скачать книгу бесплатно
– Там еще много чего есть такого, – я чувствовал, что заинтересовал комиссию. – Неужели Васков, который повоевал еще в Финскую, не знал, что диверсанты по двое в тыл не ходят и их там должно быть как минимум человек десять? И это не простые пехотинцы, а натасканные вояки. Они бы этого старшину вместе с девчонками в момент рассчитали. А он еще хорохорился, когда докладывал майору по телефону: если что, я их сам живьем возьму! Неужели он конченый самонадеянный дурак? Хотя… – тут я опомнился. – Это вопрос не к режиссеру, а к Васильеву, автору.
– Да-а, – протянул артист – разбиватель женских сердец. – Не знаю, как насчет актерского таланта, но задатки критика в вас, молодой человек, определенно присутствуют!
Все сдержанно рассмеялись.
– Ну с экспромтом, будем считать, вы справились, – вновь Модный. – А теперь хотелось бы посмотреть вашу, так сказать, домашнюю работу. Что вы нам приготовили? Стихи? Рассказ?
– Монолог Зилова из пьесы «Утиная охота». Действие второе, картина третья.
– Хорошо. Мы все во внимании.
Я вновь мысленно перенесся из аудитории, на этот раз в типовую квартиру новостройки начала семидесятых, перед запертой снаружи комнатой. По ту сторону притаилась жена, собравшаяся уехать насовсем. А мой герой рвал и метал, стуча в дверь:
– Открой! Открой немедленно!
Отступил, набычился, ударил с разбега плечом в невидимую преграду.
– Открой! Открой – хуже будет!
Пару секунд помолчал, а затем продолжил, но уже немного сбавив тон:
– Открой, добром тебя прошу… Не доводи меня, пожалеешь!
Я вновь заколотил в дверь, потом вновь отступил, переводя дух:
– Ну ладно, открой. Я тебя не трону… А этого друга, слышишь, я его убью… Открывай! Никуда ты не уйдешь.
В дверце шкафа, стоявшего в аудитории, было различимо мое отражение: напряженные ссутуленные плечи, отчаянный взгляд, дрожащие губы, рука, судорожно массирующая левую половину груди.
– Не забывай, ты моя жена!.. Когда я услышал от тебя такое, удивляюсь, как я тебя не задушил…
Каждый раз, когда я репетировал этот монолог, Галина Зилова представлялась мне разной. Сейчас же я явно видел ее в образе моей одноклассницы в Локше. Только уже повзрослевшей и раскрасавившейся до зрелой женственности.
– Я сам виноват, я знаю. Я сам довел тебя до этого… Я тебя замучил, но клянусь: мне самому опротивела такая жизнь!.. Что со мною делается, я не знаю… Не знаю… Неужели у меня нет сердца? Да-да, у меня нет ничего – только ты, сегодня я это понял, ты слышишь?..
Когда я завершил этюд и, вернувшись, как теперь говорят, из виртуала, поднял глаза на комиссию, то, к своему изумлению и страху, не увидел на их лицах каких-то эмоций. Любимец дам что-то говорил своей соседке, начинающей полнеть даме средних лет. Джинсовый старичок уставился в окно. И даже Курылев, на которого я рассчитывал, с отстраненным видом перебирал лежащие перед собой бумаги.
– Да, какой у нас затейник Зилов, – наконец нарушил тишину Модный. – Почти как самбист Хлопуша!
Все разом заулыбались, и до меня наконец-то дошло, что Борислав Владимирович заранее показал им кассету с того вечера в спортшколе. А еще я понял, что непременно поступлю.
Так оно и оказалось.
11
– Ну что, давай, что ли, за былое? – Серый вновь наполнил рюмки. – За те годы, когда жизнь казалась счастливой и бесконечной!
Кот, бросив взгляд на хозяина, коротко мяукнул, словно соглашаясь. Полосатый так и продолжал сидеть на краю тахты, с навостренной мордой, будто вот-вот собирался протянуть лапу и положить себе закуски.
– Знаешь, – отдышавшись после очередной порции огненной воды, заговорил бывший приятель. – Из тех дней у меня в памяти осталось лишь два момента: когда я проходил творческое испытание в первом туре и когда увидел себя в рядах зачисленных на первый курс. В тот миг мне хотелось возлюбить весь мир, с его вечным несовершенством и заподлянками! Списки вывесили на улице, и мы, те немногие счастливчики, буквально визжали от радости. Даже Элли, словно забыв о том, что я натворил в конце седьмого класса, радостно повисла у меня на шее! А ведь, когда мы увиделись перед вступительными, моя первая женщина лишь холодно кивнула…
Кстати, для меня до сих пор загадка – с чего ее все же понесло во ВГИК? Ведь к тому времени она считалась более или менее известной юной поэтессой. Стихи Элинки уже не раз печатали, в том числе и за границей, а знаменитых «Русопятых шавок» бывшей одноклассницы часто цитировали разные «совести нации» вроде Новодворской.
