скачать книгу бесплатно
– Ну, раз вы без стакана… располагайтесь… что ж поделаешь… – дал согласие.
– Зловещий альянс заключён! – вышел из-за дерева Пашка, прочёвший по утру в сартире статью из газеты "Правда".
Примерно через час, стряхнув крошки с брюк и поставив пустую бутылку под лавку, я внёс предложение дать стакану отдохнуть, а то, бедный, ноги сбил, по кругу бегая.
– Ничего с ним не случится, – ответил Степан Степанович, растягивая слова, – он, вон чё, вон чё, тренированный.
– Не отвлекайся! – тормошил Пашку Чебышев. – Давай вместе: – Кто-то с кем-то сделал что-то, ой-ё-ё-ё-ей!
– Тихо! Тихо! – урезонивал их Гондурас. – Человека испугали.
Невдалеке, с опаской косясь в нашу сторону, с рыжим сеттером на поводке, прихрамывая, шла маленькая горбунья. Сеттер, виляя хвостом, с обожанием глядел на хозяйку – для него она была самая красивая, самая добрая.
– С собаками, вон чё, вон чё, по кладбищу шляются…
– Тебе только бухать здесь можно! – разозлился Гондурас. – Ты знаешь, что для неё эта собака?.. А ходит она к матери. Одна осталась. Ни родни, никого нет… До чего же страшно остаться совсем одному, – передёрнул он плечами.
Тоскливая горбатая фигурка точно призрак исчезла среди могил.
– Ерунда! – смачно произнёс Гондурас. – Всё ерунда и суета сует…
Это место всех сравняет и примирит. Всё забывается. Их забыли, – обвёл он рукой пространство, – и нас забудут… Память коротка. Дети помнят, да внуки немножко, и всё… Был ли ты, нет ли; хороший был или плохой – какая разница…
– Как выпьет, – толкнул меня локтем большой, – потерянный какой-то делается, вот и несёт чёрт те что.
– А что, не так? – услышал его слова Гондурас. – Здесь вот купчиха лежит. Когда-то мужики за честь почли бы в её обществе побыть, ловили взгляд, любовались пышным телом, а кто её помнит сейчас, кроме этого дерева, посаженного в день похорон?
– Ба-а! – удивился Пашка. – Гондурасский народный поэт!..
– В каждом человеке дремлет поэт, только не во всех просыпается, – смуглая рука, чуть подрагивая, взяла стакан.
– Правильно! – поддержал Пашка. – А то разбазарились не по делу.
Выпитое начинало разбирать. Компания разбилась на пары. Пашка и Чебышев, обнявшись, шёпотом пели куплеты из пионерского детства. Особенно им пришлись по вкусу две песни: "Орлёнок-орлёнок" и "Взвейтесь кострами, синие ночи!".
– Слова Каина, музыка Сальери, – произнёс я, чтобы утешить рыдающего Заева, с чувством распевающего о высоко залетевшем орлёнке, которого враги называли орлом.
На меня они, разумеется, внимания не обратили.
Большой и Степан Степанович мирно курили, доброжелательно поглядывая в сторону почившего алкаша.
– Давайте как следует познакомимся, – подошёл ко мне Гондурас.
– Сергей, – отрекомендовался я.
– Очень приятно, – протянул он руку, – Семён Васильевич. Пойдёмте, Серёжа, сядем вон на ту скамеечку – в ногах правды нет. Какое у вас образование, если не секрет?
– Среднее.
– То есть читать умеете, а писать нет?!
Я хохотнул на его шутку.
– Нет, наоборот… Даже считать до ста умею, так как на третьем курсе университет бросил. На истфаке учился.
– Зря! – отреагировал Семён Васильевич.
– Да знаете, женился, а учился на вечернем, вот дело и не пошло.
– А я учитель, однако, работаю на заводе.
Увидев мой вопросительный взгляд, продолжил немного заикаясь:
– Да-да, юноша. Из военного училища и филфака университета выбрал последнее: Ну что училище?.. – думал я. – И с девушкой поговорить не о чем. А после университета сколько о литературе знать буду, о писателях. Стану интересным собеседником, – перевёл он дыхание. – Однако всё оказалось иначе. От звёздочек на погонах девушки дуреют – как же, душечка военный, а узнав, что я учитель литературы, разочаровываются. Парадокс! Но жениться – всё же женился. Жена тоже педагог. Дети пошли. У меня ведь трое! – похвалился он. – Потом маму парализовало, она с нами жила, и жена стала часто болеть. Нехватки, а дети растут, – он достал сигарету, закурил. – …Сосед всё расписывал, что без образования на заводе почти четыре сотни имеет… я и клюнул. Жаль было со школой расставаться, с классом, – тяжело вздохнул Семён Васильевич, – и сейчас помню удивлённые лица коллег и учеников. Жалею! Жалею, конечно! Сейчас и учителя неплохо зарабатывают. Раздвоился! И там себя потерял, и здесь не нашёл. Я ведь раньше совсем не пил. Может, потому что не на что было?.. Да, собственно, и желания не испытывал.
