скачать книгу бесплатно
Взяв её лицо в руки, посмотрел в глаза. Где-то в глубине, на самом дне, увидел себя. Голова закружилась. Рядом с моими были её чувственные полуоткрытые губы, и я с трепетом коснулся их, нет, не поцеловал, а только коснулся.
Слабо вздохнув, она закрыла глаза и склонила голову мне на плечо. От неё возбуждающе пахло вином и дорогими сигаретами. Рука моя накрыла её упругую грудь, она тихо застонала и прижалась ко мне. Я ощутил её всю, будто она была раздета.
Желание волнами поднималось во мне.
Я опять взял в руки лицо Мальвины и на этот раз долгим поцелуем смял её губы. Она закрыла глаза, казалось, вот-вот потеряет сознание.
Музыка кончилась. Мы стояли обнявшись в центре комнаты.
В приоткрытой балконной двери я заметил мертвенно-белое лицо хромого, смотревшего на нас. В руке он судорожно сжимал трость.
Мальвина улыбнулась ему, и как ни в чем не бывало пошла к столу, где уже сидели двойняшки со своими девчонками.
– Выйдем! – чувствительно хлопнул меня по плечу неожиданно появившийся друг хромого.
"Чего ему надо? Ведь прекрасно знает, что не курю", – пошёл за ним на кухню.
Там, резко повернувшись и ни слова не говоря, почти не размахиваясь, ударил меня в скулу. Я не покачнулся, лишь дёрнулась голова. Сжал кулаки, но не ответил, хотя мог бы смести его, как бумажку.
– Ты что, обкурился? – где-то в подсознании удивился своему спокойствию.
– Мне бы автомат, не пожалел бы патронов! – глаза его стреляли, резали и топтали меня. – Оставь её в покое, усёк?..
– Тебе-то что надо? Я вообще тебя первый раз вижу, – спокойно ответил ему.
– Какие же вы здесь сволочи! – достал он сигарету и нервно заходил по кухне, перемалывая её в пальцах. – Где вы все были, когда мы там… а? – вновь с бешенством глянул на меня.
– Так вы с ним афганцы, что ли? – я был доволен, что сдержался и не ударил. – Давай и мне сигарету, только целую, – посмотрел на оставшийся в его руке фильтр.
Дома, конечно, разразился величайший за всю историю моей семейной жизни скандал. Приостановить словоизвержение жены было невозможно даже Жванецкому, особенно, когда она нашла губную помаду на воротнике рубахи. Финальным аккордом, апофеозом ссоры стал чувствительный удар по моей бедной голове толстенным словарем по этике и эстетике, случайно подвернувшимся под горячую Татьянину руку.
"Ну почему вместо этого пудового фолианта ей не попался карманный вариант какого-нибудь чеховского рассказика?"
– Так и до сотрясения недалеко! – обрисовал пальцем контуры намечавшейся шишки.
"Сегодня день, что ли, такой, специальный? Каждый норовит долбануть", – обогатился полезной информацией, что сотрясать у меня нечего.
Усталый и обиженный, пораньше улегся на скрипучий диван, не дожидаясь, когда на него укажет жена.
Самым довольным в этой ситуации всегда оказывался кот. И сейчас Мироша, блаженно мурлыкая, развалился в моих ногах. Поругав диван и пообещав с утра выкинуть его на свалку истории, моментально уснул.
Утром не стал сразу вставать, а послушал, что делает Тятьяна, покаянно поскрипел пружинами, но ответных действий с её стороны не последовало.
Кота в моих ногах уже не было – побежал вымогать завтрак. Я удивился, что голова ничуть не болела, – видно, эстетика пошла на пользу. Лежи не лежи – а вставать надо.
Откричавшись вчера, жена со мной не разговаривала. Завтракал один. Даже Дениска, занятый своими делами, не подходил. Полнейший бойкот. Поев, взобрался на диван посмотреть сколько градусов.
"Прохладно!" – принёс дров и затопил печку.
– На улице сегодня холодно, – скромно сообщил Татьяне.
Тишина!
Сидя за столом, чертила на ватмане.
Протопив, пошёл колоть дрова. На мои подходы жена не реагировала. Почитал книгу, сходил за водой, поиграл с сыном – тишина. Для жены меня не существовало. Сели обедать.
– Мамульк, ну сколько можно?.. Ну, виноват, виноват! Так получил ведь вчера. Даже шишка от эстетики вылезла, – постучал по маковке.
Тишина!
– Ну что мне перед тобой на колени упасть?..
Она посмотрела влажными глазами.
– А губная помада откуда?..
– Так … э-э-э… так… – растерялся я.
– Дык… э-э-э… дык… – передразнила Татьяна.
"Заговорила! – обрадовался я. – Лёд тронулся!"
– Случайно, наверное, задели.
– Случайно…– мстительно произнесла жена. – А почему
духами от тебя пахло?.. Опять дыкать начнёшь?..
– Ну, сознаюсь! Танцевал… танцевал… Что ж теперь, убить меня?..
– Сразу видно, что я тебе не нужна, – поднялась из-за стола. – Даже спать со мной не лёг, – жалобно произнесла она.
Тёмные полоски слез – с утра подкрасила ресницы тушью – побежали к губам.
– Глупая! – обнял её. – Сама ведь сказала, что с пьяным не ляжешь, – слизнул солёные бороздки.
"Теперь язык станет чёрным", – пронеслось в голове.
– Центр! – восхитился Пашка, любуясь моей распухшей челюстью.
– Ну и ученички. То один, то другой. О кулак споткнулся? – пожал руку Чебышев.
– Было дело, – не стал вдаваться в подробности.
