Личинки иноземных мух

Предисловие

   Сова виновато ухнула. Белое, едкое, жидкое долго летело вниз в предрассветной мгле. Могло бы пропасть задаром на крыше ветхого сарая, разбиться в брызги о печальные листья берёзы, а то – просто сгинуть в бурьяне. Но не пропало, не разбилось и не сгинуло. Старик вытер немолодую же лысину, посмотрел на ладонь и беззлобно выругался. Чего злиться-то? Всем известно: говно с неба – к деньгам.

Глава первая

   Любил Старик ходить на рыбалку. Встанет до зари, когда в бледных сумерках стелются низкие туманы по мокрой траве, а усталые коты расходятся по домам, будя блудливым топотом первых петухов. Под прелой кучей сорняков за бабкиным огородом наковыряет пригоршню ярко-красных, с жёлтыми кольцами червей. Старику всегда нравился запах компостных червей – они пахнут свежим огурцом. Как-то, ещё в ранние годы, будущей супруге своей велел закрыть глаза и отгадать содержимое кулака по запаху. Девушка, унюхав бабским чутьём обручальное колечко, играла нечестно – сразу подглядела, как Старик раскрыл ладошку у неё под носом, и долго гоняла Старика по огороду, громко обзывалась и кидалась разным мусором. Женщина, что тут сказать! Никакой романтики в голове…

   Молодая безымянная псина выползла из-под банного крыльца, радостно извиваясь тощим туловищем вслед за вихлястым хвостом, и принялась скакать вокруг. Прибился кобель в конце зимы, да так и остался жить. Хоть и на птичьих правах, а всё с людьми.

   «Нет, милый… Ты за лягушками станешь прыгать – всего карася мне распугаешь!» Старик поднял указательный палец вверх, собака послушно села, изогнув голову на бок и не веря в строгость приговора. Старик был непреклонен: «Вот так! Сиди тут!» Для убедительности потряс пальцем.

   Загадочная гладь пожарного пруда отражала куртины ивняка, прошлогодние сухие рогозины со спящими на них стрекозами и узенькую розовую полосу на востоке. Старик потянулся от удовольствия, громко захрустев всеми своими суставами, грыжами и протрузиями. Кусты на берегу ответно заколыхались.

   «Вот дурное животное, всё-таки увязался!» – подумал Старик, пошарил глазами под ногами и увидел пару невесть откуда взявшихся картофелин. В педагогических целях подобрал ту, что побольше, заорал нечеловеческим голосом: «А ну, пшёл отсюда, скотина!», и метнул корнеплод.

   «Это вы…» начала было вопросительно разгибаться человеческая фигура в камуфляже, и тут картофелина с глухим стуком врезалась ей в лоб; «…мне…», по инерции, но уже утвердительно, фигура закончила фразу, валясь обратно в кусты.

   «Экая беда! Я ведь в сторону метил… Пугануть хотел…», бормотал Старик, пытаясь одновременно усадить обмякшее тело городского рыболова на постоянно складывающийся стульчик и надеть на него очки. То одна, то другая дужка тыкались в глаза рыболова. Городской мычал, пребывая в изрядном нокдауне. Старик побрызгал ладошкой прудовой воды…

   «Ну ты, дед, зверь! Сказал бы по-человечески, что я место твоё занял… Чего лупить-то сразу?»

   Наконец Старик наладил снасть и закинул одного из вёртких компостных червей к заветному кусту кубышки.

   «Здарова!» – громким шёпотом поздоровался прибывший Арсений Ильич, старинный приятель. Вместе в школу ходили, в армию, работали в одном колхозе. А теперь живут на одной улице и ловят карася в одном пруду.

   «Здарова, здарова…», Старик не сводил глаз с поплавка.

   Арсений Ильич скинул рюкзачок, засмеялся, тоже шёпотом. «Ну чё ты таращишься? Ранее девяти клёва не бывает!»

   Старик и сам знал, что не бывает. И нет никакого смысла вставать до зари и копать червей впотьмах. Тем более, что их можно нарыть и с вечера… Но как же ритуал, традиция и всё такое? Разве это пустые слова?

   Арсений Ильич не торопился. Для начала он приладился помочиться в густые заросли хрена на задворках почтальоншиного огорода.

   Вдруг у городского соседа раздалась какая-то возня и шумный плеск.

   «Господи», подумал Старик, «никак с берегу теперь свалился? Вот невезучий день у мужика!»

