Цена свободы

Но, пожалуй, больше всего ему запомнился последний год той затянувшейся кампании… год сидения на текущих как решето кораблях, без топлива, с урезанными донельзя рационами, совершенно без мяса, почти без сухарей и лишь с небольшим количеством риса, а что самое неприятное – почти без воды… И это прямо в гавани, ломившейся от припасов! Им обещали свободу и проезд в Россию, но подло обманули. Говорят, что заключившего с Сенявиным мир английского адмирала отправили под суд. Этого Иван точно не знал, но знал другое – условия мира, о которых им сообщил адмирал, не выполнялись. Они тогда не померли только благодаря помощи простых англичан, частенько контрабандой провозивших на эскадру еду, воду, уголь и всё необходимое. Этого, конечно, не хватало, но без этой помощи было бы совсем невмоготу. Иван был одним из немногих счастливцев, изучивших английский ещё в Средиземном море, поскольку состоял под началом лейтенанта Свифтшура – природного англичанина на русской службе. В Портсмуте Свифтшур сошёл на берег, но не забыл своих матросов и те частенько тайком отправлялись в город за едой и углём, которого так не хватало на сырых кораблях суровой зимой. К тому моменту, когда они всё же отправились домой, отличить его по произношению от других английских матросов было невозможно, ведь многие из них были насильно завербованными иностранцами.

На этот раз ни малейших проблем с доступом на берег не возникло. Как только капитан вернулся на борт, они с его нынешним барином уединились в каюте и потребовали лучшего кларета. Прощальная вечеринка, однако, не затянулась и вскоре любезно предоставленная капитаном гичка везла весёлого мичмана и его ставшего вдруг задумчивым ординарца к пристани.

Полтора месяца промелькнули как один день. За это время Иван Матвеевич насмотрелся на множество чудес, до которых был охоч его барин, но которые не произвели на старого матроса особого впечатления. Куда удивительнее всех новомодных изобретений лично он считал возраст многих встреченных ими военных и купеческих кораблей, порой доходивший до ста и более лет. И это в то время, как в родном флоте считалось отличным достижением, когда корабль списывался по ветхости и гнили лет через двадцать умеренно напряжённой службы. Данный факт был тем более поразителен, что английский флот строился почти исключительно из русского леса, транспорты с которым шли в Лондон и Портсмут нескончаемой чередой. Когда моряк спросил об этом примечательном обстоятельстве своего мичмана, он не ожидал развёрнутого ответа. Каково же было его удивление, когда ничего не ответив вечером, наутро они отправились в лондонский пригород, где Юган показал ему огромные пруды со стоящими на их берегу навесами, доверху заполненными лесом. Оказывается, что перед тем, как древесина поступает на верфи, она целых двадцать лет попеременно вымачивается и сушится, пока не обретает должной прочности и сопротивляемости гниению. Потом они отправились к сухим докам, где старые корабли удобно вставали при тимберовке на стапели, не испытывая чрезмерных нагрузок от применявшегося обычно в Кронштадте по причине постоянной занятости дока кренгования. В заключение, уже под вечер, они побывали на стоянке кораблей резерва, где Иван Матвеич своими глазами увидел линкоры с полуразобранными для лучей вентиляции палубами, на которых, при этом постоянно жили и топили в трюме печи, предотвращающие от сырости. Узнал он и о том, что родной флот, который почти постоянно воевал и испытывал острую нужду в кораблях, был вынужден строить их из сырого, только что спиленного леса и только в последние годы было принято решение сушить доски хотя бы пять лет. О том, что кронштадский док никак не мог обеспечить тимберовку судов он понимал и сам. А вот то, что служители топили стоящие на приколе корабли, часть палуб на которых была разобрана, было делом нужным и важным, особенно вспоминая брошенные на зиму в Кронштадте без всякого присмотра корабли, часто набиравшие за зиму в трюме до двух метров вонючей гнилой воды. Так вот просто объяснилось «чудо» долголетия кораблей, только легче от этого не становилось… ведь дома когда ещё станут так вот строить и ремонтировать корабли.

Конец размеренной жизни как всегда настал внезапно. Утром, вернувшись из клуба, барин заперся в кабинете, а спустя два часа позвал к себе венного ординарца.

