У ночи длинная тень

И снова едем в одном троллейбусе. И я приезжаю в институт на два часа раньше, чем надо, ведь занятья-то у меня позже.

Иногда ты ночуешь у подруги, и тогда я еду на другой конец города, где подруга твоя живет, и жду твой троллейбус. И опять вместе мы едем к институту. Но ты сходишь на нашей остановке, а я качу дальше, все дальше, до конца. А потом пересаживаюсь и качу обратно. И смотрю в окно, в которое вчера смотрела ты. И как всегда, рассказываю тебе всякую всячину, а ты и не знаешь об этом. И твержу твои стихи, все твои стихи.

А радуга как подкова счастья

Для нас! Но только век ее – миг.

Прости, что я знаю твои стихи. Я тебе не надоел? Нет? Правда? А хочешь, расскажу тебе про все твою жизнь? Ну, не буду – не буду».

Ясновидец достал из кармана куртки перчатку и принялся натягивать на ладонь. Перчатка была ему явно мала, скрипела и хрустела, наконец, налезла, только сморщилась на пальцах, собралась колечками. Ярко накрашенная девушка с любопытством взглянула на него и усмехнулась. Ясновидец неожиданно резко покраснел, даже уши стали алыми, полез в карман за другой перчаткой, вытащил, повертел ее в руках, сунул назад. Спрятал туда же ладонь – ту, без перчатки. И вразвалку подошел к выходу. На следующей остановке он вышел.

Фитк соскочил с оградки, и выплюнул жвачку на могилу ясновидца.

– Прикольный чувак, да? – сказал он.

Я, растроганная рассказом, сказала:

– Очень чистая душа, хороший мальчик. Сейчас таких нет. Я бы в такого влюбилась.

– Да экология была другая. И вообще, железный занавес, сама понимаешь…

– Занавес, это плохо. Да еще железный…

– Зато эколоджи гуд! – расхохотался Фитк. – И люди не так мёрли, сейчас прям падёж какай-то, кладбищ не хватает. Испарилась чистота души – увеличилась смертность. Ха-ха-ха!

– Ничего смешного, – отозвалась я.

Фитк теперь выглядел несколько иначе – его башка была вся в длинных тонких косичках, которых было бешеное множество. Не понятно, когда он успел их заплести. Глаза лучились ярким золотистым светом.

– Айда гулять по кладбищу, – скомандовал он.

И мы пошли. Мы углублялись в этот осенний сумрак, уже вечерело, мы протискивались меж оградок, разглядывали могилы, рассматривали и обсуждали фотки на памятниках, вянущие цветы, и болтали о всякой ерунде. Фитк рассказывал какие-то совершенно дикие замогильные анекдоты, я ржала. При этом я прекрасно понимала, что ведем мы себя крайне цинично, гадко, но ничего не могла поделать. Мы зашли в какую-то оградку и, совсем расхулиганившись, стали толкать друг друга на могильную насыпь, подернутую жухлой травой. Потом принялись разглядывать памятник.

– Тут, кстати, тоже Олег закопан, только другой, и постарше, – изрек Фитк. – Прикольно, парами попадаются имена: то Лена и Лена, теперь Олег и Олег.

– Нет, Олеги надоели. Давай что-нибудь другое. А, вон рядом, Карпов Андрей Викторович. Давай его.

– Ну, посмотрим его, – сказал Фитк и разлегся на могиле. Она тут же превратилась в широкую тахту с меховым пледом. Я растянулась рядом. Фитк приобнял меня, и заговорил:

– Карпов подошел к шкафу с «Делами», сердито распахнул дверцу. Три верхние полки были туго набиты папками, и ему пришлось приложить некоторые усилия, чтобы вытащить из этакой теснотищи нужную. При этом еще две папки выдернулись из ряда, шумно шлепнулись на пол, пыль взметнулась над ними. Карпов чертыхнулся. Он был сегодня не в духе. Послюнил палец и принялся перелистывать истрепанные листки. Куда же запропастилось это проклятое «Письмо начальника СМР», черт побери? Вон и «Замечания к пусковому комплексу» здесь, а письма нет. А ведь он обе эти бумажки вместе в «Дело» подшивал. Сам подшивал, собственноручно. Он всегда свои документы подшивает сам. И вот теперь, когда это письмо несчастное так ему нужно, оно исчезло. Ух, палки-колеса!..