   Но нет, городской никуда не свалился. Он стоял, высоко подняв правой рукой согнутое в дугу удилище, и тащил этим удилищем невиданную в деревенском пруду рыбину. Левой рукой рыболов опустил в воду дорогой приёмистый подсачек на длинной рукоятке. Пожалуй, он и вытащил бы уже здоровенного карпа, но тут подоспел Арсений Ильич. С первым всплеском рыбы он бежал от зарослей хрена, на ходу пытаясь застегнуть пуговицу от штанов в петлицу пиджака.

   «Не тяни, не тяни её! Пусть погуляет! Щас я тебе помогу! Не тяни, говорю!»

   В мгновение ока шустрый дед проскочил под удочкой, в туче брызг вбежал в воду чуть глубже своих резиновых сапог. Схватил лесу рукой, успев почувствовать приятную тяжесть рыбы, и… леска сразу лопнула. Арсений Ильич засучил ногами по сколькому глинистому дну, оступился и, смешно маша руками в поисках равновесия, грузно сел задом на палку подсачека, переломив её надвое.

   Поднял полные укора глаза на городского: «Ну что ж ты? Я ведь кричал – не тяни…»

   Городской выглядел жалко. Под обоими глазами и на лбу вспухли большие розовые желваки, отчего очки не доставали до переносицы. В правой руке он продолжал сжимать разогнувшееся удилище с обмотанным вокруг вершинки клубком лесы и поплавком, в левой – обломок подсачека. Ни дать, ни взять – рыцарь, выбитый из седла на ристалище. Рыболов отбросил покорёженные снасти и спросил тонким голосом: «Блин, деды… У вас тут заговор, что ли?!»

   Старик крякнул и внимательнее вгляделся в свой поплавок. Арсений Ильич, истекая водой, выбрался на берег. «Ты, молодой человек, другой раз кричи заранее, я сразу прибегу. А то ведь снова упустишь!»

   «Уйди, дед!», отказался от помощи городской.

   Арсений Ильич, чавкая сапогами, подошёл к Старику, нагнулся и громким шёпотом спросил:

   «Видал рожу-то евоную? Ужас, а не рожа!»

   Старик снова крякнул.

   Арсений Ильич размотал и закинул снасти, городской починил свою удочку. На короткое время на пруду воцарилась деловитая рыболовная тишина. Около девяти часов у друзей начал клевать мерный «ладошечный» карась, и за своей долей явились два прудовых кота. А в половине десятого многострадальный сосед вытащил карпа килограмма на два. Старик уважительно крякнул. Арсений Ильич в процессе вываживания то и дело порывисто вставал, издавал малоприличные и даже откровенно непотребные звуки, хлопал себя по мокрым штанинам. Но городской справился и карпа вытащил.

   А в десять часов извлёк из воды ещё одного. И до полудня ещё четыре штуки. Старик накрякался, кажется, на всю жизнь. Арсений Ильич страдал. Он ходил, как бы прогуливаясь, вдоль берега пруда. Без нужды посещал заросли хрена. Но разглядеть каких-то особых городских секретов не получалось. Наконец, уже в первом часу, сосед начал собираться домой.

   Методично протёр тряпочкой удилище, сложил его и обломки подсачека в специальный кофр. Выволок огромный садок и принялся перекладывать добычу в полиэтиленовые пакеты. Здоровенные рыбины тяжело ворочались, шурша упаковкой и тускло сверкая крупной чешуёй. Арсений Ильич не выдержал. Медленно приблизившись, он спросил самым безразличным голосом:

   «На что это вы ловите?»

   «На опарыша. По три штуки насаживаю.» И городской доверчиво протянул пенопластовую коробочку. «Возьмите, у меня осталось немного. Только мотыльницу верните…»

   Арсений Ильич высыпал сигареты в карман пиджака, а в пустую пачку пересыпал жирных личинок. «Ишь ты!» удивился он. «А чего это они красные?»

   Городской пожал плечами: «Говорят – польские. Специально для рыбалки выращивают.» Забрал мотыльницу, погрузил барахло в машину и уехал.

   К вечеру друзья поймали пятерых карпов на двоих. Поймали бы и больше, но стариковские снасти оказались хлипковаты для такой охоты.

Глава вторая

   Собравшись по домам, приятели присели перекурить и обсудить пережитое.

   «Что за люди в этой Европе живут? Не пойму… Опарыши у них, вишь, и те – красные!»

