Преломления

окрестить, не спросясь, бога чуждого именем.

Это племя ему – как дитя неразумное.

Прозябают во тьме, верят рощам и идолам.

Слова божьего здесь в глухомани не ведают.

О спасении душ ни один и не слыхивал.

Строит церковь монах там, где было святилище.

Там, где предки-волхвы колдовали над чашами.

Строит церковь монах из священного дерева.

И не слышно монаху, как ропщут язычники.

Есть предел доброте и людскому терпению.

Ночью вспыхнула церковь, с углов подожжённая.

Чуть не предал отшельник поганых анафеме,

да в молитве опомнился: нет в гневе истины.

Взяв на утро топор, снова с именем Господа

он за брёвнами двинулся в рощу священную.

И за несколько лун церковь новую выстроил

выше прежней. Стояла она два столетия.

51. Чжэнь. Возбуждение (Молния)

Откуда молния ударила? На небе не было ни облачка.

Стоишь и смотришь ошарашено, не чувствуя, как слёзы капают.

Так что ж теперь, ожёг от молнии слезой солёною не вылечить.

Коль небо так легко нас предало, не стоит ожидать раскаянья.

По доброте простишь предательство – и на себя беду накликаешь.

Не всем даруется прощение, и далеко не всё прощается.

Пусть буря в судорогах корчится, пусть диким зверем в клетке мечется.

Клыки сломав о прутья прочные, сама себя сожрёт в беспамятстве!

Не плачь об этом и не мучайся. Они твоей не стоят жалости.

Прими себя, какою хочется, и о былом не заговаривай.

Но знай, не раз ещё впоследствии во сне от страха будешь вздрагивать

И от ожога след рассматривать с тяжёлым сердцем в одиночестве.

52. Гэнь. Сосредоточенность.

Сейчас мне кажется, что я сошёл с ума,

что даже кровь застыла в жилах неподвижно.

Смотрю бессмысленно в тугую пустоту,

не в силах взгляд отвесть и пальцем шевельнуть.

И угасающим сознанием ловлю

тень, ускользающую вглубь, с лицом печальным.

Хочу её предостеречь, но не могу

припомнить повода при ясности ума.

Какое странное томление в груди. Как будто там внутри переломилось что-то.

Боюсь признаться даже самому себе, что раздвоившийся, я выгляжу смешно.

Меня-сидящего охватывает дрожь.

Легко ль сказать, не каждый день в глазах двоится.

Но я-второй вселенски умиротворён

и, как удав, спокоен, что ни говори.

Вот шевельнулись губы на его лице.

Превозмогаю страх. Склоняюсь к ним и слышу:

Во сне беззвучные рождаются стихи

каким-то дивным запредельным ритмам в такт.

И вдруг, открыв глаза, растаял мой двойник,

успев рукой махнуть, как будто приглашая

За грань неведомого в заповедный край,

где сочетаются в созвучия слова.

53. Цзянь. Течение.

Белая лебёдушка подплывает к берегу.

Подплывает к берегу, обещает милого.

Белую лебёдушку накормлю златым пшеном,

напою хмельным вином, сяду к ней на камушек.

Попрошу лебёдушку, попрошу хорошую,

чтоб вернулся суженый из похода дальнего.

Попрошу лебёдушку, попрошу сударушку,

чтоб родился маленький, дитятко желанное.

Что же ты, лебёдушка, голову повесила?

Улетели птенчики за холмы высокие.

Не кручинься, милая, не печалься, славная.

Ангелом-хранителем стань для нас с детишками.

54. Гуй-мэй. Невеста.

Я тебе обещаю, когда-нибудь утром

ты проснёшься с предчувствием близкого счастья.

Никому ничего не расскажешь об этом,

но из шкафа достанешь забытое платье.

Будешь долго стоять перед зеркалом светлым,

примеряя и снова меняя наряды.

И смотреть отрешённо в глаза отраженью

своему, потрясённая преображеньем.

Вдруг исчезнут все страхи, которых терпела

ночью приступы жгучие, слёзы глотая,

Словно всё это в жутком кошмаре приснилось,

а на самом же деле и не было вовсе.

Опыт прошлых оплошностей только на пользу.

Не вступают два раза в текущую воду.

Но у пристани ждёт тебя лодка, чей парус

ярким цветом всходящего солнца окрашен.

И с улыбкой кивнув своему отраженью,

ты поймёшь, что прекрасна, умна и желанна.

И такою пребудешь, пока есть на свете

человек, всей душою поверивший в это.

Протяни ему руку, скажи ему слово.

Не страшись быть не понятою иль смешною.