Он перевернул страницу «Дела», и вдруг явственно ощутил, что на него смотрит дверь, входная дверь, два ее глаза горячо отпечатались на его щеке. Карпов осторожно скосил взгляд. Резко обернулся… Нет. Ничего особенного. Дверь как дверь. Никаких глаз.

Просто устал, закрутился совсем.

Он пролистнул последнюю страницу и начал все просматривать сначала. Может, нужная бумажка склеилась с другой, сцепилась, и он прозевал ее?

Дверь нагло ухмыльнулась.

Нет. Чушь какая-то мерещится. Измотался. Да где же это письмо, наконец?

Зазвонил телефон. Начальник СМР, наверно. Кстати, кто там у них теперь на СМР?

Карпов оглянулся. Городской телефон переставлен на подоконник. Небось, Аббасов переставил. Дурацкая привычка все переставлять. Карпов видел, как девушка за пишущей машинкой инстинктивно потянулась рукой в угол стола и схватилась за воздух, потом обернулась, подскочила к подоконнику, взяла трубку:

– Алло? Да?

Причесанная под битника, в брюках и свитере, худая, на мальчишку пятнадцатилетнего похожа.

– Минутку, – безразлично сказала она в трубку, придвинула к себе столик с местным телефоном, сняла трубку и задумчиво тронула диск, припоминая номер одной из комнат их отдела.

Так она стояла с двумя трубками в одной руке, а другой, свободной, крутила диск местного телефона, когда Карпов вновь ощутил на затылке эти внимательные, словно прицеливающиеся, глаза. Но на сей раз на него глядела не дверь. Кто-то неслышно вошел.

– Кого там? – негромко спросил появившийся за его спиной Аббасов.

– Вас, – Лида опустила на рычажки трубку местного телефона и пододвинула ему городской.

Аббасов, сухой, высокий, ступал быстро и осторожно, сутулясь, локти прижав к бокам. Он пересек комнату своей мягкой настороженной походкой и, прежде чем заговорить по телефону, перенес его в угол, на стул. Карпов с неприязнью рассматривал его сосредоточенно спокойное, тщательно выбритое лицо, его безукоризненно отглаженный костюм, сидевший на нем великолепно, накрахмаленные манжеты с янтарными запонками, и думал со злостью о нем, о том, что у Аббасова никогда не бывает срывов, промахов в работе, о его сдержанности и спокойном достоинстве в разговорах с кем бы то ни было, и о том, что если будут сокращать их переполненный штат, то сократят, конечно, кого-нибудь из молодежи, как наименее опытных сотрудников, и Аббасов наверняка останется, а он, Карпов, полетит, как тут ни вертись и ни лебези перед начальством.

В управлении Карпов работал недавно. Всего полтора года, как он окончил институт, и ему чудом удалось устроиться на это место с весьма приличным окладом. Так повезло! И он слишком боялся потерять это место. Ведь здесь есть возможности для роста, повышения… Часто об этом думал он об этом, строил всякие планы на будущее…

Голос Аббасова прервал его размышления.

– Аман Царакович, все уже решено, – сказал Аббасов в трубку.

Во взгляде его сквозила какая-то непонятная, затаенная усмешка, взгляд его блуждал по комнате, и когда останавливался на Карпове, тот доверительно улыбался Аббасову. Детское, простодушное лицо выло у Карпова. Внутри у него все кипело. Он вдруг поймал себя на том, что хочет понравиться Аббасову, робеет перед ним, будто он начальство. И вспомнился подслушанный им случайно в коридоре разговор секретарш, они говорили об Аббасове: «Ну-у, этот далеко пойдет», – тянула одна уважительно. Другая перебила: «Большому кораблю…» – «Подумаешь», – пренебрежительно бросила третья.

Карпов смахнул со лба прядь волос, и вышел в коридор – покурить, поразмыслить на свободе. Да, Аббасов. В сущности, чем он, Карпов, хуже Аббасова? Работоспособен, умен. Просто Аббасову везет больше, – думал он.