– Вот что, Иван Матвеич, обратился Юган к старому матросу, вот тебе сотня фунтов, одевайся поприличней и иди погуляй по городу. Когда убедишься, что за тобой не следят, то немедленно отправляйся в порт, садись на ближайший паровой пакетбот до Кале, там, не задерживаясь ни на минуту, пересаживайся на скорый пакетбот до Риги, а там отправишь вот это письмо по почте Александру Христофоровичу Бенкендорфу, сам же, вот с этим посланием отправляйся немедля в Свеаборг к адмиралу Гейдену.

– Будет сделано, ваше сиятельство!

– Да смотри, на каждое судно садись под разными, лучше ИХ именами, кроме, разве пакетбота от Риги до Хельсингфорса, но и на нём представься купцом.

Уже вечером Юган жаловался новому приятелю, что от него сбежал слуга, прихватив все средства, и просил посодействовать через полицию поимке «этой неблагодарной русской свиньи». Мистер Изи посмеялся, посоветовал забыть о слуге и о невеликих средствах и пригласил бедного молодого человека недельку погостить у него в Танбридж хаусе.

Глава 5

Сегодня лейтенант Куприянов получил почту. Толстая пачка писем нашла его в Свеаборге, где «Лизетта» стояла уже третью неделю, дожидаясь возвращения командующего флотилией адмирала Гейдена. Среди писем от матери и петербургских приятелей его внимание привлекли два письма из Архангельска. Писали его командир по обоим кругосветным плаваниям капитан первого ранга Михаил Петрович Лазарев и ставший после последнего кругосветного плавания верным другом Паша Нахимов. Михаил Петрович писал, что оснащает в Архангельске достраивающийся линейный корабль «Азов», и долго, подробно, с истинной увлечённостью целиком поглощённого любимым делом человека перечислял все нововведения, внесённые им в конструкцию и оснащение. Благодаря всем этим, порой незначительным, изменениям «Азов» должен стать не только одним из сильнейших в мире линейных кораблей своего ранга, но и одним из комфортабельнейших. Чего стоили одни только водоводные трубы из цельных древесных стволов, вместо постоянно текущих досчатых коробов, являвшихся истинным проклятьем команды, мечтавшей согреться и просушиться в шторм, а получавшей вечную капель прямо на голову. Многое, как например рулевые тяги из сыромятных ремней, или упрощённой конструкции гребные суда, было испытано ими на «Крейсере», некоторые предложения, вроде новой конструкции камбузной трубы, или требования непременно круглого потолочного окна капитанской каюты вызвали у лейтенанта улыбку. А вот то, что Лазарев добился существенного усиления артиллерийского вооружения, заменив смешные на линкоре шестифунтовки на шканцах и баке тридцатидвухфунтовыми карронадами, а в районе русленей даже и двадцатичетырёхфунтовыми длинными пушками, было по-настоящему здорово. Они не раз говорили с Михаилом Петровичем о недостаточности штатной артиллерии на судах флота и несоответствии её задачам нового времени.

Ваня Куприянов со времён училища был горячим сторонником тяжёлых орудий, не боялся повышенной отдачи и увеличения верхнего веса, и полагал, что усиление набора железными кницами совместно с использованием чугунного балласта вместо каменного, полностью нейтрализуют все мыслимые недостатки больших пушек. Зато какое увеличение дальнобойности и поражающей силы! Пять лет назад он смог убедить Лазарева в своей правоте, и вместе они добились разрешения в виде исключения установить на фрегат нештатное вооружение. Трёхлетнее плавание фрегата, перенесшего жесточайшие шторма, подтвердило правоту молодого лейтенанта и поверившего ему капитана. И вот теперь, ссылаясь на опыт «Крейсера», Лазарев делает то, о чём они многократно мечтали. Теперь русские линкоры будут по вооружению не хуже, а в чём то и гораздо лучше всех иных прочих!