На него явно нашло философское настроение.
– Да ведь суета всё, как ты думаешь? – обратился ко мне. – Ибо, кто знает, что хорошо для человека в жизни, сказано в Екклесиасте, – нагнувшись, поднял жёлтый лист. – Велика ли беда, если лист падает с дерева? Послушай, что я недавно прочёл: "Если мы предположим, что земля находится в звёздном небе и Бог сделал её блестящей, как одну из звёзд, то отсюда, снизу, нельзя этого различить, по причине великой её малости. И если, по сравнению с небесным сводом, земля кажется точкой, то насколько же уменьшится эта точка, по сравнению с горним небом? Следовательно, что же ты покидаешь, презирая мир, даже и будучи властелином его, кроме жалкого муравейника, в обмен на обширные царские чертоги неба?"
– Однако, – стряхнул он оцепенение, – пора и честь знать. -Мужики! – заорал Семён Васильевич. – Давайте остатки прикончим да пойдём, а то завтра на работу.
– Как последние выходные, – бросив охнарь, вспылил вдруг Степан Степанович, ворочая мутными глазами, – так, вон чё, вон чё, на работе тор… – он смачно икнул, проглотив последний слог.
Добив остатки, Степану Степановичу не налили – и так хорош, стали собираться, ощупывая карманы и оглядываясь
по сторонам, как бы чего не забыть.
Чебышев быстро проделал со стаканом обратные действия – положил в целлофан и завернул в газету.
– Отвернитесь, я спрячу! – приказал нам.
Попарно, компания поплелась по тропинке. Впереди
Пашка с Чебышевым бренчали на губах какой-то марш. В центре Большой тащил захмелевшего Степана Степановича. Мы с Семёном Васильевичем замыкали шествие.
"Словно партизанский рейд Ковпака, – подумал я. – Сильные – по краям, слабые – в середине".
– А университет, юноша, зря бросили, – взял меня под руку Семён Васильевич, продолжив начатый разговор. – У нас в цеху, кстати, многие с образованием приборы собирают, и с высшим в том числе. Современный рабочий должен быть широко образован. Даже из нас: Большой, например, лет пять назад политех закончил, осталось "госы" сдать, не знаю, что там произошло, до сих пор сдаёт, чудик. Пашка техникум кончил, я – бывший учитель. Чебышев, хотя и семь классов имеет, любому инженеру фору в сто очков даст, а Степан Степанович – лейтенант запаса, о чём сообщает перед тем, как вырубиться, – грустно засмеялся Семён Васильевич.
Наша бригада благополучно перешла дорогу и вышла на заводской стадион.
– Покурим? – предложил Большой, усаживаясь на скамейку трибуны. – Все нормальные, а этот спёкся, – потряс Степана Степановича. – Точно! В отрубях лежит.
Стало прохладно. Быстро стемнело, словно мы в клетке и на нас накинули покрывало. Зажглись фонари. С ними перемигивались сигаретные огоньки.
– Я, вон чё, вон чё, лейтенант запаса-а-а! – неожиданно заорал Степан Степанович и свесил голову на грудь.
– Тьфу, чёрт! Перепугал! – поднялся Большой, бросив окурок. – Однако, что-то холодает… Ну что, по домам? Этого, в отрубях, беру на себя.
Все согласились и стали прощаться с таким темпераментом, словно навсегда.
Трамвайная остановка, несмотря на довольно позднее время, оживлённо гудела.
"Наверное, опять транспорт не ходит".
Опровергая мои мысли, из-за поворота показался трамвай, плотно, словно селёдками в бочке, набитый людьми.
"Ну что ж, штурмовать, так штурмовать!" – застегнулся на все пуговицы, оглядываясь по сторонам. Такая же непреклонная решимость светилась в глазах окружающих. Мужчины побросали окурки, женщины прижимали к себе детей и сумки.
Высекая искры, трамвай лихо подкатил к остановке.
"Наверное, в Севастополе, в военное время, при погрузке под огнём противника на транспорт порядка было намного больше", – успел подумать я, подхваченный толпой.
Шустрая сорокалетняя женщина, кривя рот, взывала к высокому парню в белой куртке:
– А вы бы, молодой человек, постеснялись, – голосила она, – пропустили бы женщин вперёд. Кто вас только воспитывал?..
Энергично оттолкнув сумкой соседку и работая локтями, полезла в трамвай, не забывая ругать невоспитанную молодёжь. Я устремился следом по проторенной дорожке.
Залезая на последнюю ступеньку, она так усердно заработала локтями, что угодила мне в лоб – не больно, но обидно.
"Не ищи лёгких путей!" – сделал вывод.
