скачать книгу бесплатно
Вопрос риторический, и девушка, задавшая его, хочет уколоть противника, которому, конечно, известно содержание полемики между патриотами и «дерьмократами».
– С Ивановой ему тягаться не под силу. Злая тётка. Наша, – слышится довольный голос.
– Ну, ведь у вас тоже есть – Васильева, – подсказывает интеллигентного вида мужчина, обращаясь к кому-то рядом с собой.
Благодушие его объяснимо: его «партия» берёт верх в дискуссии.
– Зато у вас таких, как Бушин, нет. Читали его статью в «Нашем современнике» о деле Норинского? Обхохочешься!» – находит чем ответить «маленькому» «невзрачный».
– Что верно, то верно: у нас таких дремучих нет.
– Конечно. Одни сионисты засели и народ травят.
– Ну да. Скажи ещё, всю воду из крана выпили. Знакомая песня.
– Да вы почитайте, что в вашем жидомасонском «Огоньке» написано о (называется историческая личность). Дойти до такого кощунства.
– Не, огромное удовольствие получил от статьи Бушина. Как он смешно о Бакланове написал. Два раза перечитал и ещё буду.
Норинский посылал письма известным людям, угрожая им расправой от имени «Памяти». Когда провокация раскрылась, Бушин опубликовал в «НС» статью, проникнутую злой иронией по отношению к главреду «Знамени», который, получив такое письмо, написал заявление в прокуратуру.
Симпатизируя «Скрепам», Чкалов не делал реальных попыток стать членом Общества, хотя одно время чуть не написал письмо художнику Сорову, который возглавил группу, отделившуюся от основного Общества, «соровскую». Письмо должно было начинаться пафосно: «Уважаемый господин Соров, я, как русский человек, с одобрением слежу за Вашей полезной деятельностью… В наше время, когда страна как никогда нуждается… Прошу Вас считать меня Вашим сторонником…» Первый раз он увидел Сорова по дороге в село Радонеж. Во избежание возможных провокаций власти не хотели пропустить группу к памятнику Сергия Радонежского. Произошло шумное выяснение отношений. Второй раз – на вечере «Нашего современника». Когда на сцену вышел Григорий Распутин, с галёрки послышался выкрик:
– Да здравствует Распутин – совесть нации!!!
Слова эти, безусловно пафосные, не содержали в себе что-либо необычного, но кричавшие производили впечатление людей слишком экзальтированных. Публикуемый в периодике, Соров был адекватен и говорил дельные вещи: «… большинство народных депутатов РСФСР, которые на съезде решают сейчас судьбу России, являются либо космополитами, либо дебильными марксистами… не понимают предназначения России», – но «живой» Соров был другим – мягко говоря, более колоритным. Находились люди, верившие таким лидерам безусловно.
«Скрепы» возлагали на Ельцина большие надежды. Во-первых, то, что он принял представителей Общества, выводило его руководителей из числа «нерукопожатных», повышало авторитет. Во-вторых, в Обществе решили, что в лице Ельцина к власти пришел наконец «русский человек», почти монарх, которого можно будет привлечь на свою сторону. Ельцин же, скорее всего, преследовал свои цели – завоевать симпатию разных слоёв гражданского общества. Со свойственной политикам осторожностью, согласившись с доводами Общества о необходимости охраны памятников, он ещё не решил, надо ли ему брататься с этими людьми. Впоследствии, когда стало ясно, кто победил в политическом противостоянии, «Скрепы», не имевшие существенной поддержки в обществе, оказались ненужными, хотя напрямую против Общества Ельцин, кажется, никогда не высказывался: не та величина, чтобы давать ей оценку на его уровне.
Хотя Чкалов был простым обывателем и не принадлежал ни к каким движениям, с ним произошла та же метаморфоза, что и с некоторыми участниками диссидентского движения: отрицание коммунизма не привело его к негативному отношению к российской государственности. Раньше неудачи этого государства вызывали у него чувство ехидства: дескать, вот, несмотря на всю вашу пропагандистскую трескотню, Запад не «загнивает», а цветёт и пахнет, и на Луну первыми высадились американцы, нобелевских лауреатов среди советских ученых ничтожно мало, изобилие продуктов, о котором вы все мозги проели «трудящимся», можно получить лишь по радиотранслятору, а обувь фабрики «Скороход» советская женщина наденет не иначе как под страхом смерти. Он хорошо помнит, как злорадствовал, узнав из передачи «Немецкой волны» о подбитом моджахедами советском БТРе, как радовался под Новый год победе хоккейной команды США в матче с СССР. Финальный свисток, и – о несказанная радость! – американцы, ранее не смевшие даже мечтать о таком результате, выиграли. Друзья ликовали, поздравляя друг друга с победой… Такое настроение держалось до тех пор, пока страна не начала разваливаться на глазах.