Тут Карпов посмотрелся в круглое зеркало на стене. Мягкие светлые волосы, лицо матовое, нежное, как у девушки, темные ресницы и брови, вдумчивые глаза. Внешность счастливая. С такой внешностью да плохо устроиться в жизни? Ерунда. Ведь и работу-то нашел он такую удачную только благодаря своей внешности: соседка по этажу явно симпатизировала ему, она его и устроила через подругу своей подруги, которая там в кадрах работает… Мужчины тоже к нему неплохо относятся.

Это все так. Но что же с документом, с письмом? Вот так взять да исчезнуть? Кто-нибудь наверняка знает тайну его исчезновения. Знает и молчит.

… Конечно, трудно работать, не имея союзника. Надо завести хороших друзей, лучше всего – среди женщин. Он об этом и раньше подумывал, да все руки не доходили. Но сейчас надо. Пора.

Да, но как? С кого начать?..

А хотя бы с секретарши Лидочки. Пригласить ее в кино, в ресторан… Нет, ресторан слишком дорого. В кафе…

Он докурил сигарету, вздохнул. Пора идти звонить в Ольховск. Днем он не смог дозвониться: сначала никак не соединяли, а потом все там ушли на обед.

Когда он дозвонился, наконец, до Ольховского начальства, его разрывало от злобы. Он уже предчувствовал очередной нагоняй из-за металлоконструкций, – пожалуй, еще выговор влепят, чего доброго. Во внутреннем кармане его пиджака лежали две телеграммы: одна из Ольховска, полученная месяц назад: «МЕТАЛЛОКОНСТРУКЦИИ ОТПРАВЛЕНЫ ВОСЕМНАДЦАТОГО С.Г.»; другая – сегодняшняя, свеженькая: «ВВИДУ НЕПОСТАВКИ МЕТКОНСТРУКЦИЙ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ СРОКИ ПЛАНА РАБОТ СТРОИТЕЛЬСТВУ ЗАВОДА СОРВАНЫ». Он уже мысленно видел себя за обитыми кожей дверями кабинета Соболева, видел его багровую ряшку с трясущимися щеками, слышал его лающие вопли: «Вы что, не хотите работать с нами? Вы срываете нам работу!..» И он нехорошо и длинно выругался в телефон. В трубке что-то кричал, оправдываясь, Ольховский начальник, и голос у него был такой, будто швыряли об стену пустой консервной банкой. Надо ехать в Ольховск, – понял Карпов. Он тяжело надавил ладонью на рычажки телефона. Он смотрел, как они двумя белыми полосками уходят, врезаются в аппарат. Он смотрел пристально, не мигая, стараясь успокоиться, выдавливая на лице свою обычную доверительную улыбку. А потом повернулся к девушке в брюках и попросил отпечатать ему командировку в Ольховск. Он сам себе был противен. Ему хотелось, чтобы эта девушка, в затрапезном свитере, причесанная под битника, печатала подольше, как можно дольше. Но она слишком быстро отстучала командировку, и с безразличным видом протянула ему листок.

– Надо выяснить там обстановку, – сказал он ей.

И это тоже было лицемерие. Какая там обстановка, просто он хотел смыться от гнева начальства, оттянуть «роковую минуту».

Карпов бережно, едва касаясь, взял из ее рук командировку, улыбнулся томно и простодушно. И, почти не надеясь на положительный ответ, спросил:

– Вы свободны сегодня вечером?

Девушка захлопала накрашенными ресницами, и сказала:

– Да, свободна.

Вот и конец рабочего дня. Карпов подождал Лиду внизу, у раздевалок. Она сбежала к нему по лестнице, на ходу пригладила ладошкой волосы.

– Я не лохматая?

– Нет.

И вместе они вышли в блекнущий день, в запахи листьев и лета. Из всех учреждений валили толпы народа, у киосков и магазинов росли очереди. Они молчали, не клеился что-то разговор. Лида небрежно и в то же время как-то неловко помахивала замшевой сумочкой на длинном ремне, то закидывала ее за плечо, то брала подмышку. Карпов насвистывал.

– А вы смотрели филь «Есения»? – спросил он наконец.

– Да. Приятный фильм, правда? – проговорила она торопливо, и поглядела в сторону, потом себе под ноги.