Потому что когда-нибудь, я обещаю,

проплывёт ваша лодка по всем океанам.

55. Фын. Изобилие.

На ночлег в харчевню придорожную попросился путник сильно заполночь.

Оглядел его хозяин пристально и, узнав, пустил за общий стол.

Возмутились постояльцы: «Видано ль, чтоб лица соседям не показывать!

Не иначе, каторжанин меченный. Ну-ка, капюшон приподними!»

Ничего им путник не ответствовал, в самый тёмный угол пересел от них,

Лишь сильней рукою искалеченной на лицо надвинув капюшон.

За окном сверкнула было молния и ударом грома опрокинулась.

Звёзды разом спрятались за тучами. Только на столе дрожит свеча.

«Хватит! – произнёс хозяин значимо, – Никакой не тать он и не каторжник.

Лекарь, что весною позапрошлою спас вас, полубесов, от чумы.

Герцог наш, помешанный на золоте, объявил тогда его алхимиком.

Вот уже три года он скрывается от ищеек герцога в лесах».

56. Люй. Странствие.

Я сегодня не стал перечитывать вновь то, что было написано им.

Может быть, потому что в какой-то момент вспомнил голос его и глаза.

И опять захотелось, приехав с утра, слышать запах его сигарет.

И улыбку поймав, отшутиться в ответ, и замёрзшую руку пожать.

Он на том берегу, а в огне брода нет. Будь ты проклята, Стикса вода!

Кто дорогу Харону вперёд оплатил раньше времени? Дьявол иль бог?

В этом взгляде, я помню, читалась всегда мудрость добрая прожитых лет.

Даже вместе молчать просто так, обо всём, он умел, как из нас ни один.

На излёте нежданно сломалась стрела, опрокинулось время вверх дном.

Было больно и странно, приехав с утра, не дождаться прихода его.

Я сегодня не смог перечитывать вновь то, что было написано им.

Потому что заплакал. Я знаю, сейчас он не стал бы меня укорять.

57. Сунь. Проникновение.

Осточертела многозначность символом, неясность смыслов, мыслей полный бред.

Давно пора, отринув всё решительно, проникнуться изящной простотой.

Долой! Под корень сюрреалистических, косноязычных пифий и волхвов.

Отныне стану я простонародными, понятными словами излагать.

Всё, решено! Весь хлам глубокомыслия сожгу в камине. Дайте мне камин!

И пепел напослед развею по ветру. Пусть топчут сапожищами сей прах.

От многомудрых виршей без сомнения, их не жалея, тут же отрекусь.

Довольно в экзальтации витийствовать. Вся прелесть слова – в простоте его.

Моё перо к листу бумаги клонится. Ещё мгновенье – и свой первый шаг

Я совершу на этом новом поприще, основывая новый реализм.

Не понимаю, как так получается? Хотел, как проще, вышло, как всегда…

Устал совсем. Из сил последних выбился. Да ну их к чёрту с ихней простотой.

58. Дуй. Радость.

Скажите, вы согласны разделить со мною радость? Соглашайтесь, право!

Мне одному её не донести, боюсь из полной чаши расплескать.

Подобно многолетнему вину она пьянит, и терпкостью своею

Мне в голову ударила сполна. И я уже почти что всех люблю.

Скорее позабросьте все дела, в мой светлый дом скорее приходите!

Хочу делиться радостью своей с друзьями. Пусть и вам перепадёт

Хоть маленькая толика того, что в просторечьи именуют счастьем.

Я постараюсь поровну раздать. А, впрочем, не обидится никто.

Возможно, в эйфории находясь, добро и зло сейчас не различаю

И сам себя на утро осужу за эту легкомысленную блажь.

Но после с тихой радостью своей я, наконец, наедине останусь,

Когда вы разойдётесь по домам такими же счастливыми, как я.

59. Хуань. Раздробление.

Слова рассыпались на буквы, а буквы на черты и резы,

И всё написанное сразу утратило начальный смысл.

Теперь, как отрок неразумный, не знавший грамоты доселе,

Тщусь распознать в сплетеньях линий значений новых красоту.

А вдруг уже не перестанут черты безудержно дробиться?

Тогда, лишь именем распавшись, и сам я превращусь в ничто.

Но нет! Из чёрточек и точек другой слагается рисунок.

И скоро сложный иероглиф я с удивленьем узнаю.

И вот уже вполне прилично пишу на рисовой бумаге

На языке почти знакомом, макая в краску кисть свою.

И тороплюсь, поскольку если свой труд сегодня не закончу,

Опять рассыплются однажды, как домик карточный, слова.

