Одно Целое

Всё для настроя, из-за настроя. Все психологические сентенции – на фиг. Хочешь – кури, не хочешь – не кури. А всё типа: «я курю, и мне так не нравится», «это так плохо», «так хочу бросить, но не могу» – не более чем бред. Из всех людей, что я знаю, полно бывших курильщиков. Бросал из них каждый по своему: кто-то разом, кто-то постепенно, кто-то периодически срывается. Короче говоря, полно примеров, что всё исходит изнутри. И если, тебе это очень не нравится, но ты продолжаешь это делать, то, значит, это тебе очень нравится, и ты просто боишься признаться.

– Убила бы за сигарету, – Лена надевает солнцезащитные очки.

– Так бы и убила?

– Ну, может и не убила бы, но ты меня понял.

– Да понял, разделяю твоё мироощущение, – отвечаю я.

– Может, ты и прав, нам нужно слегка отдышаться. Определённо, надоела вся эта непонятная лажа. Давай возьмём чего-нибудь и к морю сходим, может оно навеет нам нечто ободряюще-успокаивающее?

– Поддерживаю. Вот там, смотри, какой-то супермаркет, пошли.

Я беру Лену за руку, мы перебегаем дорогу, заходим внутрь супермаркета, покупаем бутылку виски, несколько пачек сигарет и направляемся в сторону пляжа.

Закурив, мы отпиваем по глотку прямо из горлышка и двигаемся сквозь немногочисленных прохожих в сторону берега, где волны своими холодными объятиями согревают мысли вдыхающих их запах душ.

Людей на пляже немного: буквально раз, два, три, четыре, пять. И мы примерно седьмые в поле зрения слева и справа. Проходим мимо немолодой парочки. Они что-то обсуждают. Их лица испещрены усталостью, но какой-то радостной. Будто в их жизни произошло что-то хорошее, что-то, чего они очень долго ждали, и вот наконец-то оно пришло. Может они выиграли в лотерею, может ещё что, кто знает? За них радостно, хорошие эмоции всегда в радость. Идём дальше, ближе к воде. Никто не обращают на нас никакого внимания, как, в прочем, и мы ни на кого. У каждого своя свобода и своё рабство. Мы снова на вершине мира или на дне. Вдвоём. Держу Лену за руку, она смотрит на меня. Молчим. Подходим к воде, волны накатывают и брызгаются.

– Вода холодная, явно не для купания, – Лена пытается отпрыгнуть от набегающей волны.

– Да, была б теплее, я бы с удовольствием поплавал. – Делаю глоток, передаю бутылку Лене.

– Я тоже, – говорит она, отпивает, – значит, будем просто пить сегодня.

Над городом – приближение сумерек, предзакатности. Шум машин заглушён звуком волн, закопан в песке и гальке. Движение мысли притуплено алкоголем и таит в себе ощущение лёгкой непринуждённой расслабленности. Той самой, которая наступает в стадии незначительного опьянения. Лёгкое и точное восприятие действительности, нейтрализация проблем. Проблема лишь в том, что на этой стадии долго не задержаться. Тантрическая пьянка маловероятна. С каждым следующим глотком сознание превращается в умозаключительные ряды самой различной направленности и мгновенной сменяемости один другим. Когда ты пьян, то можешь трепаться с кем угодно и о чём угодно, ну или почти с кем угодно и о чём угодно. Зависит от степени невменяемости и ощущения неуязвимости.

Держась за руки, мы идём с Леной вдоль берега. Мы почти не разговариваем, но, тем не менее, общаемся. Телепатия или что-то типа того. Замечал такое за нами. Мы можем часами молча сидеть или делать что-то. И при этом ощущать общение, будто рассказываем друг другу какие-то истории, делимся чем-то. Зачастую нам совсем не нужны слова, достаточно нахождения рядом друг с другом. Жаль, что у нас нет реальной телепатии, такой строго определённой, классической. Всё лишь на уровне ощущений, переживаний, предвкушений. Как-то эфемерно, будто не по-настоящему. Вот бы овладеть этой техникой. Могли бы фокусы показывать, экзамены любые сдавать, а там ещё и махинации какие-нибудь проворачивать, ну или наоборот, что то полезное и законопослушное. В общем, полно развлечений бы было.