– Не знаю. Я не смотрел. Бразильский, кажется. Или мексиканский?

– Да вроде бразильский, – сказала она, и принялась сбивчиво пересказывать содержание.

Ветер трепал ее «битловые» волосы, раздувал широкие брюки. Карпов поглядывал не нее, усмехался про себя и думал: «А все-таки она ничего».

Лида кончила рассказывать, и некоторое время они шли молча, прислушиваясь к уличному шуму. Кар¬пов сказал:

– А я не пошел на этот фильм. Думал, бразильская кинематография слабо развита.

Лида пригладила ладошкой волосы.

– Я тоже так думала, – сказала она неуверенно.– Не собиралась идти, да подружка соблазнила. Я с ней за компанию пошла.

Они опять замолчали.

– Смотрите, – сказала Лида. – Такая толстая женщина – и в брюках. Ей нехорошо в брюках, правда?

– Да, – согласился Карпов. – Она на нашу учительницу похожа, по химии. Строгая была, ушла от нас в седьмом классе.

– А у нас по английскому была, не то чтобы строгая, но мы ее не любили почему-то. И доводили ее жутко! Она от нас в шестом ушла…

Вечерело, и сильнее пахло листьями и травой, а они все шли и шли мимо витрин с манекенами и пирамидами консервных банок, и слушали шум пролетающих мимо пыльных машин, и вслушивались в голоса прохожих, и говорили что бог на душу положит. Так дошли они до кинотеатра и взяли билеты на первый попавшийся фильм.

В фойе было пусто – на журнал опоздали. Они подошли к буфету, и Карпов взял бутылку лимонада и два пирожных.

– Ой, а где стаканы? – спросила Лида.

– Забыл, – улыбнулся Карпов, – сейчас принесу.

Он попросил у женщины в буфете два стакана

и вернулся с ними к столику. Лида жевала пирожное.

– Ничего пирожное? – спросил он.

шли молча, прислушиваясь к уличному шуму. Карпов сказал:

– А я не пошел на этот фильм. Думал, бразильская кинематография слабо развита.

Лида пригладила ладошкой волосы.

– Я тоже так думала, – сказала она неуверенно.– Не собиралась идти, да подружка соблазнила. Я с ней за компанию пошла.

Они опять замолчали.

– Смотрите, – сказала Лида. – Такая толстая женщина – и в брюках. Ей нехорошо в брюках, правда?

– Да, – согласился Карпов. – Она на нашу учительницу похожа, по химии. Строгая была, ушла от нас в седьмом классе.

– А у нас по английскому была, не то чтобы строгая, но мы ее не любили почему-то. И доводили ее жутко! Она от нас в шестом ушла…

Вечерело, и сильнее пахло листьями и травой, а они все шли и шли мимо витрин с манекенами и пирамидами консервных банок, и слушали шум пролетающих мимо пыльных машин, и вслушивались в голоса прохожих, и говорили что бог на душу положит. Так до¬шли они до кинотеатра и взяли билеты на первый попавшийся фильм.

В фойе было пусто – на журнал опоздали. Они подошли к буфету, и Карпов взял бутылку лимонада и два пирожных.

– Ой, а где стаканы? – спросила Лида.

– Забыл, – улыбнулся Карпов, – сейчас принесу.

Он попросил у женщины в буфете два стакана, и вернулся с ними к столику. Лида жевала пирожное.

– Ничего пирожное? – спросил он.

Лида заторопилась проглотить кусок, сказала быстро:

– Ничего, свежее.

Неловко вытерла тыльной стороной ладони губы и откусила пирожное с другого конца.

Он налил в стаканы лимонад и взял с тарелочки свое пирожное.

– Успеем съесть до конца журнала? – спросила она с набитым ртом, и смутилась. Карпов сделал вид, что не заметил ее смущенья, взглянул на часы.

– Вполне.

Они молча жевали пирожные и запивали лимонадом. Потом поднялись наверх и подождали у дверей конца журнала. Но вот зажегся свет, и они вошли в зал, отыскали свои места.

– Какой длинный журнал был, – сказала Лида, усаживаясь.

– Хроника, наверно, – сказал Карпов.