   «Да… Я думаю, евреи это всё. Из каждой ерунды копейку делают.»

   «Это точно. Эти не стали бы на таких опарышей ловить, а развели бы их, да и продавали потом…»

   Деды уставились друг на друга.

   «У нас же осталось сколько-то?»

   «Осталось три, но они окуклились… Я их и это… Выбросил, значит…»

   «Сеня!! Куда?!»

   «Да вот… куда-то здесь, в траву…»

   Старики принялись ползать на карачках, раздвигая заскорузлыми ладошками молодую полынь, хищно вглядываясь прозрачными глазками в придорожный мусор. Тут же рядом звякнул велосипедный звонок.

   «Чой-та вы тут?» Почтальонша Зинка тянула шею вслед своему бабьему любопытству.

   «Да вот, Сеня куколок наших обронил – ищем!» плаксивым голосом посетовал Старик.

   Почтальонша энергично толкнула велик вперёд, бормоча под нос: «До куколок допилися, черти старые…» Писем теперь никто не пишет, а пару газет в библиотеку можно и завтра отвезти. Сейчас надо было быстро сообразить, кому первому сообщить о замечательном происшествии. Постоянно оглядываясь в поисках подробностей и оттого вихляясь, Зинка скрылась за поворотом.

   В процессе поиска приятели вели оживлённую беседу, и в результате обмена глубокими мыслями и серьёзными идеями стало понятно, что начинать дело с такого мизерного поголовья – смешно. Поэтому на ближайшие дни была запланирована вылазка в город для закупки племенного стада. Теперь оставалось лишь выработать стратегию и отработать технологию – дело плёвое. И тут бы потерянные личинки очень пригодились в качестве опытных образцов.

   Удивительно, но все три драгоценные куколки были найдены. Как-то сразу вспомнилось, что опарыши – непременный атрибут выгребной ямы. Старик прошлым летом снёс свой дворовой сортир и поэтому решительно протянул смятую сигаретную пачку Арсению Ильичу.

   «Да ты чего? Мы ж вместе ватерклозеты в дом завели! Сначала мне, потом тебе… Уж года два, почитай…»

   «Но ты же сортир в огороде оставил?»

   «Да, цела сакля родовая… Мало ли что… Там, правда, корму особо нету, пересохло поди давно.»

   «А ты ведра два воды плескани – оно и разбрякнет. Зато культура будет чистая – без здешних мух.»

   «Ну – чего ж не плескануть? Плескану ввечеру…»

Глава третья

   Утром Старик, подгоняемый деловым нетерпением, отправился с визитом к своему компаньону. Уже издали он заметил шумную толпу местных жителей, облепивших забор соседки Арсения Ильича – почтальонши Зинки. Хозяйки береговых зарослей хрена и кривенькой бани.

   Он даже не сразу понял, что видит, когда заглянул через головы односельчан вглубь зинкиных владений. Сначала выделил старое ржавое ведро с повядшими сорняками, которое удивительным образом само по себе тихонько раскачивалось на будто бы перепаханной земле. А потом нутром почуял, что это не земля, а пузыристая, неприятно пахнущая субстанция, которая вялым потоком покрыла большую часть огорода и уже подбиралась к  самому забору, у которого расположились охочие до бесплатных чудес зрители. Эпицентром зловонного потока высился древний дощатый туалет с распахнутой дверцей.

   На узком перешейке чистой травы вдоль забора бесновалась Зинка: «Что за напасть такая? Я ща милицию вызову! Кто это натворил?!»

   «Зинка, кто ж в твоём сортире окромя тебя натворит?» – пахабно хохочет дряхлый, неприятный во всех отношениях, но исключительно начитанный старикан-сосед через три дома Эдуард Львович. Зинка, размахнувшись от уха, по-бабьи кидает в него калошей. «Ну что ты орёшь? Станет милиция тебе это вот по двору собирать, что ли? Или арестует его? Побег тваво говна не по их части. У них своего там – выше крыши… У них – своё, а это вот – твоё; для тебя – своё, значит! Хотя, на мой нюх – воняет больно… Но так ведь это… оно ж твоё, а не моё… Должно мне вонять.» Пытается успокоить почтальоншу Арсений Ильич. Вторая калоша летит в его сторону…

   Калоша не напугала Эдуарда Львовича. Перестав хохотать, он заговорил серьёзным голосом: «Я читал как-то… в технической литературе… будто бы в Крыму, в пещерах специальных, шампанское всё в один день вдруг бурлить начинает. Наука факт не объясняет! И это вот, похоже – та же херня!»