В конце письма Михаил Петрович предлагал ему занять должность старшего офицера на «Азове», когда тот по осени придёт в Кронштадт. Два месяца назад Иван Антонович ухватился бы за такую возможность не раздумывая, но сейчас, вкусив самостоятельного командования и почувствовав персональную ответственность за то нехорошее, что может произойти в стране, а может с его помощью быть предотвращено, он уже не хотел возвращения к беззаботной жизни старшего офицера линейного корабля, исполняющего приказы «какие поступят» и отвечающего только за свой корабль и его команду. Нет, если им удастся до осени разделаться с заговором и предотвратить восстание, то он примет предложение старого командира, вот только верилось в такой исход событий с трудом. Помимо прочего, тревожила его и судьба подчинённого, уже почти ставшего другом Югана фон Шанцдорфа, играющего сейчас с огнём в далёкой Англии. Сумеет ли он обхитрить почти всесильную и крайне жестокую имперскую тайную службу, или уже рассказывает всё что знает под пытками в застенках одной из тайных тюрем адмиралтейства.

В письме как всегда беззаботного Пашки нового почти ничего не было. Пашка сообщал, что Михаил Петрович собирает в команду старых офицеров и матросов, восхищался «Азовом», уделив особое внимание вентилям для впуска забортной воды в льяло. Тема была для него дважды больной, поскольку он отвечал за покраску вечно ободранных вёдрами бортов, а также после того, как он спас упавшего за борт «Крейсера» матроса, как раз и черпавшего означенную воду в шторм, перегнувшись через фальшборт. С новыми вентилями число падений за борт должно многократно сократиться, точно так же как и краска бортов должна остаться целее – ведь больше не станет нужды черпать забортную воду вёдрами, напротив, её можно будет быстро и удобно подать помпой куда угодно. А ещё, чему Пашка по молодой горячности был особо рад, теперь корабль можно в случае чего легко потопить, чтобы не отдавать врагу. У многих матросов появится шанс спастись, ведь тонущий корабль совсем не то, что взлетающий на воздух от подрыва крюйт-камеры. Вторая половина Пашкиного послания сообщала все подробности о злачных местах Архангельска и окрестностей, которые он, конечно, не мог оставить без неусыпного внимания. В итоге делался вывод, что Архангельск дыра дырой, и если б не общество их общего знакомого, а пашкиного лучшего друга Миши Рейнеке, как раз сейчас описывающего Белое море, то делать тут нечего и скорей бы в море. А главное в приличные порты с приличными кабаками и борделями, где юному джентльмену не зазорно оставить честно заработанное двойное жалованье. Пашка всегда был разгильдяем и распутником, доставившим немало головной боли сперва воспитателям кадетского корпуса, а потом и командирам. При этом никто не мог отрицать очевидные таланты молодого человека, окончившего корпус шестым по результатам в своём выпуске.

Сейчас, читая письма своего многолетнего командира и старинного приятеля, Ваня Куприянов испытывал странное чувство. Он как бы представлял перед собой себя прежнего, такого, каким был ещё в начале этой весны, или, лучше, при подготовке к отплытию «Крейсера». Как они тогда кутили с Пашкой Нахимовым и Мишей Рейнеке. Задолжали, помнится, преизрядно и скрылись на отплывающем корабле, а потом до самого Сан-Франциско откладывали жалованье, и Паша, прикидываясь наивным дурачком, писал слёзное письмо с извинениями и приложением всех отложенных за полгода денег. Представлял он и свою реакцию на сообщения товарищей. Но он больше не был тем Ваней Куприяновым, что-то в жизни неуловимо изменилось и заставило измениться его самого. Сейчас, думая как он был бы рад предложению должности старшего помощника капитана на «Азове» Иван Антонович невольно усмехался своей былой наивности.

Он ещё не понимал, но чувствовал, что в его жизни произошёл некий перелом. Один из первых учеников тогда ещё не только не знаменитого, но почти никому и неизвестного Лазарева, совершивший вместе с ним два кругосветных путешествия, закалённый во льдах южного полюса и заработавший заслуженную репутацию одного из лучших штурманов флота, лейтенант проходил внутреннее перерождение, произошедшее в своё время и с его учителем. Он взрослел, взрослел не физически, но духовно: степень принятой на себя ответственности необратимо меняла душу. Так происходит всегда и со всеми, вот только мера у всех разная. Дети постепенно учатся отвечать за самих себя, потом за своих младших братьев и сестёр, с возрастом эта ответственность охватывает всё больше сторон жизни и в юности становится полной, но это только начало. Создавая семью, молодые родители отвечают уже не только за себя, но друг за друга и за детей. Очень часто на этом всё и заканчивается, но нашему герою повезло. Как военный человек он принял, а в антарктических льдах и осознал, ответственность за подчинённых и корабль. Во второй кругосветке, когда от них зависело снабжение колонии зерном в неурожайный год, и он объехал почти всю Калифорнию, скупая хлеб по мелочёвке, мера ответственности возросла до жизней целой колонии, а сейчас, что выпадает на долю лишь немногих, он почувствовал ответственность за будущее всей России. Иван Антонович так никогда и не осознает, как же ему повезло: да, он не станет героем Наварина, но теперь, привыкнув к ответственности, научившись мыслить абсолютно самостоятельно, не рассчитывая на чью бы то ни было подсказку, он становился одной из самостоятельных фигур в мировой истории.

