скачать книгу бесплатно
– Ну что, Лёш, домой пора? – расстёгивая пуговицу на куртке, отвлёк вечером от работы учителя.
В ответ он хмыкнул и дробненько рассмеялся, с иронией глядя на меня поверх очков исчерченными кровеносными сосудами глазами.
– Шутишь! Мы с Заевым часика три ещё поработаем. Ему Люська-распред под вечер детали притащила, – позлорадствовал Чебышев. – В "Посольский", в "Посольский" пойду, – передразнил он Пашку. – Трезвость – норма жизни! – патетически воскликнул развеселившийся учитель.
– Главный, ну ты и бородавка! – Пашка грустно припаивал проводок. – Обрадовался, что не одному ему плохо, – кивнул в сторону Чебышева.
К вечеру погода разгулялась. Ветер стих. Медленно кружась, плавно опускались листья. От свежего воздуха закружилась и голова.
Учитель предупреждал, что в цеху "кондиционный" воздух ". "Цех гироскопии. Нужна привычка", – объяснял он. "Пойду пешком", – глядя на толпу, штурмующую трамвай, решил я.
На подходах к дому стал поминать чертей, козлов, ду- раков и работников райисполкома. Когда же моя правая нога заскользила по грязи в сторону и, теряя равновесие, я стал цепляться за ветки тополя, как утопающий за соломинку, то сам поразился искусно составленному предложению, в котором грязь, дерево и нога взаимодействовали со словами, официально не принятыми, но весьма популярными в нашем языке.
Дома первым делом влез на диван и посмотрел на градусник. Как начинались холода, на меня просто бзик находил с этим термометром. Висел он под самым потолком, чтобы Дениска не дотянулся, поэтому проверить температуру было не простым делом.
"Плюс семнадцать, – определил я. – Врёшь, сынок!" – постучал согнутым пальцем по стеклу круглого, с блестящей медной стрелкой градусника. Указующий перст прибора перескочил на шестнадцать градусов.
– Только под пыткой правду говоришь, – попенял ему.
Спрыгнув с дивана, включил плитку и поставил чайник.
На крыльце внимательно исследовал другой градусник, ртутный, который благодаря своей честности был моим любимчиком.
– Ого! Если так дальше пойдёт, скоро заморозки начнутся.
По доскам, набросанным во дворе и исполняющим роль тротуара, добрался до сарая.
Растопив печку, заглянул в хлебницу – хлеба, конечно, не было: "Хоть бы Танюша купила. Позвонить ей забыл, – укорил себя. – А вот и они – услышал шаги на крыльце, – легки на помине".
– Пап, а мне мама вот что купила, – похвалился Дениска, протягивая пирожное.
– Куда пошёл топтать! – поймала его жена. – Сапожки кто будет снимать? Серёженька, сумку с хлебом возьми.
– Танюшечка, умничка ты моя, – ласково поцеловал её в щёку, соврав при этом, что только что собирался сбегать в магазин.
– Не поверю! – жена рассмеялась. – На меня ведь надеялся. Ну, как первый день? – спросила, запахивая халат.
На миг сквозь прозрачный лифчик мелькнули маленькие груди с тёмными сосками.
Я легкомысленно отмахнулся:
– Как и должно быть. Весь день пробегал и даже с одной шишигой поругался.
– Уже? Молодец! – похвалила жена. – В первый же день. Что же будет завтра? Помой руки с Денисом, – расставляя тарелки, попросила она.
– Слушаюсь! – не обращая внимания на негодующее: "Не хочу-у!", поднял сына и понёс к умывальнику. – Видишь, сколько грязи, – назидательно заметил ему, за что тут же был обрызган. – Мамулька, – нежно произнёс я, протягивая расписанную петухами и курами пол-литровую чашку, – плесни маленько в честь начала трудовой деятельности.
– Как же! – отрезала Татьяна. – Событие международного значения… Да ещё такое корыто нашёл! – раскритиковала мою посудину.
– Чашку-то за что? – грустно стал жевать курятину.
– Дениска! – переключилась на сына. – Куда столько сахаришь? Приторный будет.
– Ну и что! Я люблю чай сладкий внутри! – помешивая ложкой, убеждённо ответил Денис.
– Воспитательница жалуется…
Я вопросительно поднял глаза, с грустью наливая чай в пернатую тару.
