сожалению, помню.

Меньше всего хочется причинять сыну боль, но, кажется, что бы я ни делала, избежать этого невозможно. Отворачиваюсь, откидываю голову и закрываю ладонями лицо, не в силах слушать судорожные всхлипы.

Это всё из-за меня, маленький мой, всё из-за меня. Тебе досталась не очень хорошая мать. Прости меня…

Глава 4

Марат

Людей разных возрастов, комплекций и устоев объединяет одно: они все хотят жить так как хотят, творить пиздец и никогда не расплачиваться за него сполна.

Вот такая правда. Циничная. Грубая. Настоящая.

Я тоже хочу. Хотел. А сейчас не могу ответить на этот вопрос. Своё «хочу», последние два с половиной года, я засовываю слишком далеко, чтобы можно было так просто оттуда вытащить. Моё «хочу» или «не хочу» теряет смысл и вполне заменимо ещё одним простым словом: «надо».

– Она не хочет… просто не хочет, – с горечью произносит мать, опустив глаза куда-то на стол. – Я, конечно, могу игнорировать это, делать вид, что не вижу, продолжать настаивать, но это ни к чему хорошему не приведёт.

Внутренности сковывает льдом. Марина не предмет для разговоров, но мать улучила момент, чтобы высказаться. К слову, всё что касается матери моего ребёнка – раздражает. С недавнего времени – это рефлекс.

– Думаешь, начнёт препятствовать? Она настраивает ребёнка против?

Мать складывает руки замком, локти едва касаются поверхности.

Я остаюсь в полутени у стены, слушая, как в гостиной хохочет Эмиль, веселя Малику. Это то единственное, что заставляет держаться в рамках. При сыне никакой агрессии.

– Нет, – выдыхает. – Она не такая плохая, как тебе кажется. Марина… она не хочет конфликта, не хочет устраивать битвы. Боится нас, что бы я не говорила, всё равно боится. Лишний раз не зайдёт, не останется, не попросит ни о чём. Самостоятельная, но на деле очень хорошая и одинокая девочка. Одна, понимаешь?

Произнесённое соскабливает самую суть моих эмоций. Где-то глубоко внутри, что-то тёмное, яростное и злорадное поднимает голову. Пока я злюсь на неё за унижение, мелкая, горькая радость греет нутро.

Боится… Хоть что-то.

Признаться… я получаю удовольствие от её страхов, питаюсь ими как дикое животное. Если бы она только знала, сколько раз моя ярость превышала порог, сколько раз я останавливался, чтобы не размазать. Бесчисленное количество раз. Сука…

Слова матери, в контексте мыслей, кажутся наивными.

Не заходит она…

Сжимаю челюсть. Марина вполне может не заходить из-за нежелания общаться, вот и всё. Я не вижу двойного дна, но и не исключаю, что действительно опасается. Какой бы кач в её голове не присутствовал – базовые настройки ещё не сбиты. Надеюсь. Хотя, в её отношении, очень сложно быть в чём-то уверенным на сто процентов.

Мать хмурится, взгляд становится острее.

– М-м-м… торжествуешь, – тянет, не скрывая горечи.

В очередной раз, на дне её глаз плещется разочарование. Оно, сука, осязаемо.

За это время, она столько раз успела разочароваться во мне, что хватит на всю оставшуюся жизнь. Нас учили почитать старших, учили уважению… но блять, мне как никогда хочется нарушить все правила разом. Банально заебался.

Короткая вспышка ярости поднимается волной. Принудительно душу в зародыше, переключаюсь на спокойствие. Чёртова реальность. Самостоятельно загнал в ловушку, саморучно создал эту трещину и мне действительно жаль, что так происходит. Нервничает мать, напряжён отец, а сёстры опускают глаза, стараясь не провоцировать на конфликт.

Мать относится так же, как и прежде, но простить… простить не может. Чувствую это и не злюсь совсем, нет обид на неё. Возможно, я слишком взрослый, чтобы на это обижаться. В конечном итоге, я её вечный должник за свою жизнь и за жизнь сына. Там, где похерил, она исправила, собрала и склеила. Воистину, святые руки матери могут творить величайшее добро. Самое великое добро…

– Почему ты упорно продолжаешь видеть в ней что-то плохое? Она тебя чем-то обидела? – спрашивает спокойно.