   Зинка плюнула и коряво, но беспомощно махнула ногой в полосатом носке – калоши кончились. «Не послать ли тебе, пан Эдуард, за фужером? Черпанёшь прямо из пещеры!»

   Эдуард Львович сморщился беззубым лицом: «За фужером! Дура ты, как есть дура! Надо в баночку накласть субстанции, да в Академию наук послать, вместе с фотографиями. Наши сейчас только и ждут, где бы им Америке нос утереть? А тут – вот оно, само к людям идёт! Это ж невероятное явление природы!»

   «Точно», энергично подхватил Арсений Ильич, «это стихийное бедствие! Непредвиденные обстоятельства!»

   Безутешная почтальонша не внимала научным фактам, а пузыристая каловая масса неумолимо поглощала грядку за грядкой.

   Приятели покинули аварийное собрание и отправились на участок Арсения Ильича обсудить текущие задачи бизнес-проекта.

   «Слышь, Старик, это ведь моих рук дело…», вдруг печальным голосом признался Арсений Ильич.

   «Как это?»

   «Да я воды-то вчера в саклю плесканул, но продукта там годного совсем мало было. Я даже посидел полчасика, хотел свежего выдавить… Но нет, я же не депутат и не журналист – по заказу не лезет! А потом думаю: что ж я тужусь? У почтальонши сортир аккурат за моим, жопа к жопе… и действующий. Подброшу наших первенцев прямо в закрома! А уж вечером смотрю – моя к дочери собирается, пироги затеяла. И тут меня как торкнуло… Приметил, что она в морозилке дрожжи прячет, думаю – брошу кусочек в это самое, для опары… Опарыши же, Старик! Опарыши!!! Понимаешь, от какого слова?! Хотел отломить уголочек, как жена выйдет, но она чегой-то сразу вернулась, я под пиджак пачку спрятал, и в огород. Думаю уж – на месте отломлю… А на месте у меня весь шмат из бумажки и вывернулся… Я бумажку сжёг, и – спать. А утром – видал тут чо? Ночи-то тёплые… Господи, хорошо хоть уклон к пруду, а не ко мне!»

   Старик удивился: «Хорошие дрожжи какие! С одной пачки – смотри как поднялось!»

   Арсений Ильич грустно вздохнул: «Там, Старик, большая пачка была, с хлебозавода. Килограмм! Жена только кусочек отрезать и успела.»

Глава четвертая

   Старший лейтенант Тыртышный давно заглядывался на штабную машинистку Валю. Молодая девушка выросла в маленькой деревушке среди неведомых дремучих лесов, откуда вывез пару лет назад её земляк, батальонный раздолбай – прапорщик Подобуев. Тогда он, кажется, был в командировке в каком-то из дагестанских кишлаков, и за каким-то же чёртом всем разослал фотографию из красного уголка, где он с Валей сфотографировался на фоне выцветших фотообоев с пальмой и бледным морем. Вот в эту девушку на фотографии Тыртышный и влюбился сразу.

   К сожалению, молодой человек был очень робок в отношениях с женщинами. О выражении чувств нечего было и помышлять. Во-первых, девушка не была одинокой. Во-вторых, старший лейтенант очень стыдился своих ног. Тонкие, коленчатые и слегка разогнутые посередине ноги никак не соответствовали остальной богатырской фигуре – с огромными покатыми плечами, здоровенными ручищами, чересчур могучим животом. Венчала странный комплект свирепая, коротко стриженная голова, посаженная прямо в торс, безо всякой шеи. Из головы исходил удивительно высокий, иногда срывающийся на фальцет голос. И это было и самое главное, и – в-третьих.

   Поэтому Леонид Николаевич всегда краснел, когда ему приходилось встречаться с Валей, он таращил глаза и непременно отдавал честь. Даже при «пустой» голове. Застенчивая девушка загадочно улыбалась и опускала глаза. Что вовсе не мешало ей внимательно наблюдать за эволюцией чувств военнослужащего. И в женской головушке крутились, крутились разные мысли. А подумать ей было о чём. Прапорщик Подобуев – свой парень, из детства. Любовь ли это, или привычка? Какие перспективы у карьеры прапорщика? Через двадцать лет службы – старший прапорщик? Иное дело – офицер. У него и сейчас уже отдельная «двушка» в новой панельке. Вот и думай, Валя, пока детей нет.