Хлеб – ваше богатство?!
Хрен вам по всей вашей морде!
Ваше богатство – горбатство,
Всех упырей упертых!
Ваше богатство – сука,
Подло стрельнувшая в спину,
Свободу и вольность духа
Вздернули вы на осине!
Вам бы, мразям и гнидам,
Тявкать на всех из-под лавок,
Такая вот ваша планида
Всех русопятых шавок…
Кстати, как потом призналась сама Элли, под сукой, стрельнувшей в спину, она подразумевала меня. Точнее, ту мою выходку в конце седьмого класса…
– Кстати, ты так и не рассказал, что учинил на Арбате, – перебил я рассказчика, готового вновь погрузиться в пучину воспоминаний. – Неужто все-таки добыл дедово ружье и устроил в школе шухер?
– Почти, – губы Нэсса растянулись в кривой усмешке. – Хотя, думаю, если бы меня угораздило прийти туда со стволом и начать шмалять по тамошним обитателям, для них этот вариант однозначно оказался бы лучше! Сам представь: ну упаковал бы «Зауэр» в гитарный чехол, довез как-нибудь до Арбата, собрал бы при входе, пальнул бы пару раз… Вряд ли я кого-нибудь серьезно зацепил бы, ведь мне стрелять-то и не приходилось. Нет, моя месть была куда изощреннее!
После того как я стал, как теперь говорят, «нерукопожатным» среди одноклассников, у меня осталась кассета «Конана-Варвара» со Шварценеггером в главной роли, которую брал посмотреть у Элли. Вот когда возвращал ее, мне и удалось осуществить свой коварный план.
Накануне я подошел к Элинке на перемене и сказал, что хочу вернуть фильм. Она холодно обронила, что можно заехать к ней сегодня. А дальше все было делом техники: позвонив в дверь и шагнув в прихожую, я попросился в туалет. Бывшая подруга, разумеется, смилостивилась и позволила мне сходить «до ветру». Оказавшись в сортире, я аккуратно открыл шкаф, где семейство Канторовских, как и остальные, хранило стиральный порошок и прочую бытовую химию. Там-то, наверху, на полке перед вытяжкой, Элли и прятала кассету с записью групповухи. Мне хватило от силы минуты две, чтобы слазить туда, достать и сунуть компромат за пазуху.
Еще до осуществления своего замысла я подумывал подбросить кассету ментам или вовсе в КГБ. Но, поразмыслив, понял, что так ничего не выйдет. В те годы в отделениях милиции не было видеомагнитофонов, и они могли просто выкинуть пленку, так и не посмотрев. А уж на Контору у меня, разумеется, не было никакого выхода. Зато в моем окружении был человек, который регулярно имел дело с госбезопасностью. Вот ему я и поведал про все.
В тот день маман с бабушкой отправились на премьеру «Брестского мира» в Театр Вахтангова. Помнишь, был такой спектакль по пьесе Шатрова? Его еще называли прорывом в искусстве. Суть этого, с позволения сказать, «прорыва» состояла в том, что худрук Михаил Ульянов, игравший на сцене своего легендарного однофамильца, был без грима. Да, никакой тебе накладной лысины, бородки и хрестоматийного ленинского галстука в горошек. Даже манера говорить у главного героя была без исторической картавинки. В этом, как потом писали театроведы, «прослеживалось явное веяние скорых перемен не только в искусстве, но и в стране…» И точно угадали, нострадамусы доморощенные!
В этот вечер я и зашел к деду. Мой академик и генерал, как всегда, изучал какие-то бумаги. Поначалу он с прохладцей отнесся к моему появлению, не желая отвлекаться от своих научно-государственных дум, но по мере моего рассказа его рассеянный взгляд прояснялся, а равнодушное лицо становилось жестче.
Мое повествование выглядело так. Я поведал, что меня пытались втянуть в групповуху. Причем не просто, а под видеокамеру. И втравил в это дело школьников не кто-нибудь, а тридцатипятилетний дядька моего одноклассника Савельева, работавший на Мосфильме. Когда же я наотрез отказался и поругался с будущими участниками этого действа, мне объявили бойкот. А еще, чтобы доконать окончательно, показали мне кассету, где была записана оргия с моей девчонкой.