Скриплю зубами, чувствуя горечь на языке. Я не хочу, чтобы нервничала и накручивала себя моей жизнью. Отвожу глаза. Мне претит лгать в семье. Мы родные люди, мы привыкли поддерживать друг друга и как бы не злились, всё равно стараемся принять, но то, что происходит, говорит об обратном. Она принять мою позицию не хочет и не слышит доводов. Это грёбаный фейерверк, и он совсем не радужный.

Наверное, мне есть чем себя оправдать, ведь на личную чашу весов, я успел отсыпать достаточную плату. Она, по ощущениям, давно превысила кармический долг. Жаль, что легче от этого не становится.

– Я отношусь к ней нейтрально, – бросаю ровно, чтобы закрыть тему.

– Серьёзно? – мать мгновенно приподнимает бровь, смотрит с лёгкой иронией.

Прислоняюсь к столешнице, скрещиваю руки на груди, пытаясь выглядеть невозмутимо, но от её взгляда не укрыться. Слишком хорошо меня знает, как бы я не крыл свои косяки, она всегда знала где я проебался.

Отец когда-то рассказывал, что влюбился с первого взгляда, но понял это далеко не сразу. Красивая история любви, ожидаемый финал: свадьба, дети. Только не всегда свадьба – это начало чего-то хорошего, бывает совсем наоборот. У меня наоборот и это «наоборот», качнуло силы из резерва не церемонясь. Нет ни сил, ни желания бороться, прикрываясь масками. Слишком много этого дерьма было последнее время. Я устал жить правильно, вытягивать из себя там, где нет. Задолбался в доску, кто бы знал, насколько…

– Всё ещё простить не можешь, да? Марат… столько времени прошло, а ты так и продолжаешь.

Опускает подбородок вниз, смотря на свои руки, светлые волосы падают на лицо. Какое-то время в кухне относительная тишина, а после мы вновь встречаемся взглядами, и я понимаю, что просто так из этого разговора не выйти. Не живым точно.

– А смысл? – саркастически замечаю, для эффекта разводя руками. – Отец дал добро, моё мнение не учитывалось. К чему эти вопросы?

Сокрушённо качает головой, взгляд становится тяжелее. Она смотрит на меня не как на взрослого мужика, а как на ребёнка, который так ничего и не понял. Я знаю этот взгляд, таким мы получали за хреновые оценки в школе. Получали и всегда боялись расстроить.

Через секунду я слышу ровно то, что вытряхнуло тогда, в первый раз:

– Настоящий мужчина несёт ответственность. Мы воспитывали тебя мужчиной… – замолкает на секунду и добавляет шёпотом: – Что же ты делаешь, Марат… что ты творишь…

В голосе отчаяние дикое и оно бьёт меня, как рыбу глушат об лёд. Пиздец… договорились.

– Поэтому наказали? – голос полон иронии, но на деле, меня разбирает на атомы раскидывая по вселенной.

– У меня душа за тебя болит, кровью обливается. Почему ты не пытаешься посмотреть иначе? Я же понимаю, что тебе самому от этого неприятно. Сынок… так тоже нельзя.

– Не драматизируй, – отмахиваюсь.

Мать плотно сжимает губы, глаза устремляются в сторону, но прежде, чем я успеваю добавить хоть что-то, в диалог вступает отец:

– Это, если хочешь знать, равноценная расплата.

Бурлящая кровь под напором устремляется в голову. Тормозная система отказывается срабатывать по требованию и на полном ходу, я врезаюсь в кромешную тьму. Стискиваю до хруста кулаки. Кипящая ярость вот-вот вырвется наружу.

– У моего сына не моё отчество и не моя фамилия. Ты так решил меня проучить? -чеканю не оборачиваясь, чувствуя тяжёлый взгляд. – Доволен? Или ещё что-то ожидать? Мне не пятнадцать, отец.

– Все наши поступки рано или поздно приводят к чему-то. Твои, привели к «этому», – сдержанно проговаривает, игнорируя мой выпад.

Каждое слово весит стакан ртути, которую предстоит выпить сразу после. Это не плохо и не хорошо… это никак. Я устал обороняться, предел есть у всех, у меня тоже.

Мышцы каменеют. Кинуться защищаться – первая реакция. Вторая – экстренное торможение рефлексов, потому что, нет в этом смысла. Выбираю второе и мягко отпускаю поводья, расслабляя тело. Его «ученье» мне не нравится, но это уже сделано. Прошлого не изменишь – это тоже данность.