   И как-то однажды, тоскливым осенним вечером, произошёл случай. В канун очередной проверки Командир велел привести бумаги в порядок. Пересмотреть, переложить, рассортировать приказы; перепечатать мятые и замызганные; к утру. Армия ведь.

   И вот стучит Валя по клавишам, а дежурит по штабу старший лейтенант Тыртышный. И ни одной человеческой души в штабе больше нет. Только охраняет батальонное знамя рядовой Ахмедов.

   Осень самая ранняя, а вечера уже прохладные. С Балтики тянет туманной сыростью. Холодно Вале в одной блузке, и чай не согревает. Тем более, что много не выпьешь – туалета в штабе нет. Надо идти на улицу в дощатое сооружение, следить, чтобы не зацепиться за гвоздь и держать дверь изнутри. И тут входит старший лейтенант Тыртышный. Красный, как из бани, и потому такой же потный. «Может быть, Валенька, Вам шинель какую дать? Замерзаете ведь…» Говорит писклявым голосом, и смотрит через пузо на свой сапог.

   «Спасибо, Леонид Николаевич. Шинель мне не надо. А нельзя ли послать кого-нибудь ко мне домой, у мужа свитер попросить?»

   Тыртышный широко разводит руками и смотрит на другой сапог. «Это я сейчас, вмиг!» Чуть не бегом выходит из комнаты, на ходу пишет в блокноте, вырывает листок. «Дневальный, дневальный!!! На-ка тебе адрес прапорщика Подобуева. Дуй к нему в Городок, попросишь для Валентины Сергевны свитер.»

   «Ни магу пакинут флаг, товарищ комантир!» Скалится Ахмедов.

   «Бегом, товарищ солдат!» неожиданным для всех басом ревёт Тыртышный. Ахмедов видит вздувшиеся вены на лбу офицера и бежит, зажав в кулачке бумажку с адресом.

   «Трикотажный! Скажи мужу – трикотажный!» перевесившись через стол, кричит ему вслед Валя.

   Прапорщик Олег Подобуев занимал вместе с супругой Валей две маленькие комнаты на первом этаже старого немецкого коттеджа. На второй этаж пристроена отдельная лестница, и его жители имеют свою кухню, так что они не в счёт. Раньше в каждом таком коттедже жила семья одного фрица-лётчика, а теперь отлично помещалось несколько семей-победителей. Олегу повезло с соседями – третью комнату занимал молчаливый, суровый пьяница Сашка, сержант сверхсрочной службы. Когда-то они вместе остались в части, но Олег сразу закончил школу прапорщиков, а одинокого Сашку всё устраивало и так.

   Этим вечером наёмник сидел на кухне и смотрел, как Сашка в форменных трусах жарит кусок изъятой из столовой свинины. Оба они неспешно пили пиво и курили, пользуясь Валиным отсутствием. Свинина попалась возрастная, чёрные волосы щетины страшно топорщились внутри прозрачной шкуры. Раскалённый жир пузырился и шкворчал на сковороде, брызги летели на старый фашистский кафель и на голое Сашкино брюхо. В уличную дверь кто-то поскрёбся.

   Подобуев открывает и видит Ахмедова.

   «Товарищ прапор, разришите далажит, давайте свитер для жина!»

   «Ты чего не на посту? Сменился, что ли?»

   «Нет, какой сминился! Трытрышны орал, иди, говорит, свитер неси! Убью тибя, говорит! Би-и-игом!»

   Сашка со сковородой в руке слушает разговор. Подобуев кивает:

   «Сейчас принесу, жди здесь». Хотел закрыть дверь, но спросил на всякий случай: «Что-нибудь ещё?»

   Ахмедов морщит лоб. «Да, ищё! Ваш жина кричал…»

   «Что? Что кричал мой жина?» Дразнится прапорщик.

   «Сичас, сичас… А! Вот: три какашки! Три какашки, так он кричал!»

   Подобуев поражён. «Какие три какашки?»

   Ахмедов серьёзно кивает головой: «Да, тибе скажи – три какашки! Точно говорю!»

   Сашка хохочет, согнувшись в дугу. Из сковороды вываливается мясо. «Не три какашки, а три какашки!!!»

   «Чего?!»

   «Это совет! Типа: соси ты хрен у дохлой обезьяны. Только женщина она культурная». Сашка отсмеялся, садится на корточки и собирает мясо. Мрачным голосом добавляет: «Всё, мол, любовь завяла – три какашки! Растирай, значит. Красиво загнула…»

   Прапорщик Подобуев, забыв про свитер и рядового Ахмедова, бежит в часть.