Свет начал медленно гаснуть. Вспыхнул экран, и по нему побежали титры, заиграла музыка. Карпову сейчас не хотелось думать о делах, но ведь надо. Не болтать же он пошел с этой девчонкой. Он пригласил ее, чтобы все разузнать, выведать. Секретарши, как правило, всезнающи. Может, он и про документ пропавший услышит что ненароком, мало ли…

Во время сеанса и потом, когда зажегся свет и все повалили к выходу, Карпов усердно продумывал план действий.

Значит, так. Он поведет ее в кафе. Там, за столиком, он будет говорить с ней… ну, о футболе, к примеру, о положении на Ближнем Востоке, о поэзии. Да, о поэзии… Пожалуй, с этого он и начнет. Скажет пару дежурных фраз и прочитает две строфы из Бодлера – они у него тоже дежурные, специально на такие случаи заготовлены. А потом, как бы невзначай, начнет о работе…

Но на улице она сама ему сказала:

– А знаете, кто сегодня Абасову звонил? Ну, Аман-то Царакович, знаете? Дядя его это. Важная пти¬ца. Часто звонит ему.

Карпов даже икнул от неожиданности. Это надо, сама все выложила, будто мысли его угадала. Ай да Лидочка. И, осторожно взяв ее ладонь в свою, он спросил удивленно:

– В самом деле?

Ее ладошка расслабленно и нерешительно лежала в его ладони. Рукав ее свитера был слишком короток и затрепан, зашит в нескольких местах, из него нелепо торчало тощее запястье, похожее на цыплячью шейку. Карпов усмехнулся про себя и повторил:

– В самом деле?

– Да, – продолжала она. – А Акулин-то, Акулин! Кто бы мог подумать! Вот помните дело с трубками?..

Конечно, он помнил. Еще бы не помнить.

Акулин ушел в отпуск именно тогда, когда ему подсунули дело с теми злополучными трубками. Акулин ушел, и трубки были переданы Абасову. По наследству достались, – шутили у них в отделе. Карпов ликовал: ну, теперь-то Абасову не выкрутиться. Трубки эти на¬до еще выколотить у местного начальства, да к тому же они имеют тенденцию бесследно испаряться при транспортировке. Понадобится начальству транспорт подо что-нибудь срочное, а где его взять? С транспортом всегда зарез. И конечно, такую мелочь, как тру¬бочки, высыплют до поры до времени прямо наземь, не довезя до склада: зачем загружать склад мелочью всякой? Деятельное население сейчас же их растащит: дескать, нечего добру пропадать, в хозяйстве все сгодится. А ты потом пиши-звони во все концы: где трубки? С места производства, конечно, отвечают: высланы вам ваши трубки. Поди ищи-свищи… Карпов со злорадством поглядывал на Аббасова, тот был, как всегда, невозмутим. Карпов выжидал, покуривал время от времени возле его комнаты, прислушиваясь к звукам за дверью. Нет, Абасов не проявлял никаких признаков беспокойства. Но вот, чу? Сухой дробный звук крутящегося телефонного диска. Затем тихий, уверенный голос Аббасова:

– Аман Царакович? Да, я. У меня дело с трубками…

Через две недели с трубками все было улажено, и Аббасов понес Соболеву отчет.

Теперь-то Карпов понял, в чем тут суть. Конечно же, Аман, могучий Аман провернул это дельце. Впрочем, он и сам об этом догадывался.

Карпов сощурился, полез в карман за сигаретой. Ветер отдувал назад его светлые волосы. Он отвернулся ветра, чиркнул спичкой, осторожно поднес огонь к сигарете, затянулся. Волосы теперь падали ему на лицо, мягкие, шелковистые. Он сосредоточенно думал о чем-то.

– Знаешь, – сказал он, – мне пора домой. В командировку завтра, надо еще вещи собрать. Пошли, провожу тебя.

Лида кисло усмехнулась, рывком накинула на плечо длинный ремень сумки.

– Ну что ж, пошли, – сказала неуверенно.