Отец подходит к матери, опускает руки на плечи, сжимает. Эти люди для меня пример. Больше двадцати пяти лет брака, четверо детей, взаимопонимание. Они слышат друг друга не разговаривая, любят, поддерживают. Моя личная семья, должна была стать похожей.

Предсказуемо начинаю кипеть ещё больше, завожусь на полную. Внутри угли. Глушить такие сильные эмоции самое сложное, что когда-то приходилось делать в родительском доме. Раздирает со скоростью света, на ошмётки, на молекулы.

И в то же время, мне нечего сказать, он – прав.

Отвлекаюсь, слыша приближающиеся шаги. Малика тихо семенит голыми ступнями по паркету, прижимая к себе спящего Эмиля.

Беззащитный, маленький, родной. Если поднять детские фотографии, то Эмиль полная копия нашего младшего. Феноменальное сходство. Марина предложила сделать тест, а я без теста видел – мой. Его мать, иногда, хуже гарпии, а он её противоположность. Гены ластиком не сотрёшь, думаю, что где-то, да выстрелит, но чёрт, не хотелось бы.

Набегавшись, вырубился раньше обычного, что завтра срикошетит в ранний подъём. Я знаю его расписание лучше своего собственного, выучил досконально всё, что мог за полгода.

Подхожу ближе, быстро в лоб целую, делаю на автомате, но испытывая сильные эмоции. Рядом с ним неконтролируемые вспышки, сейчас уже и не вспомню время, когда искренне не хотел, чтобы он рождался. Я действительно не хотел.

– Унеси его в детскую, – тихо прошу.

Сестра молча кивает, не поднимая глаз, утыкается носом в тёмную макушку и вдыхает. Она тоже не на моей стороне, как бы не скрывала, но я знаю, что за полтора года отсутствия, изменилось максимально много. Раньше, для младших, я был эталоном поведения, всегда по правилам, так как надо, а потом всё покатилось в задницу.

Спустя десять минут покидаю дом. Останавливаюсь на ступенях, нахожу пачку, встряхиваю, вытаскиваю одну и подкуриваю. Дым заполняет лёгкие, обжигает, давит изнутри, но я только глубже вдыхаю. Глаза смотрят в темноту, внутри искрит.

"Она не хочет…"

Да кто тебя спрашивает, блять…

Зло усмехаюсь, переставая контролировать мысли. Наедине с собой могу позволить всё. Например, отчаянную ярость.

Не хочет…

Ещё одна усмешка.

Плевать мне. Мы все делаем не то, что хотим. Я знаю, что ты не хочешь, а ещё знаю, что глупее всего будет, пойти в открытый конфликт самому. Нужно быть умнее, мудрее, сдержаннее. Рациональная часть сознания подсказывает правильные вещи, но вторая, где кипит кровь, хочет поставить на место. Подсознательно воспринимаю её трепыхания как борьбу, как вызов и реагирую соответственно. При этом чётко осознаю, что она просто напуганная девчонка. Напуганная, обиженная, ядовитая.

А ведь я ожидал, что она окажется кукушкой. Попробует, поймёт, что та, весёлая жизнь круче и сольётся. Ждал, когда оступится! Я, блять, ждал, когда смогу с чистой совестью послать всё «правильное» на хер и сделать так как надо… Забрать сына и отмахнуться.

Докуриваю сигарету в две затяжки, отбрасываю окурок в сторону и разворачиваюсь к машине, сжимая ключ. Удовлетворения от никотина – ноль.

Я не могу осуждать родителей, как бы сильно не злился, мне не позволяет совесть вгонять штыки. Отцу особенно. Он слишком долго позволял жить с ощущением розовых очков. Блять… я и жил. Трахался, пил, учился, что-то там себе хотел доказать и постоянно думал, что уготованная участь – не моё. Наивный придурок…

Последние полгода изменили восприятие мира до неузнаваемости. В одночасье окунули по самую макушку. Раз и ты в дерьме.

– Почему ты не рассказывал это раньше? – хрипло спрашиваю.

Отец откидывается на спинку кресла и смотрит прямо в глаза. Он не сомневается и уже ничего не скрывает, поэтому ровно отвечает:

– Дал возможность прожить это время так, как хочется.

Мгновенно бросает в холодный пот.

– Бред какой-то! – психует брат.