– Короче, стопудово хотели, чтобы я на себя руки наложил, – закончил я свой рассказ, а потом добавил отчаянно и твердо: – В общем, я больше в эту школу не пойду. Хоть убейте, не пойду!
Дед помолчал, а затем отрывисто бросил:
– Иди к себе!
А сам, взяв принесенную мною кассету, оправился в гостиную, где был видеомагнитофон.
Дед пробыл там от силы минут пятнадцать. И по тому, с каким лицом он покинул большую комнату, мне стало ясно: сработало!
Когда же из театра вернулись мама с бабкой, то генерал Юрасов не дал им даже переодеться. Выйдя в коридор на их голоса, он холодно отчеканил:
– Зайдите ко мне. Обе!
Как же мне хотелось присутствовать при этой экзекуции! Эти сорок минут, что пробыли у деда Стелла Николаевна и Наталья Стефановна, я тихо фланировал мимо кабинета, но так ничего и не уловил. Не выдержав, осторожно, на какие-то пару секунд приоткрыл дверь: обе стояли буквально навытяжку перед восседавшим за столом отцом и мужем, понурые и испуганные.
Поначалу я опасался, что они, выйдя от деда, устроят мне разнос за то, что наябедничал. Но, видимо, мама с бабушкой получили такой втык, что даже укоризненно не глянули в мою сторону. Лишь Стелла Николаевна робко поинтересовалась, поужинал ли я, и попросила не засиживаться допоздна.
…Не знаю, какие рычаги привел в движение мой грандфатер, кого напряг из влиятельных знакомых, но в спецшколе на Арбате я больше не появился. Мне автоматом выставили годовые и четвертные оценки, а за документами ездила матушка.
Прилетело стараниями деда и обитателям колледжа. Директор тихо ушел «по собственному», а Джона, дядьку Савельева, не пустили за границу, куда поначалу он должен был ехать со съемочной группой. Ну и домашние моих бывших одноклассников с той поры стали меньше закрывать глаза на похождения своих чад. Во всяком случае, традиционные групповухи на некоторое время прекратились.
Об этом мне рассказала Элли, когда мы всей компанией новоиспеченных студентов отмечали наше поступление во ВГИК. Поведала бывшая одноклассница и о том, что Боб и остальные долго ждали, когда я появлюсь в школе, чтобы накостылять. А выяснив, что меня по-тихому перевели в другую, хотели наведаться и туда. Продвинутый Влад даже предлагал нанять какую-нибудь шпану, чтобы те расправились со мной. Но потом тот самый Джон с «Мосфильма» отговорил бывших одноклассников от этой затеи, напомнив, что мой дед самым тесным образом связан с Конторой.
Дядьку Влада послушались. Как я уже рассказывал, многие из ребят приходились потомками некогда всевластным и влиятельным людям, которых Контора в одночасье низвергла в застенки ГУЛАГа.
Элинка, кстати, ко времени нашей новой встречи не держала на меня обиды. Когда мы, под утро отколовшись от основной компании новоиспеченных вгиковцев, прихлебывали портвейн на Чистых Прудах, она, положив мне голову на плечо, ворковала про то, как счастлива, попав именно к тому мастеру, к которому хотела. При этом она называла меня «Сержем» с той же нежной интонацией, как и три года назад.
Впрочем, это мало волновало меня. За те годы я успел несколько раз влюбиться и разлюбить, и эти увлечения, подобно волнам, вымыли из сердца остатки чувств к Элли. Но тем не менее я заметил, как изменилась бывшая возлюбленная. Нет, ясен перец, она стала взрослее, окончательно превратившись из подростка в полноценную девушку. Вот только ее прежняя худоба и угловатость стали еще заметнее, а в глазах появился какой-то нездоровый блеск. Именно тогда у меня возникли первые подозрения. Которые подтвердились в ту же ночь.
Вначале Канторовскую стало клонить ко сну. Все чаще она отвечала с задержкой, невпопад, а затем и вовсе замолкла, прикорнув у меня на плече. И очнулась, лишь когда я неловко полез в карман, чтобы достать сигареты.
– Блин! Я что, отрубилась?
– А то! Сколько выхлебала-то, едрен-шмон!
– Ничего, ща взбодримся!
С этими словами она полезла в сумочку и вытащила пипетку, заполненную каким-то порошком. Поднесла к лицу, зажала одну ноздрю, другой резко вдохнула.
Когда Элька открыла глаза, в них начисто исчезла сонливость и появился лихорадочный блеск.
– Порядок!
– Это что? – кивнул я на пипетку.
– Нюхательный табак! – хохотнула бывшая одноклассница.
– Серьезно?