– С девочкой подрался. Есть, конечно, с кого брать пример, – кинула Татьяна камень в мой огород. – Весь в папу…
– Это как же ты, Денис? – поинтересовался у сына, размышляя, как бы поделикатней ещё раз подкатиться к жене со ста граммами.
– А ну её! – он мрачно хлебнул "сладкий внутри" чай. – Укуснуть меня хотела.
– Понятно. За это вполне можно шлёпнуть! – рассудил я. – Танюш, сколько времени? Сейчас мультик будет, – потеряв надежду остограммиться, заспешил к телевизору.
– Скорее, скорее включай! – торопил прибежавший Денис, устраиваясь на диване.
– Интересный? – выглянула из кухни Татьяна.
– Старый. Семидесятых годов. Но, по крайней мере, можно понять – кто есть кто… Ху есть ху, как говорит наш вождь Михаил Сергеевич Горбачёв. Хочешь, помогу посуду мыть? – отважно предложил жене, – а то вон какая худенькая стала, – подойдя, погладил её плечи, ощущая на языке вожделенную соточку.
– Не подлизывайся, сама вымою. А ты лучше заявление в райисполком напиши. В понедельник на приём идти.
– Да успею… Сегодня четверг только, – взялся за книгу, потеряв всякую надежду.
– У тебя всегда то четверг, то пятница, – тяжело вздохнула Татьяна, – так и будем в этом сарае жить.
"Оставь надежду всяк сюда входящий", – пронеслась в голове мысль об исполкоме.
Квартира была самым больным вопросом моей жены.
Почитав книгу и поглазев в телевизор, обратился к сыну:
– А кому скоро спать?
На такие бестактные вопросы Денис не отвечал. Легче было отработать ещё одну смену на заводе, чем уложить его в постель. После детской телепрограммы "Спокойной ночи, малыши" с видом завзятого шантажиста требовал сказку, и не какую-нибудь, а новую, ещё неизвестную.
– Не расскажешь, не буду спать! – угрожал он.
– Ты что отца терзаешь? – морща лоб и изо всех сил напрягая серое вещёство, выдавал про козлика или аленький цветочек, проклиная в душе флору и фауну, пока, к великой моей радости, Денис не засыпал сном праведника, умиротворённо свернувшись калачиком и подложив соединённые ладошки под щёку.
– Неужели, папа, ты ничего не видишь? – приняв позу одалиски – одну руку положив на выгнутое бедро, другую чуть приподняв вверх, – передо мной стояла Татьяна.
– А-а-а-а! – в восторге дурашливо застонал я, любуясь фигурой жены.
– Серьёзно спрашиваю! – закружилась она, открывая стройные ноги. – Как мне это платье?.. Сегодня на работе одна принесла, – объясняла жена, раскачивая бёдрами, словно манекенщица. – Если подойдёт, завтра надо деньги отдать. Как ты находишь? Было видно, что платье ей нравилось.
И действительно, тонкая, хрупкая фигурка жены казалась удивительно беззащитной и нежной в этом платье: "Как школьница", – подумал я, глядя на счастливую, улыбающуюся жену.
Она в упоении закружилась.
Бывают минуты, когда, вырываясь из пут повседневности, будто попадаешь в другое измерение…
Она кружилась по комнате, и я понял, что сейчас нет ни меня, ни этого дома, только дворец, огромный зал которого расцвечен огнями, и она – королева бала. Замерло всё! Только музыка. Музыка и она. Мощный голос органа поднял в воздух лёгкую фигурку. Лепестки роз плавно опускались сверху. Вселенная стала мала и понятна. Солнце, луна и звёзды кружились рядом…
– Милая!
– Что? – чуть задыхаясь, она остановилась.
– Ты потрясающая в этом платье.
– Правда? – Татьяна улыбнулась. – Значит, брать?
– Без разговора, – убеждённо произнёс я и потёр кулаками глаза.
– Бельма-то натрёшь и свой градусник не увидишь! – с трудом отлепила от глаз мои руки.
– Да день сегодня какой-то сумасшедший выдался, – оправдываясь, сладко зевнул.
– Сейчас постелю, сонуля, – шутливо взъерошила мои волосы.
Через пять минут, на прощанье глянув на термометр, блаженно потягивался в постели.