Спокойно смотрю, как Равиль нервным движением ерошит волосы, вскакивает на ноги, начиная расхаживать туда-сюда.

– Это наша реальность, – разводит руками отец.

Он не шутит, говорит на полном серьёзе. И это полнейший – звездец.

Наверное, именно тогда я и понял, что такое настоящий страх за тех, кто от тебя зависит. Разговор затянулся до самого вечера, вышли, когда стемнело и попытались принять новую реальность. Попытались…

– Что думаешь?

Пожимаю плечами смотря на младшего.

– Я думаю, что это пиздец… – Равиль сам отвечает на вопрос и без прощаний уходит в сторону машины.

Родиться Шахмалиевым – это навсегда повесить на себя аркан. Теперь шутки родни про дочерей дяди, выглядят совсем не смешными. А может быть и к лучшему, что они никогда не узнают, что такое плясать под чужую дудку, стараться не только выжить, но и защитить.

Государственные контракты, обязательства и бесконечные договорённости. Целый ворох бабла, дерьма и обязанностей. Я знал, что наш бизнес не сладенькая вата и был готов к сложностям, но никто не говорил, что мы просто сошки, которых могут заменить в любой момент, как только наши действия пойдут вразрез с требованиями сверху.

Это полный пиздец, если хотите…

Мой сын от меня зависит, и я родившийся в такой семье, с подобными скелетами в шкафу, не имею право на ошибки. Никакие…

У меня было прекрасное детство, юность и полная уверенность, что в этой жизни я знаю своё место, свой путь. Оказалось – ни хрена я не знал, долбаёб.

А сейчас меня бесит реальность, в которой, мой ребёнок носит чужую фамилию. Это действует спусковым триггером каждый раз.

Мысли хаотично перескакивают с одной на другую.

Да, так будет безопаснее, но, блять, кто сказал, что я счастлив?! Я не знаю, как повернётся жизнь, не знаю, смогу так же тащить как отец, смогу стать стеной или нет…

Грёбаный круг сансары.

Я, Равиль, а позже и Ян… мы все повязаны. Нам дали время, а потом спросили сполна. Будь я хоть немного сволочью, то забил бы болт. Отец еще полон сил, вполне может вести дела, есть дядя Давид… и, если бы мы были вечны, я бы так и сделал, если бы, твою мать. Если…

Примерно в моём возрасте, дед умер и отцу пришлось потянуть на себя. Позже, знакомясь с это стороной бизнеса, я чётко пойму, в какой жопе мы живём, какие тучи над головой… Шаг влево или вправо, может быть последним.

За пять месяцев пришлось учиться жить заново, с новыми вводными, по новому вектору. Не думаю, что мать знает про всё что нас окружает… отец слишком рьяно защищает. Ну, а мне, мне, блять, просто тошно. Тошно и нет выбора.

Выходные – это единственное время, когда я могу быть просто Маратом, у которого есть семья и маленький ребёнок. Сын, у которого прочерк в отчестве и другая фамилия! Мать ждёт, что я буду благоразумным и терпеливым, а я чувствую, как напускное терпение трещит по швам.

Завожу двигатель и выезжаю из ворот, чтобы через сорок минут оказаться у её подъезда. Это отличный комплекс, где ещё на фундаменте нам досталось несколько квартир. Недвижимость хорошее вложение денег и каким бы процветающим основной бизнес не был, всегда должен быть план «B», а лучше ещё и «C». Я выбирал простые варианты – вкладывал небольшие суммы в недвижку, участки, попробовать себя в предоставление услуг.

Четыре года назад, в этом доме из трёх квартир осталась одна. Решил не продавать, придержать для большей выгоды, ещё не предполагая, что девчонка, «удачным образом» от меня залетевшая, из всех предложенных матерью вариантов, выберет именно этот. Отдал. Просто отдал и всё. Она её по праву, без претензий. Не думаю, что Марина знает нюансы, она скорее всего просто выбрала и всё, а я так же просто отписал. Мне не жаль денег, которые раз в месяц уходят на её счёт, подаренную тачку, какие-то мелочи на праздники.

Я планировал оставить ей отступные и до сих пор держу это в голове. Пусть просто скажет, если захочет. Деньги на самом деле пыль, но эта пыль нужна всем. Мне было бы удобнее выкупить своё право на отцовство, если бы она была согласна. Если… блять!