А вечерний город был по-особому прекрасен. Это была собранная и целеустремленная красота, слегка подцвеченная блеском фонарей и реклам. Они шли молча. Лида прислушивалась к негромкому стуку своих каблуков, время от времени украдкой поглядывала на Карпова. Холодность, иногда прорывающаяся в его голосе, и теперь вот его внезапное равнодушие больно кольнуло ее. Она вдруг почувствовала разочарование и обиду… А внешность у него эффектная. Недурен, что и говорить.

И от этого ей стало еще досадней. Чем бы его пронять, заинтересовать как-нибудь?

И тут ей в голову пришла забавная мысль.

– Знаешь? – сказала она беззаботно. – Я тебе не рассказывала, как с отцом поссорилась?

– Нет, – вяло отозвался он и щелчком стряхнул с сигареты пепел.

– Я теперь к тетке удрала, у нее живу. А отец мой в министерстве работает, – она лукаво улыбнулась.

– Кем работает? – переспросил Карпов.

– Да он член коллегии, – небрежно бросила она. – А, впрочем, это не имеет значения.

Карпов недоверчиво покосился на нее. «Ну, да, как же, – подумал он, – дочери членов коллегий не бегают в растянутых свитерах и засаленных брю- ках».

– У меня с ним напряженные отношения, – болтала Лида, – нелады в общем.

– Что так? – Карпов сплюнул под ноги окурок.

– А так. Ведь из института я ушла. И вообще не хочу ни от кого зависеть. – Она лихо мотнула головой, отбросив со лба челку.

«Если ты там вообще когда-либо училась, деточка, – подумал Карпов. – Все это маловероятно». И, взглянув на нее с притворным интересом, спросил простодушно:

– Да? А в каком министерстве он работает?

Лида подщелкнула ногой арбузную корку.

– Он-то? – протянула она. Ремень ее сумки сполз с плеча, повис на локте. – Да какое это имеет значение?

– Ну, никакого, конечно. Я так.

Они замолчали. Лида сняла с руки замшевую сумку и теперь размахивала ею, глядела, как развевается на сумке бахрома. Вдруг остановилась, повернулась к нему, сказала вызывающе и в то же время как-то неловко, нерешительно:

– Вот так-то, Андрюша. Дальше меня не провожай.

«Ага, заело», – понял Карпов и спросил с наигранным изумлением:

– Но почему? Постой, я не понимаю…

Он схватил ее за руку.

– Не знаю, – сказала она тихо. Ветер взметнул сзади ее волосы, и стала видна тонкая шея.

« Ну и жалкая девица, дворняжка какая-то», – думал Карпов и нежно пожимал ее руку.

– Понимаешь, – сказала она через минуту, – тут один парень живет, сосед мой. Так он жутко ревнивый, наверняка меня сейчас в подъезде сторожит.

«Как же, парень», – усмехнулся про себя Карпов и сказал:

– Ну и что? Я провожу…

– Не советую. Он боксер, разряд имеет. – Она забросила сумку за спину. – Так что гуд бай, мой мальчик. Спи спокойно.

И она быстро пошла вперед, свернула за угол.

Карпов несколько мгновений стоял в растерянности. Не ожидал он, что Лида сама уйдет, первая. И она вроде бы обиделась. Он пробормотал:

– Вот те на, палки-колеса. Вот те и Лидочка.

А, да ладно. С ней он еще увидится, да и не в том суть. Первый шаг как-никак сделан.

Он повернулся и пошел назад, к автобусной остановке. Завтра командировка, надо еще вещи собрать… Время промелькнуло словно молния, и вот он уже удобно, мягко развалился в кресле, посасывалет леденцы и глядит в окно, на мерцающее тускло крыло самолета, по которому временами проскакивают юркие змейки огня, на облака внизу. Землю он увидел позднее, когда самолет пошел на посадку. Сначала земля была сплошным размытым узором, потом превратилась в неровные желтовато-серые четырехугольники. Но вот появились дома, маленькие и плоские, словно нарисованные. Дома увеличивались на глазах, стали выпуклыми, игрушечными. Затем возник зеленоватый прямоугольник аэродрома. Все ближе, ближе. Серая полоса… Взлетная площадка… У Карпова заложило уши, в горле защипало, и он отвернулся от окна. В Ольховск он добрался автобусом. Это не слишком далеко от аэродрома, всего час езды. А в Ольховске шли дожди. Пять дней пробыл здесь Карпов, и все они походили один на другой. Пять дней он шагал по узким поселкового типа улочкам с темно-радужными мазутными лужами и распустившейся глиной, месил грязь от местного управления до завода и обратно, и все, начиная от начальства управления и кончая мастером завода, только руками разводили по поводу таинственного исчезновения метконструкций.