Отложив письма, наш герой вернулся к обдумыванию того, как ему лучше всего решить обрисованную вчера Логгином Петровичем Гейденом задачу. Сил ему выделялось теперь более чем достаточно: помимо остающейся под его непосредственной командой «Лизетты», в его распоряжение поступали все десять канонирских иолов флота, а это сила, с которой в шхерах вынужден считаться даже линкор. На каждом иоле установлено по самой мощной во флоте длинной тридцатидвухфунтовой пушке, способной сокрушать борта самых больших кораблей, которые, в свою очередь, будут в шхерах почти неподвижными огромными мишенями. Сами иолы, являясь небольшими парусно-гребными судами, напротив, в указанных обстоятельствах практически неуязвимы для ответного огня. А ведь кроме иолов ему подчинены ещё и два палубных бота, три вооружённых пушками баркаса, два катера и два транспорта для снабжения. Впрочем, рассматривать баркасы и катера как боевые суда не приходится. Скорее они нужны для выполнения официально главной и по настоящему важной, хотя для него и второстепенной задачи описи архипелага.

На этот раз, как и много раз прежде, начальство решило запутать вероятных шпионов и в качестве главной и единственной задачи в официальном приказе обозначило второстепенную. Куприянов, кстати небезосновательно, думал, что это общая практика. Ведь если в его первом кругосветном плаванье официальная цель исследования южных морей практически не расходилась с тем, что они на самом деле и делали, а лишь уточнялась предписанием поиска подходящих тайных стоянок, пригодных для отдыха и ремонта судов, то во второй кругосветке с официальной целью вовсе не задалось: «Крейсер» так и не совершил ни одного патрульного плавания в водах компании. Да, Михаил Петрович ругался с её руководством, предъявлял бумаги и предписания, но факт остался фактом: разгрузили груз, к которому, кстати, им не позволили притронуться, сходили в Сан-Франциско за пшеницей для голодающей колонии, а потом их на двое суток свезли на берег! Всех, включая капитана, что вообще неслыханно! Когда команде позволили вернуться на корабль, трюм был опечатан, а в качестве сопровождающего при грузе остался крайне необщительный тип – доверенный приказчик компании Сидор Афанасьевич Епанчин. И уже на следующий день с отливом они на всех парусах отправились домой, в Санкт-Петербург. Вот и думай теперь, чего такого срочного и ценного они везли через весь земной шар, что в итоге, не выполнив официального распоряжения Морского Ведомства, не только не были наказаны, но, напротив, награждены сверх всякой меры внеочередными званиями и пожизненной прибавкой к жалованью. Так и сейчас. Только теперь за выполнение неофициального устного, но от того ещё более важного распоряжения отвечает уже лично он, лейтенант Куприянов.

Итак, не нужно забывать о букве приказа, тем более она может быть прекрасно совмещена с его духом. Стоит разбить лагерь флотилии на одном из островков неподалёку от Эккерё, где располагается последнее чисто русское отделение почты, и держать там в кулаке иолы, посылая яхту и боты на разведку и параллельно картографируя архипелаг. Неплохо было бы найти и схроны мятежников, которые, по слухам, находятся там же в Аландах, но надежды на это мало – всё же более шести тысяч островов, а сил у его отряда отнюдь не бесконечно.