– Аж два раза! Серж, ты че, совсем лоханулся, когда от нас свалил?
– Ты хочешь сказать, что это кокс?
В ту пору я уже был наслышан про наркоту, и хоть сам не пробовал, но разбирался в ее разновидностях.
– Ну хоть понятия остались, – Элли быстро протерла опустевшую пипетку платком и кинула в урну. – Соображаешь малек!
– Ты совсем крезанулась?!
– Сам ты крезанулся! Думаешь, я бы прошла хоть первый тур, если бы не «кайфолов»?
«Кайфоловом» в ту пору называли кокаин.
– А не боишься коньки с этого откинуть?
– Еще один нашелся! Наслушался разных совковых дебилов! Да у нас к выпускному почти весь класс это дело распробовал, и ничего, все живы! И вообще, как ты собираешься в образы входить без допинга?
– Да вот как-то вошел на смотринах. И, как видишь, успешно!
– Ну и заклейся обоями. И вообще, не учи меня жить!
– А ты не боишься, что тебя за это дело менты прихватят?
– Не боюсь. Думаешь, я совсем лохушка? За одноразовую дозу только штраф по первому разу бывает! И то для быдла. Вон, Влада перед выпускным прихватили с травкой, так ничего, родаки отмазали.
– Ладно, считай, убедила. Гуд бай, май лав, – я было поднялся, но Канторовская буквально вцепилась в меня:
– Серж, ну ты че? Я просто хотела сказать, что у тебя свои понятия, у меня свои. Или думаешь, что я наезжаю? И вообще, неужели ты меня одну тут бросишь? А сам куда двинешь? Метро только через полтора часа откроется!
Короче, я остался. И все оставшееся время слушал бесконечные истории про то, что происходило в бывшем классе после моего ухода оттуда. А случилось за минувшие три года многое.
Заводила компании Милюков неожиданно ударился в какую-то восточную религию. Теперь он постоянно вещал про какие-то праны, выходы из тела, а когда школьная компания собиралась у него, устраивал сеансы медитации.
– И знаешь, в конце концов у меня получилось выйти из тела! – рассказывала Элли. – Я в реале увидела себя со стороны, сидящей на ковре в гостиной Боба. И всех остальных. А потом оказалась в каком-то помещении, где был дикий холод, пахло серой и кругом были какие-то существа, которые шипели и хрюкали. Их самих я не видела, но ощущала, что они рядом и пытаются подобраться ко мне ближе. Когда пришла в себя, меня реально начал бить колотун, а потом вообще вывернуло – еле-еле успела до туалета дошкандыбать. Причем рвало какой-то зеленой слизью, как густой кисель! Я все это Бобу рассказала, так он объяснил, что это из меня выходят злые халы…
– Злые чего? – вытаращился я, немного разбиравшийся в восточных терминах.
– Халы. Это, типа, особые сгустки активной энергии. Они могут вредить, если не умеешь ими управлять, а если научился, то они будут тебе служить. Сначала надо постичь первую ступень крендо…
– А это что еще за зверь?
– Это, Серж, типа, этапы совершенствования духа. Так вот первый – уметь исторгать из себя халы. Потом, когда ты овладеешь этим, надо учиться повелевать ими. И в конце концов ты становишься их повелителем.
– Бред какой-то…
– Нет, не бред! Я, например, научилась!
Элли поведала и про то, что Борька, несмотря на свои увлечения разной восточной эзотерикой, параллельно начал ходить и в церковь. Точнее, ездить куда-то под Пушкино, к знаменитому священнику, которого чуть ли не боготворила вся творческая интеллигенция. Как восторженно делился Боб, тот протоиерей был не просто продвинутым, а чуть ли не новым пророком! Который не боится ни властей, ни даже Патриарха и смело трактует Библию на собственный лад. Но самое главное, что вещал этот модный служитель культа: евреи на самом деле не утратили свою избранность и превосходство перед остальными, а обладают ими до сих пор, чуть ли не по факту рождения. Это особенно восхищало наших доморощенных демократов, среди которых имелось немало потомков древа Израилева.
– Представляешь, Боб у этого попа крестился! – важно сообщила Элинка.
Если Милюков с головой ушел в религию и философию, то Савельев подался в политику. Он стал сбегать с уроков на митинги, размахивал флагами на Пушкинской площади с криками «СССР – тюрьма народов!». А однажды притащил в класс желто-синюю листовку с трезубцем, на которой неровным почерком было написано: «Дорогой Влад! Мы обязательно победим империю зла!». Под пожеланием стояла короткая неразборчивая закорючка со слабо угадываемой буквой «Н» в начале.