Усмехаюсь. Эта девчонка, вопреки всему – удивила. Воспряла духом, пробует вставлять палки. И дело не в нежелание отмечать день рождения сына на нашей территории, дело в том, что она возводит стену между мной и Эмилем.

Не хочу пугать ещё больше, не хочу, чтобы ребёнок видел исходящую меня агрессию в сторону его матери, но необходимость заземлить – присутствует. Это мой сын, как бы она его не назвала, он просто мой.

Выдыхаю протяжно. Я умею контролировать эмоции, не фонтанировать ими, но эта девка может вывести по одному щелчку. Ещё помню, как может…

Через десять минут раздражённо прикусываю фильтр, понимая, что дома её нет. За два с лишним года, а я ни разу не поинтересовался как она живёт, с кем и как проводит время. По большому счёту, было плевать, а сейчас что-то внутри рисует картинки и бесится. Вечер пятницы, она – молодая, красивая, свободная. Самое время для развлечений. Моральный облик бывшей уже не дубасит, какая была тогда и какая сейчас – разница глобальна. Только вот…

Всё чаще думаю о том, что рано или поздно она будет знакомить моего сына с мужиком, который будет с ним жить и возможно, Эмиль начнёт называть его отцом. Ревность рвёт в клочья. Я слишком эгоист, чтобы что-то кому-то отдать, даже в малейшем.

Хрустят костяшки пальцев.

Ещё год назад этой мысли не было и в помине, а сейчас жжёт. Возможно поэтому, когда она паркуется, я вместо того, чтобы выйти навстречу, наблюдаю через лобовое. Холодная ярость растекается по нервным окончаниям парализуя приток крови. А она спокойно ныряет в объятия к какому-то мужику. Он тут раньше меня, зацепились взглядами, когда проходил мимо. Не обратил особого внимания, а сейчас смотрю.

Уровень кортизола медленно, но, верно, поднимается вверх.

Блондинистые волосы колышутся при ходьбе, она такая же подвижная, лёгкая и знакомая. Практически не изменилась.

Объятия парочки становятся интимнее. Считываю это даже на таком расстоянии. В ту же самую секунду, глаза застилает красная пелена, по венам расползается ртуть. Её холод хватом вгрызается в каждую клетку, разъедая контур, но внутри ещё магма теплится. Парадокс ощущений разрывает, ни вдоха, ни выдоха без фантомной боли.

Марина жмётся сильнее к мудаку, так словно он, её личный, грёбаный, плюшевый медведь. Тепло, уют, целый мир, мелодрама на минималках… Сука…

Успеваю втянуться несколько раз прежде, чем парочка начинает целоваться. Она тянется в который раз, привстаёт на носках и проваливается в это с головой. Мне, сидящему в тачке, всё прекрасно видно, до самого донышка. Каждую секунду, каждый пустяк, каждое микродвижение. Сетчатку прожигает до кости. Челюсть скрипит сама собой. Это ни хуя не приятно.

Я знаю, что он чувствует. Точно знаю. Как бы ни хотел это вытравить, помню её. Помню, какая она в постели, какие мягкие на ощупь губы, какими могут быть яркими зелёные глаза… Я знаю, что он чувствует, потому что чувствовал это сам!

Воспоминания ввинчиваются острыми осколками. На какой хер приехал… Если до этого было всё не очень, то теперь станет ещё хуже, теперь буду вспоминать ещё и это. И ждать, когда мой собственный сын начнёт рассказывать, про какого-то там ёбаного дядю.

Откидываюсь назад, прищуриваюсь и смотрю как долбанутый вуайерист. Чувствуя внутри затягивающийся вихрь.

Она старается быть чуть ближе, когда кончает, ключицей тянется вперёд, подчёркивая хрупкость линий. И запах кожи – ярче. Чуть сладковатый, тёплый. Он заполняет пространство, отключает мозг, запечатывает в моменте. Миг растекающейся дрожи по её телу смотрится лучше, чем самое заводящее порно. Она лучше, чем порно, она порок в чистом виде, личный пакетик с дурью, в который хочется нырять бесконечно. И я нырял, столько раз, сколько позволяла. А теперь… смотрю, как обжимается с другим.

Мы не маленькие – никто, ничего, никому не должен, но внутри внахлёст идёт. Вспыхивает огненными вихрями, поглощая здравомыслие. Плевать на осознанность, я блять, просто не хочу это видеть. Гнев смешивается с бессилием, вспыхивает, угасает, снова вспыхивает и гаснет. Ртуть продолжает разливаться по венам. Холодная, вязкая, тяжелая.