– Лен, а давай откроем в себе телепатические способности. Они же есть у нас, мы же друг друга чувствуем, – начинаю я.

– Чувствуем, но вряд ли они у нас есть. Такие сверхъестественные, чтоб мы мысли читали, на экзаменах подсказывали, банки грабили или в спецслужбе боролись с мировым злом, – скептически отвечает Лена.

– А вдруг есть? Нам нужно просто их потренировать и всё, – не отстаю я.

– И как мы это сделаем?

– Загадай что-нибудь мне и мысленно передай, а я приму и скажу тебе, что ты загадала. Только с чего-нибудь простого начни, без тригонометрических функций и тройных интегралов.

– Ладно, давай, – Лена делает задумчивое лицо, – готово, принимай сигнал.

– Так, тааак, – я пребываю в лёгком замешательстве, – ты думаешь о Тамаре.

– Пфф, капитан очевидность, о Тамаре я, понятное дело, думаю. И нет никаких у нас телепатических способностей, – Лена машет рукой.

– Ну и о чём ты думала? – я протягиваю бутылку.

– Ага, спасибо, вот об этом я и думала, чтоб ты уже и мне глотнуть дал, наконец. Сработало.

– Сарказм на сарказме сидит и сарказмом погоняет.

– Почти, не обижайся, – Лена целует меня.

– Не обижаюсь.

– Прохладно становится, – Лена слегка ёжится, – мурашки побежали уже.

– Не хочется пока уходить. Может, костёр разведём? Вон там, смотри, как раз кто-то жёг, – я показываю жестом чуть в сторону, где лежат несколько недогоревших поленьев. – Давай попробуем, если они не сырые совсем.

– Пойдём, глянем? – принимает мою идею Лена.

Разгорающийся огонь уносит вдаль печаль. Трещат сухие ветки, объятые только что рождённым пламенем. Искры вздымаются вверх салютом в почти зимнем солёном воздухе побережья. Это особенный запах, особенный вид созерцательного удовольствия. Замирающие в голове образы давно позабытые и совсем недавние сменяют друг друга, кокетничая с душой, с внутренней вселенной всего того естества, что ты привык называть своим. Доносящийся откуда-то из темноты шум волн рисует яркими красками в твоём воображении чудеса. Легко. Секунды, минуты, дни, годы – всё это лишь облако, всё это лишь потрескивание костра, всё это лишь крупицы песка, пробравшиеся в твои кеды, прилипшие к твоему телу, запутавшиеся в твоих волосах.

– Люблю смотреть на огонь, он всегда яркий, дикий, – Лена берёт сигарету.

– Огонь поэтичен, независим и дерзок. Если он под контролем, то может согреть тебя, а если нет, то сожжёт не задумываясь. Состраданием он не наделён, знает только да или нет, никаких промежуточных состояний. В этом его правда, его природа, ничего не попишешь, – я делаю глоток виски и передаю бутылку Лене.

– Ты вспоминаешь когда-нибудь наше детство, наше прошлое? – Лена тоже делает глоток.

– Нет, я не очень хорошо его помню, без подробностей, таким общим фоном.

– Что совсем ничего?

– Нет, помню, конечно, что-то, какие-то главные судьбоносные вехи: вот мы идём в школу, вот отмечаем наш день рождения. Но так глобально всё полностью не запечатлелось. Отдельные эпизоды могу вспомнить в мельчайших подробностях. Правда, зачем я их помню, не знаю.

– Какие, например, эпизоды?