На подготовку отряда к выходу в море против ожиданий ушёл почти месяц напряжённой работы и мотаний между Свеаборгом и Петербургом, где в купеческой гавани мирно стояли у стенки списанные транспорты. «Весна» и «Лето» изначально были частными купеческими судами, в 1820 году их купили в качестве транспортов для нужд флота, а во время наводнения 1824 года оба судна были выброшены на мель в средней гавани Кронштадта. После снятия с мели и освидетельствования флотской комиссией оба они были назначены к разборке в прошлом 1825 году, но и сейчас, летом 1826 года ждали своей судьбы. Естественно никто не планировал отправлять их в море, пока не поступило распоряжение адмирала Моллера экстренно подготовить транспорты к кампании. Когда 21 июня Иван Антонович Куприянов поднялся на борт «Весны» плотники уже закончили конопатку и смоление корпуса, а в трюм был загружен полугодовой запас продовольствия для всего отряда. С «Летом» было хуже: похоже, что корпус видавшего виды транспорта, построенного в своё время из не самого доброкачественного леса, основательно прогнил ещё до наводнения. В то же время транспорт был совсем не лишним для отряда, состоящего по большей части из небольших беспалубных судёнышек, совершенно не приспособленных для длительного пребывания в автономном плавании. После тщательнейшего осмотра судна наш герой решил, что его вполне можно использовать в качестве плавказармы, намертво ошвартовав неподалёку от лагеря экспедиции, который всё же придётся разбить на берегу. Поговорив с распоряжавшимся работами на транспортах старым обер-сарваером и заплатив ему небольшую сумму за ускорение работ и дополнительный контроль над их качеством, успокоенный лейтенант направился прямиком в офицерское собрание.

Три дня в Питере пролетели как мгновение и запомнились главным образом чудесным балом у княгини Долгорукой, где собралось практически всё общество. Красивый молодой лейтенант, уже два раза успевший побывать в кругосветных плаваниях и умевший чрезвычайно остроумно и занимательно рассказывать о нравах и обычаях, царящих в других странах, привлёк внимание не одной прелестной девушки, но, увы, его сердце было занято. Зато он познакомился с героем прошлой войны, одновременно являющимся известным поэтом, хотя и находящимся сейчас в некоторой опале отставным генералом Денисом Давыдовым. Тот много расспрашивал его о заграничных плаваньях и, особенно, о походе во льды южного полюса, не меньше рассказывал и сам о своих подвигах, а потом, ко всеобщему удовольствию, читал всем свои стихи. Вынужденный уйти в отставку молодой и полный сил генерал приехал в Петербург после воцарения нового императора с надеждой восстановиться в армии, которой, по его мнению, в ближайшее время неизбежно придётся воевать.

За эти дни окончательно сформировался и состав отряда Куприянова, поскольку в офицерском собрании Иван Антонович без труда договорился о направлении ему в подчинение нескольких знакомых мичманов и гардемарин на должности командующих судами. Но всё хорошее когда-нибудь заканчивается, закончились и эти три чудесных летних дня и вот, 6 июля «Лизетта» вновь бросила якорь на свеаборгском рейде.

Отряд неусыпными стараниями Логгина Петровича Гейдена был уже в сборе и дожидался только прибытия командира и транспортов. Когда адмирал узнал, что в качестве транспортов выделены «Весна» с «Летом» он был в ярости. Ведь он и сам участвовал в работе комиссии, признавшей их совершенно непригодными к службе даже в здешнее море! Более того, оба транспорта должны были разобрать на дрова ещё в прошлом году! Управляющий Морским министерством адмирал Антон Васильевич фон Моллер, старый недоброжелатель Гейдена, с подачи которого против последнего было возбуждено тянущееся и посейчас дело о злоупотреблениях и контрабанде, якобы имевших место в Свеаборге, удружил и сейчас. Ведь в этом году со стапелей сошло несколько прекраснейших транспортов, и пускай справедливо, что лучший из них, названный, кстати, адмиралом в честь собственной обожаемой персоны «Моллер», отправился к берегам Америки, но ведь были и другие. Ладно, бешенством делу не помочь, а без транспортов отряд имеет всего три палубных судна, хоть сколько-то пригодных к длительному плаванию, так что с Моллером придётся разбираться позже, а сейчас удовольствоваться тем, что дают. Логгин Петрович полностью одобрил план своего молодого протеже, отметив про себя, что и сам распорядился бы вверенными силами практически также. Посмотрели имеющиеся весьма приблизительные карты архипелага, договорились о связи и, как только на рейде показалась медлительная «Весна», отряд отправился в путь.