– Да что их, черт на рогах унес, что ли? – кипятился Карпов.

Насчет черта никто ничего не знал. Может, и унес. А Карпов кричал, что завод-заказчик бомбардируе т их управление запросами, телеграммами, а ольховский завод-исполнитель морочит им голову…

|И вдруг, на пятый день пребывания Карпова в Ольховске, его осенило проверить копии нарядов. Гениальная мысль! Он уже и сам начал догадываться, что конструкции скорей всего спокойно мокнут себе в отцепленных вагонах где-нибудь на запасных путях.

Под проливным дождем побрел он на вокзал. Пробирался по улочке, которая превратилась в большую глинисто-бензинную лужу, этакое небольшое мутное озерцо. Он брел по его склизкому краю, то и дело оступался и с трудом удерживал равновесие. Мокрый и грязный добрался он до вокзала. Долго ждал поезда, продрог и начал уже чихать. Наконец поезд подошел. Карпов сел в вагон у пыльного, в засохших крапинках грязи, окна. И по мере того, как одна остановка сменялась другой, догадка его все больше превращалась в уверенность.

Он не удивился, увидев метконструкции в отцепленных вагонах на запасном пути. Спокойно он записал в блокнот название остановки: «Узловая». И все же подумал, что мерзко курировал это дело и что ему здорово нагорит от начальства. Но делать нечего, Карпов взял обратный билет и стал дожидаться поезда… Уставший, почти равнодушный ко всему, вернулся он в столицу. Там, в гостинице, он малость отдохнул, перекусил, потом написал рапорт о попустительстве ольховского начальства и, соединившись по телефону со своим управлением, зачитал рапорт Соболеву. Срок командировки еще не истек, но ему здесь уже нечего было делать. И он заказал обратный билет на самолет. После Ольховска город показался ему удивительно чистым, нарядным, слаженным. И даже очередь за апельсинами казалась какой-то изящно-современной, уютной. Он купил апельсины и прогуливался по обсаженному тополями бульвару. И глядел, как на город тихо и мягко спускается вечер, и прозрачные тени ползут по асфальту, тополям, домам. Но мысль о пропавшем письме портила ему всю прогулку. Нет, не могло пись¬мо само собой испариться. Может, он забыл подшить его в дело? Но тогда бы оно лежало на столе. А ведь на столе письма нет, он смотрел самым тщательным образом. Конечно, надо было сразу подшить письмо. Но ведь он и раньше засовывал документы в стол и забывал о них, и никогда у него ничего не пропадало. Исчезло письмо как раз после того собрания, на котором Соболев намекнул на чрезмерную раздутость их штата. И тут Карпова осенило: его хотят подсидеть! Вот балда, слепой, раньше не понял! Конечно, подсиживают! Но кто же, кто, черт подери? Аббасов? Нет, вряд ли. Не похож он на подлеца. Акулин? Карпов принялся насвистывать. Откуда-то доноси¬лось бряцание гитары. Из распахнутых окон слышались звуки радиолы… Вдруг сзади просвистели громко и насмешливо, в тон ему, явно его передразнивая. Карпов оглянул¬ся – Аббасов в позе манекена застыл у распахнутой дверцы машины. Легок на помине, палки-колеса. Кремовый смокинг и такая же кремовая машина, изнутри бархатно-красная. Аббасов, по-видимому, кого-то ждал. Аббасов смотрит на него полупрезрительно, сожалеюще. Смуглое лицо, чёрные насмешливые глаза. Но вот выражение его лица изменилось, стало почтительно-внимательным. Из подъезда соседнего дома вышел плотный седой мужчина. Они садятся в машину. Хлопают дверцами. Уехали. И Карпов вдруг проникся странной уверенностью в том, что письмо взял именно Аббасов. Взял, вынул тайком из «Дела» и уничтожил.