– Разные. Не то чтобы у меня какой-то там список воспоминаний, просто иногда, откуда не возьмись, в памяти всплывают картинки, буквально воссоздаются. И то, о чём не помнил и давно забыл и, в сущности, не важно, предстаёт перед тобой дословно в мельчайших подробностях.

– Значит, это что-то важное, – говорит Лена и переводит взгляд с огня на море, поигрывающее волнами в темноте.

– Вряд ли, какие-то сцены просто отдельные. В голове, видимо, всё записывается и периодически внезапно воспроизводится, – предполагаю я.

– У меня тоже так бывает.

– Да, у всех так бывает, – я подкладываю в огонь ещё несколько веток.

– Странно, но многие воспоминания как-то с теплотой воспринимаются. Даже те, что не совсем добрые или милые, а скорее обычные или волнительные, но всё равно с теплотой, – Лена подставляет руки огню.

– Ну не все явно, – приобретаю несколько скептический вид я. – Это скорее зависит от позитивности человека, степени его оптимистичности: чем он оптимистичней, тем теплее воспринимает события прошлого. И наоборот: может видеть один лишь только негатив.

– А ты какой? Как ты видишь? – Лена переводит взгляд на меня.

– Я же говорю, у меня как будто просмотр видеозаписи. Если я что-то и вспоминаю, то в тех же ощущениях, что были тогда. Помню свои переживания в тот момент. Поэтому какого-то общего позитива или негатива во мне нет. Всё зависит от конкретного эпизода.

– А такая конкретика помогает или мешает?

– Не знаю. С одной стороны могут помниться какие-то обиды, которые сейчас я бы даже не воспринял как обиды или что-то мало-мальски существенное. Наверное, это мешает. А с другой – у меня нет какой-то щенячьей радости по прошлому, какой-то разрушающей ностальгической грусти, желания вернуться в школу, например, или типа того. Поэтому я могу идти дальше, так как это интересней, жить, пробовать развиваться.

– Хм. А я вот списываю всё на опыт, даже плохое, – разворачивает мысль Лена. – Всё перерабатывается и выходит в виде опыта, «то, что нас не убивает, делает нас сильнее». Помнишь это изречение Ницше?

– Помню, конечно. Оно настолько часто используется, что уже замылилось до безобразия. Хотя суть вещей отражает, тут не поспоришь.

– Вот он – господин Циник Сарказмович: «Клише, замыленные цитаты», – Лена немного куксится.

– Да ладно, я не то имел в виду. Ты, видимо, позитивнее меня или мудрее, или и то и другое, если у тебя получается переработать, получить опыт и относится ко всему с более-менее добротой. Я же застрял на стадии, что вот есть – как есть, случилось – как случилось. Если хорошо, значит хорошо, порадуемся. Плохо, ну что поделать, хрен с ним, идём дальше. Но запомню этот момент именно таким, как он есть, без прикрас. И в будущем, при встрече с чем-то похожим, буду решать: надо оно мне или нет, исходя из ощущений предыдущего опыта.

– Тоже неплохой вариант, – чуть улыбается Лена.

Ветки потрескивали дальше, огонь горел, мы продолжали рассуждать о чем-то ещё, вспоминали что-то ещё, пока совсем не стемнело.

Глава 25

До отеля мы добрались уже за полночь. Зашли, поздоровавшись с портье, и направились к лифту. В холле было немноголюдно. Шум веселья открытия стих, большинство гостей разъехалось. Мы поднялись на наш этаж, зашли в номер, повесив табличку «не беспокоить». Было холодно: окно осталось открытым после нашей спешной погони за Тамарой и Сержем, так что ветер гулял в своё удовольствие.

– Что дубак-то ттакой? – Лена ёжилась от холода.

– Да вон – окно нараспашку, сейчас закрою, – отвечаю я, направляясь к окну.

– Я сегодня здесь побуду, ты не против? Не хочу находиться в одиночестве.