Десять дней ушло на поиски подходящей во всех смыслах стоянки, но зато и место нашли лучше не придумаешь. Защищённая со всех сторон укромная бухточка в шхерах небольшого островка. Одновременно поблизости от Эккерё и на таком расстоянии, что звук выстрела туда совершенно не доносится, так что можно проводить учения с пехотой, составляющей большую часть гребцов. И хотя все подходы к островку прекрасно просматриваются с одной из скал, на соседних островах для надёжности и порядка разместили секреты. В бухточке мёртво ошвартовали «Весну», рядом встала на якорь и «Лизетта», поскольку привлекать внимание к излишней активности флота в архипелаге было вовсе ни к чему. И уже на следующий день, по обустройстве лагеря, в поиск и для картографирования отправились оба палубных бота и один из баркасов.

День за днём тянулись однообразные будни разведывательно-картографической экспедиции. Спустя две недели подошло «Лето» и офицеры переселились из палаток на переоборудованный под плавказарму транспорт. Для того, чтобы держать силы в кулаке, Иван Антонович Куприянов распорядился сформировать для ботов и баркасов по три сменных команды во главе с мичманами, которые и проводили картографирование архипелага. Постепенно карта в каюте «Лизетты» наполнялась всё новыми и новыми островами, появлялись отметки мелей, подводных камней, рифов и безопасных фарватеров. Местонахождение многих уже известных островов было скорректировано благодаря новейшим приборам, приобретённым в своё время для «Крейсера», а затем подаренных Куприянову Лазаревым.

Не меньшее внимание Иван Антонович уделил подготовке приданных в качестве гребцов солдат 76-го пехотного полка. Со времён войны на складах лежало огромное количество трофейного вооружения, в том числе прекрасные нарезные штуцеры, прицельно стреляющие на целых 800 шагов, вместо обычных для пехотных ружей 300. Отделка этих ружей тоже оставляла самое лучшее впечатление: удобные ореховые ложа и приклад, прекрасного качества замки с великолепными пружинами, дающие минимум осечек. Да к тому же эти ружья были крайне мало изношены, поскольку полагались по штату унтер-офицерам, да и те использовали их весьма неохотно. Пожалуй единственным недостатком этих прекрасных творений оружейного искусства было время заряжания, доходившее даже у обученных солдат до пяти минут против минуты у их гладкоствольных собратьев. Увы, но именно этот недостаток сыграл в их судьбе роковую роль. Они так и не стали по-настоящему массовым оружием пехоты, которая за пять минут успевала бегом преодолеть необходимые для выхода на рубеж атаки 500 шагов, а потом скорострельность становилась куда важнее дальности и кучности боя.

Совсем другое дело возможные стычки с повстанцами на крохотных островках с сильно пересечённой местностью. В этих условиях определяющими качествами как раз являются дальность и кучность боя. Столкновение же вполне вероятно будет происходить со шлюпок или вообще между отдельными островами, а если и нет, то отдельными малыми группками хорошо укрытых на местности солдат.

Вот поэтому все не задействованные на данный момент в картографировании солдаты с раннего утра и до поздней ночи тренировались под личным руководством Ивана Антоновича и в соответствии с составленной им программой, включавшей стрельбу на меткость и дальность, стрельбу из положения лёжа, умение быстро найти на местности укрытие, залечь туда и столь же быстро перебежать к следующему. Ну и конечно огромнейшее внимание уделялось упражнениям по скоростной перезарядке совершенно новых для солдат ружей. Отрабатывалась не только стандартная процедура зарядки в строю пехотного каре, но и зарядка штуцера в положении сидя и лёжа, а затем и лёжа в неудобном укрытии. Постепенно начали появляться результаты этой напряжённой работы: если в начале время заряжания в среднем было восемь и даже десять минут в строю, то к концу второй недели некоторые умельцы ухитрялись перевыполнить норматив французской армии даже в положении лёжа, давая вполне прицельные выстрелы через каждые четыре минуты. Проявились и доморощенные виртуозы меткости, попадавшие на лету в брошенный из-за их спины камень.