60. Цзе. Ограничение.

Быть узником в самом себе – не сущее ли благо!

Без стражи, клеток и цепей, не двигаясь, лежать

И терпеливо ожидать, когда к тебе с визитом

придёт твоё второе «Я» с улыбкой на лице.

В рукопожатии сожмёт ладонь, потом обнимет

и скажет радостно: «Привет, дружище, не устал

Нетесаным бревном лежать и пялиться на стены?

Наверно, ноги затекли и пролежни болят?

Пойдём на улицу скорей, там карнавал сегодня!

Ну, пошевеливайся же, чего ты тут застрял!

Наденешь маску, если так быть узнанным боишься.

Какую хочешь, выбирай. Была бы по душе.

Быть в центре праздничной толпы – не сущее ли благо!

Когда кругом круговорот безудержных страстей.

На возвышении стоять и наблюдать спокойно

за переливами огней в ликующих глазах.

И вдруг во всей своей красе и ясности приходит,

почти безумием дыша, одна простая мысль:

Случись великая война – ты мудрым полководцем

к победе поведёшь людей и станешь их царём.

Долой прилипчивый картон уже никчёмной маски!

Негоже выглядеть шутом безмозглым королю.

Когда-нибудь придёт мой час, теперь я это знаю,

и меч великого вождя сам ляжет мне в ладонь.

61. Чжун-фу. Внутренняя правда.

В одном утраченном апокрифе упоминается предание,

Во времена первосвященников рукою чьей-то занесённое.

Оно гласило о рождении от брака светлой силы с тёмною

Двух серых ангелов: Ангемона и близнеца его Демангела.

Став от рождения изгоями, они полвечности не виделись.

Боялись тёмные и светлые их силы надвое помноженной.

Так и росли среди презрения: Демангел рядом с грязной нечистью,

Ангемон возле снобов-ангелов, его дразнивших полукровкою.

Но сердцем кровь родную чувствуя, стремились братья к скрытой истине.

И на исходе полувечности они назло всем силам встретились.

Узнав о тайне их рождения, не стали мстить, не стали гневаться.

А взявшись за руки, отправились под стать себе искать Вселенную.

62. Сяо-го. Переразвитие малого.

Привилегия ошибаться нам дарована изначально.

Привилегии искуплений от рождения лишены.

Синей птицею не владея, малодушием упиваясь,

Утешаем себя синицей, что в слабеющей спит руке.

Постоянно живя с оглядкой, на спине щит огромный носим,

Чтобы стрелами не пронзили нами преданные друзья.

И спасаемся вечным бегством в позабытых когда-то богом,

И заброшенных от Адама неприступных для глаз местах.

От бесплодия в складках жира, словно евнухи без гарема,

Часто молимся, уповая на всевышнюю благодать.

И под бременем преступлений прогнивая до сердцевины,

Издыхаем, как шелудивый и смердящий заразой пёс.

63. Цзи-цзи. Уже конец.

Вот и снова кончается отпуск, будто веера лёгкого взмах.

На рабочем столе в расписанье я опять втиснут на год вперёд.

Вот и снова кончается август… Мне ль не знать его приторный вкус.

Не смотрите на свой календарик – он соврёт Вам, а я не совру.

Вот и снова кончается танец, кружит голову запах духов.

Вы, конечно, уйдёте к другому. Я не стану удерживать Вас.

Потому что кончается книга под названием летний роман.

Ваше платье последней страницей шелестит в темноте на ветру.

Вот и снова кончается песня, что встревожила сердце моё.

Пусть в ней нет и намёка на рифму, и гитара расстроена вдрызг.

64. Вэй-цзи. Ещё не конец!

Ещё не все мечи заточены,

Ещё не все проснулись воины,

А вдалеке сверкают молнии –

Посланцы бури напророченной.

Ещё не все счета оплачены

И сердце бешено заходится.

Надеюсь, кто-нибудь помолится

За нас, пока что не утраченных.

Ещё не все враги повержены.

Но нас фортуна не оставила!

И вот мощь варваров растаяла,

А мы теперь сильнее прежнего.

О тех великих днях сказания

Ещё не скоро будут сложены,

Но на святилищах заброшенных

Воздвигнут наши изваяния.

И в пантеон богов и воинов

Их установят наши правнуки,

Под стать дракону благонравному

Стоять в сиянии и молниях.

А те из нас, кто даже в старости

Не растеряли сил завещанных,

Лишь об одной вздыхают малости:

Ещё не все воспеты женщины!

(21 октября 2002 – 8 августа 2003)

В оформлении обложки использован только авторский коллаж (Конышев А.П.)