– Нет, конечно, оставайся. Я и сам хотел тебе это предложить.

– Тогда я душ приму, переоденусь и приду, – Лена выходит из номера.

– Хорошо.

Я сбрасываю с себя одежду и иду в душ, чтобы смыть эту усталость и непонятность от всего происходящего. Вода омывает моё тело и лицо, я согреваюсь. Кайф. Мог бы так вечно простоять. Наслаждение сиюминутного блаженства. Вся история жизни – лишь бегство от одного такого наслаждения к другому. Все вечные ценности настолько глобальны и эпохальны, что они даже не замечают тебя, им на тебя наплевать. Ты им следовать должен, а им на тебя наплевать. Немного несправедливо, не правда ли? А маленькие ценности и радости, как этот вот душ сейчас или чашка кофе поутру, они здесь с тобой, они помогают тебе наслаждаться. И в чём же тогда прикол глобальных ценностей? В том, что тебе придёт какое-то озарение на смертном одре, и ты станешь дико просвещённым? Не кажется ли вам, что будет уже малость поздновато? Мы постоянно во что-то верим, на что-то надеемся. Вот завтра всё обязательно исполнится, чудо произойдёт. А потом, когда чуда не происходит, мы переосмысливаем его, говорим ну вот оно и чудо: прожили как-то, сделали что-то, и вот теперь оказалось, что всё правильно, так предначертано и, на самом деле, действительно, всё необходимое дано и, собственно, всё хорошо. Занавес. Бред. Что это за херня?! Почему с такой лёгкостью предаются детские мечты. Почему не замечаются маленькие радости? Мы вечно куда-то идём, а когда доходим, то видим огромный баннер с надписью «Молодец, дошёл!». И всё. Мы спрашиваем себя: «И что?». В ответ тишина. Только дополнительные вопросы: «а ты сюда шёл?», «ты точно сделал всё правильно?» Ведь если ты шёл сюда и сделал всё правильно, то должен получить ответы, что-то как-то прояснить для себя. Ты же не просто шёл, а ГЛОБАЛЬНО, ЭПОХАЛЬНО. А там баннер: «Молодец, дошёл!». Что было по пути, ты же уже забыл, в этом же не было СМЫСЛА ВЕЛИКОГО. Можешь попытаться вспомнить и поностальгировать. Молодец, дошёл. Жизнь-то она сейчас и сейчас же. Хорошо тебе сейчас, значит, хорошо всё, плохо, значит, попробуй переделать в хорошо. Усложнения ни к чему не приводят. Можно повздыхать о прошлом, оно было. Можно помечтать о будущем, оно будет, наверное, скорее всего. Но жажда сейчас лишь понятна. Жажда жизни, ощущение радостей, пусть маленьких и сиюминутных, но настоящих. Воспоминание о радости, мечта о радости – не то же самое, что радость. Испытай её, насладись ею. Не пытайся запротоколировать, запомнить.

– Эй, ты здесь? – Лена заходит в номер.

– Да-да, – пытаясь перекричать шум воды, отвечаю я, – сейчас иду.

– Не торопись, я пока налью чего-нибудь выпить. Ты как, будешь?

– Давай. Там на столе, что-то, вроде, оставалось.

– Ага, вижу.

Сиюминутные радости, временные анестезии. Убегая от действительности и глобальности, укрываемся в нашем маленьком полуразрушенном замке, запираем двери на засов. Напиваемся и держим оборону от атакующих событий и предчувствий. Завтра наступает сегодня, вчера уже было, у нас есть только сейчас.