– Мужики, это дело надо обмыть! – с облегчением, что повод найден, предложил Заев.
Ведь известно, что без повода получается банальная пьянка.
– Всенепременнейше! – поразил нас мудрёным словцом Алексей Григорьевич. От уважения мы даже стали величать его по имени-отчеству. Недолго, конечно.
Более опытные друзья потащили меня похмеляться в спиртовую кладовую. Потоптавшись и настроившись на нужную волну, Чебышев распахнул дверь.
– Тамарочка, с прошедшим тебя, лапочка. Скучаешь?
Пашка подмигнул мне.
Кладовщица недобро уставилась на нас.
Не обращая на это внимания, Чебышев сел на соседний стул, мы с Заевым остались стоять.
– Как праздники провела? – гнул свою линию Алексей Григорьевич.
– Чего надо? – рявкнула кладовщица, прикидываясь непонятливой.
– Ничего, Тамарочка, ничего. Пришли тебя поздравить, – не сдавался Чебышев, протягивая шоколадку.
Женское сердце отмякло, взгляд повеселел.
– Дай-ка, думаю, проведаем, как она там? – искусно разыгрывая умиление, сюсюкал наш гуру.
Умиротворенная кладовщица довольно колыхнула мощным бюстом.
– А ты, Тамарочка, у нас цветёшь, – будто случайно, учитель глянул на сейф. Его бородавка плотоядно облизнулась.
– Скажешь тоже! – кокетливо поёрзала тяжёлым задом, насилуя стул.
– Э-э-эх! Жалко я женатый! – перешёл к последнему этапу сэнсэй и, пощелоктив губами, чмокнул её в щеку.
– Брейся тщательнее! – зашлась смехом кладовщица, отталкивая его.
– Молодец! Грамотно охмуряет, – шепнул мне Пашка.
– Тамарочка, смотри, парень на ладан дышит, – показал на меня Чебышев.
– Надо помочь.
– Бедненький, где это вас так?
– Бандитский пуль! – скромно потупился я.
Тяжело вздохнув, кладовщица с трудом отлепилась от стула и, гремя связкой ключей, направилась к сейфу.
Чебышев алчно потел руки за её спиной, Заев, затаив дыхание, с вожделением глядел, как заполняется двухсотграммовая баночка.
– Тамарочка! Любовь ты наша, – пустил слюни умиления Чебышев, доставая из безразмерного кармана пол-литровую стеклянную банку.
Брови кладовщицы удивленно поползли вверх.
– Нет, нет, – замахал он рукой, – налей бээфчику для работы.
Всё время, пока поднимались на четвёртый этаж, Лёша отплевывался.
– Умывается она или нет, вся рожа лоснится.
Пашка безрезультатно давил в себе приступы смеха.
– Как ты через её грудищи-то дотянулся? – перестал бо-
роться с приступами. – Александру Матросову легче было своей грудью дзот закрыть, чем тебе её бюст. Могло бы насмерть защемить.
На четвёртом этаже из своей кладовой выглянула усохшая от злости Митрофаниха.
– Вот тебе с кем целоваться надо! – подколол Заев, по-хозяйски тарабаня в дверь с криво прибитой табличкой "Осциллографическая".
– Опять припёрлись, – неласково встретил нас невысокий лысоватый мужчина с пробивающейся бородкой – видно, недавно начал отращивать.
Я вспомнил, что видел его в столовой, когда он обедал вместе с болтуном Славой, правда, тогда чисто выбритый.
У одной стены этой небольшой узкой комнаты стояли два стола. На первом в беспорядке валялись свёрнутые в рулон осцилограммы. Они были повсюду. И в шкафу с разбитыми стеклами, уместившемуся между вторым столом и белым, неаккуратно покрашенным шкафчиком для переодевания, и в раковине, и в большом целлофановом мешке, приткнутом к стене. Кроме осциллограмм на первом столе стояли две ванночки для проявления, накрытые мутными исцарапанными кусками плексиглаза.
Второй стол был чистый, если не считать рассыпанного в углу домино. Окна отсутствовали. В комнате остро пахло проявителем, и чёрт знает чем ещё.
– Хватит дуться, осциллографист, – толкнул его локтем Чебышев, – познакомься лучше с моим учеником.
Назвавшись, мы пожали руки.
Сначала распили спирт и сыграли в домино, затем Алексей Григорьевич начал священнодействовать.
– Шулюмчик, шулюмчик, – радовался он, забрав у Пашки банку и помешивая в ней отверткой. – Не пробовал ещё наше фирменное блюдо? А то всё пристаешь, чем пахнет, чем пахнет, Борис Фёндырычем пахнет, – пел, не переставая помешивать, Чебышев.
На отвёртке нарастал комок загустевшего клея.
– Главный, до чего ты докатился, совсем алкашом стал. Куцев в его характеристике написал: "Характер нордический, но склонен к употреблению бээфа", – повернулся ко мне Заев.
– Молчал бы уж, кошёлка, – не обиделся наш гуру.
Чебышев вытащил отвертку с налипшим клеем и аккуратно отжал комок: "Самый цимус", – прокомментировал свои действия и бросил выжатую массу в пустую банку из-под СКТ, зашвырнув в свою очередь её под стеклянный шкаф.
– Хоть банку с собой заберите, – горестно взвыл осциллографист.
На его слова никто не отреагировал.
Меня затошнило от запаха бээфа.
– Главный, пока губы не отмоешь, из одного стакана пить не стану, – не мог угомониться Пашка, опять вспомнив кладовщицу.
– Мужики, я – пас! – рвотно скорчившисъ, выскочил из осциллографической.