   И действительно видит, что вновь пересмотренные, переложенные, рассортированные приказы измяты и замызганы, а мятые и замызганные вовсе не перепечатаны. И совершенно очевидно, что оба его сослуживца преодолели свою застенчивость, чему свидетелем стал и подоспевший рядовой Ахмедов. Олег не стал скандалить, а молча пошёл домой пить со сверчком Сашкой беленькую.

   Так умерла семейная жизнь прапорщика Подобуева, но странным образом зародилась дружба между ним и старшим лейтенантом Тыртышным.

Глава пятая

   Опыт с опарой друзья признали неудачным. Для разведения породистых мух требовалось изолированное, достаточно большое помещение. Старик предложил было свой сарай, но количество щелей делало строение совершенно непригодным для столь деликатной и пронырливой культуры. Арсений Ильич решительно хлопнул себя по коленке:

   «Ну, значит – так! Давай в моей новой теплице питомник заделаем!»

   Старик пожевал губами, завернул голову набок. «Ты чего, Сень? Твоя разве разрешит?»

   «А кто её спрашивать будет?», расхрабрился подельник. «У меня в семье знаешь как?», он рубанул в воздухе ладонью, но «как», не сказал, а грустно прибавил: «Она ж к дочери недели на две уехала. А повезёт – на все три… А там уж, что: будь, что будет!»

   Воодушевлённые друзья развили бурную деятельность. Привезли телегу свежайшего навоза и за день устроили в новенькой теплице ароматные аккуратные гурты. Деды попытались пересадить бабкины помидоры на улицу, но как-то не сложилось. Сначала их переехала тракторная телега, а затем стало понятно, что бороться уже и не за что. Ну, снявши голову, по волосам не плачут. По совету Эдуарда Львовича дверь теплицы завесили заградительной сеткой от мух, тихо снятой с террасы Старика. Эдуард Львович сыпал советами направо и налево. Устав отделять дельные от глупых, друзья изгнали еврея из огорода, и остаток дня тот маялся бухнущим знанием, держась за штакетник, но не решаясь приблизиться.

   На следующий день была совершена вылазка в город, вымотавшая стариков. В каждом рыболовном магазине приятели пытались купить тысячу баночек красных опарышей. Над ними смеялись или смотрели с уважением, но больше сорока штук в одном месте купить не удавалось. После обхода всех семи рыболовных магазинов и палаток Города, в активе заводчиков оказалось всего 136 драгоценных баночек. И как это постоянно случается с увлечёнными людьми, в последнем магазине, когда умерла надежда, им явился ангел. Ангел был пьян и говорлив. Обещал не позднее завтрашнего обеда привезти сколь угодно вожделенных личинок, прямо на место. И, что удивительно – привёз!

   Итак, истратив все «похоронные» деньги Старика на закупку маточного стада, четыре часа на откупоривание и высев опарышей, усталые и довольные подельники достигли того мимолётного ощущения счастья, что знакомо каждому, что-то делающему своими руками. Следующие три дня деды провели  в приятных хлопотах. Они подолгу сидели над своими грядками, созерцая жизнь насекомых. Обнаружили, что опарыши с удовольствием едят рыбу и приносили им жирных карасей и вообще всё, что удавалось найти съестного. Уже к обеду второго дня опарыши стали массово окукливаться, а вечером третьего – появились первые мухи-производители. Против ожидания, мухи выглядели совершенно обыкновенно. Но компаньонов интересовали их красочные личинки, и до них оставалось – рукой подать!

Глава шестая

   «Беда, слышь! Мухи все околели!» Арсений Ильич хватал ртом воздух, прислонившись к косяку. «Я с утра-то ещё на подходе почуял – беда! Тихо больно, не гудят звери! Захожу, а они все на земле валяются! Как живые…»

   Старик отказывался верить, и рысью помчался огородами к маточной теплице. Арсений Ильич спешил следом, как мог.

   Дверь питомника была распахнута настежь, заградительные сетки заброшены на крышу. Внутри старики обнаружили сияющую почтальоншу, стоящую в центре апокалиптической картины. Все три грядки и оба прохода агротехнического сооружения были покрыты дохлыми мухами. Пока Старик не увидел своё маточное стадо мёртвым, он даже не предполагал, сколько их было.