Глава 26

Художественный вымысел рождает в голове самые яркие краски. Он резонирует с душой, сердцем, звенит внутри нас, орошая дивным светом прекрасных временных иллюзий. Оставаться в них огромное наслаждение. Звучат лучшие отрывки лучших произведений лучших авторов, они сплетаются в фонтаны лучезарной энергии вдали от хаоса, разрушения и кошмара. Создаётся собственная альтернативная вселенная, которая ощущается совершенно реально. Эти сны в сладком забвении и полном отрешении от хода дел мирской суеты раньше постоянно окутывали нас, теперь же они стали редки и, тем самым, очень ценны. Хотелось бы верить, что это обволакивающее ощущение не растворяется и уходит из наших жизней, а просто концентрируется, чтобы выплеск был сильнее и направленнее. Раньше мы совершенно не замечали этих снов, они были сами собой разумеющимися, были нормой жизни. После пребывания в буднях мы погружались в ночное исследование внутренней вселенной, затем просыпались, и снова был обычный день, а потом снова ныряли с головой во сны. Мы летели, держась за руки, смотрели по сторонам и улыбались тому, что происходило вокруг и с нами. Сейчас мы уже не созерцаем их с тем же завидным постоянством и начинаем ценить каждую возможность такого путешествия.

Мы лежали с Леной под одеялом, когда сквозь пасмурные облака начали прорываться солнечные лучи. Они проходили сквозь оконные занавески и прыгали нам на глаза, пытаясь разбудить. Отмахиваясь и отворачиваясь от них, мы пытались сохранить остатки сна ещё хотя бы на несколько минут, но ничего не получалось, и пробуждение становилось неизбежным.

– Доброе утро, – открыв один глаз, сказал я новому дню.

– Доброе, – отозвалась Лена, – который час?

Я потянулся, посмотрел на часы, было десять минут двенадцатого.

– Мы проспали почти до полудня, думаю, пора вставать, – говорю я.

– Да, сейчас, – отвечает Лена, привстаёт на кровати, я смотрю на неё. Она похожа на такого милого совёнка с растрёпанной шевелюрой и заспанными глазами. Такого очень дорого моему сердцу совёнка.

Мы приводим себя в порядок, проводим необходимые утренние процедуры и спускаемся в кафе отеля на поздний завтрак. Выпив кофе, окончательно просыпаемся.

– Нужно ехать в больницу, – выдыхая, произносит Лена,– последняя встреча была какой-то совсем не правильной, теперь, надеюсь, всё будет иначе.

– Я тоже надеюсь, что нас пустят, и Тамара захочет нас видеть. В её глазах читалось какое-то смятение, – отвечаю я.

– Не говори чепухи! Конечно, захочет! Она попала в аварию, поэтому и ведёт себя так, – пытается взбодриться уверенностью Лена.

– Как так? – видя её сомнения, спрашиваю.

– Так…Так… – Лена немного теряется.

– Так, что разлюбила и мы стали ей безразличны? – продолжаю я.

– Нет… Не знаю… Надеюсь, что нет.

– Может, дать ей какое-то время? – пытаюсь предложить какие-то варианты я.

– Она была странной, я согласна. Но это вовсе не означает, что мы вот так должны пустить всё на самотёк и не общаться с ней. Я так не могу, – Лена вновь обретает уверенность в голосе.

– Я тоже не могу, но давай хотя бы не будем давить на неё, не будем расспрашивать ни о чём, а просто побудем с ней. Захочет – расскажет, не захочет, тогда просто время вместе проведём. Пусть немного придёт в себя. Я уверен в том, что когда ей станет лучше, она обязательно поделится с нами своими мыслями и переживаниями. А сейчас, мне кажется, что ей хочется просто как-то осознать, что у неё внутри происходит.

– Наверное, ты прав, кроме теплоты и поддержки мы вряд ли что-то сейчас сможем предложить, – соглашается со мной Лена.

– Тогда допивай кофе, и пойдём.

Глава 27

В ожидании встречи мы волновались, хотя и не показывали вида. По дороге к больнице почти всё время молчали, просто смотрели в окно и периодически щурились, так как солнце стало светить достаточно ярко. Утренняя пасмурность рассеялась и канула куда-то вместе с ветром и накрапывающим дождём.