Перед глазами проносится разговор с Мадиной, как живой восстаёт из памяти, подтверждая весь сюр ситуации:

– Ты её любишь… просто скажи, ты её любишь или нет?

Голос дрожит и мне действительно жаль, что это происходит с нами. Так быть не должно. Совсем.

– Нет, – честно отвечаю.

Закрывает ладонями лицо, пальцы дрожат. Не справляется, не может удержать вес собственного отчаяния. Хрупкие плечи нервно подрагивают. Старается не всхлипнуть, проглотить ком, замаскировать страх, но сдаётся.

Я раньше не видел страх в её глазах, но сейчас он есть и он: острый, болезненный. Она боится, что я уйду, потому что воспитанные девочки не спят со своими женихами до свадьбы. Жених – не муж.

По глазам вижу: прокручивает в голове. Одного нарушенного правила оказывается достаточно, чтобы всё, во что она верила: шаталось, как карточный домик. Если уйду – размажу хрупкую девочку, которой обещал семью и дом. Я – обещал, она – поверила. На деле … хочу отказаться от слов. Я не настолько благороден, насколько она думает.

В огромных карих глазах больше нет наивной веры: как в людей, так и в меня. Чем больше смотрю в них, тем больше понимаю: прямым текстом никогда не смогу. Никаким не смогу!

Щелчок, рёв, тишина.

В тот момент, когда отвечаю правдой, мы прекращаем быть, по глазам её понимаю. У меня внутри – пустота, а у неё – мелкие, болезненные обломки идеального мира, в который так долго верила. Я всё ещё здесь, смотрю на дрожащие пальцы, лицо мокрое от слёз. Признаюсь сам себе – обратного пути не будет.

Остался с ней: потому что я должен, потому что правильно, потому что наш секс был обоюдным и ответственность мы разделили на двоих. Она не виновата, что я трахнул кого-то и это имело последствия.

С Мадиной не было вспышкой, я шёл на это сознательно, а она, как выяснилось – нет.

Ещё один глубокий затяг, фильтр жжёт пальцы, рука машинально тянется к телефону. Внутри кипит так, перед глазами буквы плывут. Быстро набиваю текст и без промедления отправляю. Тут же смотрю на парочку. С разочарованием понимая: никого не замечают, так вцепились друг в друга… Это особенно бесит.

Набираю номер и жду. Гудки сухим эхом в тишине салона. Один… второй…

Марина вздрагивает. Издалека вижу, как моментально обрывает жалкий спектакль из поцелуев, торопливо тянется к телефону, вырываясь из рук. Взгляд мечется из стороны в сторону. Чувствую, как по губам ползёт улыбка: горькая, злая, самодовольная. Не могу это контролировать.

Она замирает, смотрит на экран, после поспешно отходит в сторону, набирая меня. А я смотрю только на неё, игнорирую жужжание, впитываю эмоции, разрешаю поглотить себя до конца. Пропускаю несколько вызовов, сознательно растягиваю… А когда принимаю и слышу взволнованный, трескучий, срывающийся голос – улыбаюсь. Это наполняет каким-то садистским, извращённым удовольствием. Наслаждаюсь её тревогой, отчаянием, её беспомощностью. Смакую. Давлю, заведомо понимая, что порчу вечер. Я хочу его испортить!

Она задыхается от эмоций, выбрасывает их в атмосферу, начинает хаотично передвигаться из стороны в сторону, а её тюбик застывает за спиной, потому что она только что осадила его одним коротким движением руки.

Наш короткий разговор, эмоции через край и гнетущая тишина салона. Меня обрубает сразу после разъединения. Очень болезненно и на глухо припечатывает осознанием. Откидываю голову на подголовник, закрываю глаза, гулко выдыхая. Ни хуя не стало легче. Извращённое желание задеть возвращается обратно, жаля создателя.

На самом деле, мне нечего ей сказать, да и желания нет.

Глава 5

Марина

Эмиль взрывается фейерверком неконтролируемого безумства! Бегает вокруг огромного кота-аниматора дёргая за хвост. Падает, вскакивает, снова подпрыгивает и хватает. Я поседела и готова что-то реально выпить! И речь вовсе не о соке. Смотреть спокойно на то, как твой ребёнок летит на землю в попытках убиться – тот ещё аттракцион.