– А ты чего не ложишься? Ну-ка быстро давай!
– Смотри, какой командир. Мне ещё на кухне прибраться надо.
Татьяна меня не стеснялась, но, ложась спать, раздевалась в темноте. Завернувшись в одеяло и повернувшись спиной, затихла.
– Ты что, какая холодная? – слегка касаясь, мои пальцы ласково гладили кожу её бедра.
– Отодвинься, если замёрз.
Я обнял её.
– Ты же спать хотел! – не слишком активно сопротивлялась жена.
Моя рука накрыла грудь с твёрдым от желания соском.
– Ну, перестань, – поворачиваясь на спину, шептала она.
Я нашёл её губы. Сердце колотилось не в груди, а в пересохшем горле.
– Татьянушка, любимая, – мои руки гладили ставшее горячим тело. Она задыхалась. Бёдра её раздвинулись. То ли болезненный крик, то ли сладостный стон услышал я, когда вошёл в неё. Тысячелетний стон, которым женщина встречает мужчину. Стон боли и счастья. Стон любви и жизни.
Утром очнулся влажный от пота.
– Серёжа, ты отключишь будильник или нет, – трясла меня за плечо жена, – он ведь электронный, сам не скоро замолчит.
"Как быстро ночь кончается", – откинув одеяло, в два прыжка добрался до маленького, давно немодного серванта и, нащупав будильник, нажал кнопку. Включив свет, забрался на диван и постучал по градуснику.
– Центр! – похвалил его.
– Ой! – запищала Татьяна. – На ногу наступил.
– Не подставляй, – надевая на ходу трико, помчался в туалет.
На улице поприседал, попрыгал, помахал руками. Было темно и холодно, под ногами поскрипывал ледок.
"Ага! На почве заморозки. А сколько градусов? – взяв спички, посветил. – Плюс один. Колотун".
Татьяна, уже в халате, умывалась.
– Плюс один, – сообщил ей, – на почве заморозки.
– У тебя тоже на этой почве заморозки! – вытирая лицо, произнесла она. – Маньяк! Как в старом кино… Только у того мерина психоз от хлеба с солью, а у тебя – от термометра…
Быстро умывшись, стал бриться. Монотонное жужжание "Харькова" усыпляло. Чтобы взбодриться, подмигнул зеркальцу и показал язык. На дальнем плане увидел жену, стучащую пальцем по лбу. Обернулся.
– Я, Танюш, так же по градуснику стучу.
– У вас с ним одинаково внутри.
– Залезь на диван, посмотри температуру! – подтырнул её.
Жалостливо, как на тяжелобольного, посмотрев на меня, отправилась будить Дениса. Помочившись одеколоном, как писали в сочинениях о Чичикове нерадивые ученики, побежал помогать, на ходу подозрительно подумав: "А при чём тут мерин?"
Как всегда, минуты три поплакав для порядка, бедный мальчишка, подбадриваемый нами, одевался, после долгих уговоров умывался, и мы садились за стол. Без аппетита ели – время, время! – и бежали на трамвай.
– Серёженька, – на ходу заглядывая в кошелёк, вспомнила жена, – у меня рубля тебе на обед нет. Возьми пятёрку, но сдачу чтоб принёс, – подумав, что слишком щёдрая, погрозила пальцем.
Ещё на втором этаже нашего корпуса мощные, равномерные удары заставили задуматься об их происхождении. "Вроде кузнечных прессов нет. Может, исторический фильм для бодрости показывают… осаду Трои, например, – размышлял я. – Видимо, греки бьют тараном в ворота".
– У-у-у-у!.. – раздался оглушительный рёв.
"Понятно! Теперь троянцы обварили их кипятком", – заинтригованный, ворвался в раздевалку.
– Вылазь! Вылазь! – захлёбываясь, орал Пашка.
Чебышев, сатанински улыбаясь, помешивал домино.
– Где следующие жертвы? Кто на новенького, уноси готовенького, – чуть не кувыркался довольный Заев.
– Сам ты жертва, вон чё, вон чё, криминального аборта, малай, – недовольно бубнил изнывающий от похмелья Степан Степанович.
"Видимо, опять в отрубях был!" – сделал я вывод, пробираясь сквозь десяток темпераментных болельщиков, обступивших стол.