К Тамаре мы попали, на удивление, легко, даже не пришлось продумывать какие-то шпионские способы, как вчера. Охранников не было. Мы поднялись по лестнице, прошли по коридору, остановились возле двери её палаты, переглянулись и мысленно сказали друг другу, что всё будет хорошо. Затем, наконец, набрались смелости, постучались и вошли.

Тамара была рада нас видеть, может, специально ждала для чего-то, может, просто соскучилась. Вид у неё был посвежевший, хотя и немного уставший от больницы. Она сидела на кровати, периодически поправляя волосы, что спадали ей на плечи милым беспорядком. Мы улыбнулись друг другу и обнялись. После обмена парой общих фраз разговор перешёл в лёгкое воздушное русло, без перипетий и расспросов. Просто что-то такое хорошее происходило в тот момент в больничной палате. Тамара ничего не рассказывала, а мы и не спрашивали. Наслаждались друг другом, будто ничего и не сучилось. Я периодически выпадал из разговора и наслаждался этой атмосферой. Она растекалась по мне приятным потоком и избавляла от переживаний. Разрушать этот хрупкий баланс никому не хотелось, и мы очень осторожно и трепетно пытались его сохранить. Минуты ускользали со скоростью секунд, час, другой, третий и вот уже за окном стемнело. Сотрудники больницы то и дело пытались выпроводить нас, говоря, что время посещений закончилось. С каждым их заходом в палату намёки становились всё сильнее, и, в конце концов, нам пришлось начать обмениваться прощальными объятиями и поцелуями. Тамара благодарила нас за визит, говоря, что очень хорошо провела время, мы обещали непременно прийти завтра.

Выйдя из больницы, Лена буквально светилась от счастья, моё лицо выражало схожие эмоции. Отойдя несколько метров, мы обернулись и помахали Тамаре, которая провожала нас взглядом, стоя у окна. Затем двинулись в сторону остановки, погружённые в собственные мысли и фантазии. Нам не требовался обмен словами, мы и так прекрасно понимали друг друга и разделяли между собой каждое мгновение пережитых положительных эмоций.

Мы ехали на автобусе, но, переглянувшись, решили выйти на несколько остановок раньше, чтобы немного прогуляться.

– Как думаешь, скоро её выпишут? – начала Лена.

– Думаю, да, – отвечаю я, – выглядит она заметно лучше вчерашнего, да и чувствует себя, вроде, тоже хорошо.

– Хотелось бы, чтоб быстрее. Может нам выкрасть её?

– Выкрасть?

– Ну да, проберёмся в больницу, заберём её и слиняем через чёрный ход, – глаза Лены загораются.

– Прям, как в кино, – улыбаюсь я.

– А то!

– Идея мне нравится, только пока мы план побега проработаем и обо всём договоримся, её уже по-настоящему выпишут, – смеюсь.

– Наверное… – Лена вздыхает, – мне просто хочется скорее забрать её, больница всё-таки, не курорт какой-нибудь.

– Знаю. Завтра пораньше пойдём, с врачом поговорим. Если нормально всё с ней, то попробуем договориться, чтоб отпустили, процесс восстановления и отдыха мы и дома организуем.

– Хорошо, так и поступим, – кивает Лена.

– Решено! – заключаю я.

– Настроение такое хорошее-хорошее, прям, летать хочется или что-то такое приятное сделать, – Лена вытягивается в струнку и делает взмах руками.

– Тогда сделай, я тебя в этом поддержу с удовольствием, – улыбаюсь.

– Только что? Я вот не знаю.

– Давай ещё пройдёмся, прогуляемся, может, придумаем что-нибудь, – подмигиваю я.

Мы ещё долго гуляли по городу. Заходили в кафе и бары, пили кофе и виски, смотрели выступления музыкантов. Возвратились в отель уже глубоко за полночь, разошлись по номерам и легли спать.