Женщина, не обернувшись, пробормотала: "О Господи! Лезут-то как…"
Мой оскорблённый организм начал мощно выделять подмоченный алкоголем адреналин.
– Жалко, ты не мужик! – презрительно произнёс я, убирая руки в карманы.
– Не ты, а вы! – поправила она, нахально глядя мне в глаза.
От бешенства дыхание стало тяжёлым.
– Кто воспитывает, кто воспитывает?.. Такие вот и воспитывают!..
Не сказав больше ни слова, женщина стала пробираться к выходу.
"Чего это я взбеленился? – удивился себе. – Видать, дома выговор получу в жёсткой форме".
Глядя на выходящую женщину, две девушки и парень чему-то довольно заулыбались. Мой гнев остыл полностью. Девчонки с любопытством поглядывали в мою сторону.
"Вот и слава пришла!" – поздравил себя и в свою очередь принялся их изучать.
Одна оказалась стройной высокой красавицей, другая – конопатенькой, полной дурнушкой с обаятельной улыбкой и неуверенными добрыми глазами. Парень и несколько мужчин с интересом разглядывали стройную красавицу. Она, привыкшая к поклонению, делая безразличный вид, словно случайно, поймала мой взгляд.
Я считал себя скромным человеком и, как женатый товарищ, старался не придавать значения своей внешности, хотя знал, что нравлюсь женщинам, и где-то на подсознательном уровне гордился этим. Ничего особенного в себе не находил – ординарная внешность, ну разве что причёска отменная. Не признавая никаких модных стрижек, носил густую белокурую шапку чуть вьющихся волос. В состоянии подпития, как сейчас, черты лица становились тонкими, взгляд туманным – Александр Блок, и только.
Стройная красавица опять с интересом посмотрела на меня. Её конопатенькая подруга, безнадёжно улыбаясь, преданно, как фрейлина королевы, стояла рядом. Меня тронули беззащитность и преданность – ни на что не надеясь и не рассчитывая, быть просто верной наблюдательницей восторгов – незавидная доля, а без свидетеля восторги много теряют в своей прелести. Глядя мимо красавицы, я улыбнулся её подруге. Растерявшись и не поверив, конопатенькая посмотрела в окно, потом опять на меня – не избалованная вниманием, боясь ошибиться.
В моём взгляде не было насмешки или иронии. Её красивая подруга почувствовала беспокойство. Безразлично глянув на красавицу, я снова тепло и искренне улыбнулся конопатенькой, получив в ответ такую обаятельную и нежную улыбку, что защемило сердце.
"Господи! Где у нас, мужиков, глаза? Ведь дарят самую чистую любовь и становятся самыми верными жёнами не красавицы, а их незаметные подруги!"
Почертыхавшись на подходе к дому, что осенью становилось традицией, почмокав досками, очутился в коридоре.
"Ага! – вспомнил я. – Сколько сейчас градусов?" – осветил спичкой термометр и внимательно всмотрелся.
– Маньяк! Опять к градуснику привязался? – услышал за спиной. – Ты чего так долго?
– Танюшечка… – засюсюкал я, – родненькая… – неловко потянулся к её губам.
– Ты что, пьян? – она брезгливо отпрянула от меня.
– Друга встретил. Давно не виделись.
Ответила мне хлопнувшая дверь.
Три раза глубоко вздохнув и широко улыбаясь, ввалился в дом.
– А вот и я-а-а…
– Папка пришёл! – обрадовался Дениска.
– Сынок, иди ко мне, – позвала его Татьяна, – папа сегодня усталый.
Стерев с лица улыбку, прошёл в комнату. По телевизору передавали эстрадный концерт. Экстравагантно одетый исполнитель трясся перед микрофоном. Зевнул, задумавшись о подходах к жене.
– Раньше в такой форме клоуны выступали, а теперь знаменитые певцы, – бодро выдал реплику.
В ответ – молчание. Будто меня нет.
Посадив Дениса на колени, Татьяна не отрывалась от экрана, на котором появился любимец женщин – певец томных напевов, Серов.
– Ну и слушай свою "Мадонну", – пошёл ужинать на кухню, где тотчас появился кот. – Мироша, друг! – погладил его.
Довольный, он потёр мою ногу рыжей, словно замшевой, башкой. По-братски поделившись с ним, быстро поел.
– Сегодня здесь ляжешь! – не глядя в мою сторону, Татьяна бросила подушку на стоявший в комнате Дениса диван.
– Не имеешь права! – возмутился я. – Ты мне жена!..
– Следовало раньше об этом думать, – стала укладываться с сыном в большой комнате.
Тоскливо вздохнув, взял кота и лёг на диване.
– Не женись никогда, Мирон, – учил его жизни. – Пусть хоть какая красавица будет с пушистым хвостом – не женись! Это до свадьбы они кошечки, а потом жёнами становятся.
– Ты можешь – потише? Разбубнился! – услышал Татьяну.