Наутро мы проснулись рано, несмотря на то, что поздно легли, и почти одновременно. Собрались, быстро позавтракали в кафе при отеле и полные воодушевления и решимости поехали в больницу. Радость наша, однако, в момент улетучилась. Тамары на месте не было, и куда она делась, никто не знал.

Тамара просто исчезла.

Глава 28

Всё это сугубо индивидуально. Все эти дуновения ветра, весь этот гул, проезжающих в стороне автомобилей, случайные голоса прохожих, эхом доносящиеся до твоего уха. Непростительное движение времени, замирающее лишь изредка, чтобы полушёпотом навеять тебе мысли, смешные ли, грустные ли, непонятно какие. Такие бесполые мысли, наполненные чем-то похожим на откровения. В них есть что-то странное и вечное, что-то необъятное, такое неуловимое, но цепляющее. При попытке удержать это состояние хоть на секунду – оно мгновенно растворятся. Подобно сну, в котором хочется побыть, но который прерывается чем-то похожим на звенящий будильник. Тонкая нить рвётся, а все попытки её восстановить оказываются тщетными. Ты словно просыпаешься, возвращаешься туда, куда особенно не хочешь возвращаться, всё дальше удаляясь от пространства, к которому эта нить вела.

Мы бродили между домов незнакомого района. Лена держала меня за руку, и по её немного нервному движению пальцев я понимал, что она хочет мне что-то сказать. Я пытался подобрать какие-то слова, чтобы вселить в неё уверенность, но ничего вразумительного придумать не мог. Неловкая пауза продолжала затягиваться.

– Мне кажется, я скоро уеду, – наконец начала Лена, – ещё не знаю куда и когда, и вообще зачем, но уеду. Ощущение «не по себе» слишком сильно овладело мной, я хочу от него избавиться.

– И ты думаешь, что уехать – выход, что это поможет? – спрашиваю я.

– Не уверена, но пока я не нашла никакого другого решения. Не выходит забить, отвлечься. Я не знаю с чем бороться. Меня не радует то, что радовало, перестало получаться, то, что получалось. Я всё больше и больше не участвую в процессе, а наблюдаю за ним со стороны. Я как будто не живу. Это странно, неприятно и даже страшновато, – отвечает Лена.

Мы останавливаемся, я достаю флягу с абсентом, делаю пару глотков, затем передаю её Лене. Нас пронзает порыв холодного ветра, заставляя приподнять воротники пальто. Мы встаём ближе друг к другу.

– Любое твоё решение я попытаюсь понять. Получится или нет – я не знаю, но мне очень не хочется терять тебя и тот мир, который мы создали. Его разрушение слишком болезненно, особенно в этот период неизвестности, – говорю после паузы я.

– Да уж, период богат на события, но всё, вроде как, понятно. Неизвестности нет. – Лена вздыхает. – О каком мире ты говоришь? Его уже нет, этого мира. Кто знает, может, пришло время, чтобы что-то поменять.

– Не говори так. Мысли на подобные темы всегда заводят куда-то не туда, – мой голос немного дрожит от волнения и холода вокруг.

– Я бы очень хотела уберечь тебя и уберечься самой от всего этого. Твоё неконтролируемое саморазрушение меня пугает, моя эта вялотекущая усугубляющаяся неопределённость пожирает меня. Так не должно продолжаться, – голос Лены звучит чуть увереннее моего.

– Всё ещё может наладиться, я хочу в это верить, – говорю я.

– Нечего налаживать! Всё оборвалось тогда, когда мы вернулись из больницы в этот отель, будь он неладен, в этот номер, а там ничего: ни вещей, ни документов. Ничего кроме этой треклятой записки: «Простите меня и прощайте. Будьте счастливы». Что это вообще такое? Это любовь, это уважение какое-то? Это тот самый мир, о котором ты постоянно твердишь? Неужели мы оказались не достойны личного объяснения хотя бы? – с вопросительным недоумением смотрит на меня Лена.