Кроме участия в спорах на «Пушкинской» и встреч с редакциями журналов, он ездил на субботники, организуемые ВООПиК, обществом охраны памятников: в дом Щепкина, храм в Конькове, Донской монастырь, бывшую церковь, расположенную на территории завода Динамо, где, по преданию, были захоронены иноки Пересвет и Ослябя, а в советское время установили, как утверждали «скреповцы», то ли пресс, то ли наковальню. Обычно по окончании таких субботников участники располагались за столом, выкладывали принесенную с собой снедь и пили чай. Когда в мероприятиях принимали участие «скреповцы», существенная часть времени уделялась не уборке мусора, а митингу, на котором, конечно же, бранили пресловутых масонов, члена Политбюро, «чёрного кардинала» Яковлева, повторялись остроумные идеи о малиновом звоне колоколов, якобы ионизирующем воздух, наличии алкоголя в кефире… Сначала подводили итоги проведенного субботника: сожгли столько-то сена, разобрали вход в здание, убрали мусор… Затем Тит Титыч, лидер «Скреп», предлагал заслушать доклад кого-нибудь из своих единомышленников с талантом оратора. Например, на субботнике в Донском монастыре перед собравшимися выступал Саша Гудин. Чкалов стоял поодаль, не желая, чтобы тот заметил его: стыдно было, что он, взрослый и самостоятельный человек, склонен поддаться чьему-то влиянию. К тому же, Гудин был моложе его. С основным докладом (собственно, повторением уже не раз говоренного) выступал сам Тит Титыч, который показался Чкалову человеком не слишком образованным, но с несомненной харизмой и ораторскими способностями. Он говорил увлеченно, понимая, что выступает перед благодарной аудиторией. Собравшиеся знали все, что он собирался сказать, но так устроены политизированные люди: они готовы многократно слушать одно и то же, испытывая каждый раз наслаждение.
Тит Титыч был весь какой-то гладенький, складненький, носил усики, лоб естественным образом переходил в лакированный череп, окаймлённый по бокам длинными прямыми волосами, не всегда имевшими, как казалось, чистый вид. Человек явно не физического труда и довольно смышлёный, о чём говорили его живые глазки. На кандидата наук, конечно, похож не был. Больше частник, мелкий собственник, но не чистильщик обуви, сидящий в своей будке, а подвизающийся где-то на задворках искусства. Одним словом, фотограф, каких раньше рисовали на вывесках в провинциальных городах. Говорил как по писаному, складно, хотя и не всегда логично. Талант оратора, организаторские способности, впрочем достаточно скромные, – всего этого было недостаточно для той роли в общественной жизни, на которую он претендовал и которую ему прочили оппоненты. И все-таки нельзя отрицать того факта, что люди масштаба Тита Титыча, или Дмитрия Дмитриевича Васильева, или той же Валерии Ильиничны Новодворской сыграли определенную роль в смутное время, внеся свой вклад в развитие общества. Это были, безусловно, оригинальные и яркие личности. Васильев создал свой Фронт, который послужил колыбелью нескольким движениям национал-патриотического толка, наименования которых автор не называет, потому что деятельность большинства из них ныне запрещена законом. Грустно, но уход из жизни Дим Димыча остался почти не замеченным в медийном пространстве. Такова и Валерия Ильинична Новодворская, естественный враг «Памяти». Несмотря на её неприемлемые для патриотов, крайние и подчас парадоксальные взгляды, несмотря на её очевидное для некоторых нездоровье, следует признать её смелость в период коммунистического правления – смелость, граничившую с героизмом. Чкалов даже считал, что Валерия Ильинична внесла свой вклад в дело развала советского государства, когда чаша весов чуть не склонилась в сторону власти и записные «демократы» разумно затихли в ожидании. На Пушкинской площади остались тогда лишь сторонники «Демократического союза», окружённые милицейской цепью. Урезонить их не удалось, власть отступила, и «демократы» оживились. Те, кто впоследствии вышел в лидеры, использовали Новодворскую, не принимая участия в её рискованных акциях: выжидали, не пойдет ли всё в обратную сторону. Когда после путча стало ясно, что назад пути нет, они все стали смельчаками. Новодворскую как-то незаметно отстранили от дел и приглашали уже как символ, почти из жалости, прощая ей неоднозначные высказывания. Это было время борьбы идей. Каждая партия старалась привлечь на свою сторону как можно больше сочувствующих – тех, кто придёт к избирательным урнам. Шли многолюдные митинги. Ораторы просвещали народ, который с их подачи узнавал многое, о чём ранее и не догадывался. Так, на одном из таких митингов поп-расстрига «отец Глеб» главным злом всех бед назвал некоего Петрова, и до того никому не известная фигура в одночасье стала знаковой. Энтузиасты с воодушевлением ухватились за новую жертву: «Петрова долой! Долой Петрова!» Звездный час чиновника был недолог: вскоре нашли нового злодея и Петрова забыли. Чкалов даже не успел толком узнать, чем он успел так насолить демократическому попу. Тот митинг напомнил ему эпизод из «Войны и мира»: достаточно было градоначальнику назвать имя предполагаемого виновника всех бед, несчастного сына купца, как толпа с энтузиазмом подхватила эту мысль. Судьба Петрова была не столь плачевна, потому что нравы были уже не такими жестокими, да и жестокость более проявилась в скором забвении его имени.
В записных националистах Чкалов окончательно разочаровался лишь в 2012 году, когда возникла опасность для режима. Националисты, прельстившись возможностью войти во власть и персонально отметиться в русской истории, приняли участие в Координационном совете, солидаризировавшись, по его мнению, с противниками российской государственности. После этого он перестал ходить на Русские марши, считая, что интересы государства должны быть выше личных амбиций. Был ли он прав, отождествляя государство с властью, – об этом можно спорить, но он чувствовал, что поступил так, как велело ему внутреннее чувство. В 2012 году попытка противостояния власти не удалась: кроме митинговых тусовок, «соискатели» Болотной оказались неспособными к серьёзной деятельности, и, когда пришло время ежедневной работы, отнимающей уйму времени и не освещаемой публично, энтузиазм их сдулся сам собой. Никаких жандармов не потребовалось для разгона этих «революционеров»: стыдливо разошлись сами. Власть проявила мудрость, и на этот раз всё закончилось мирно.
Чкалов принадлежал к тем людям, которым наскучивает дело, если они долго занимаются им. Трудовая книжка его была испещрена записями наименований и мест работ. Когда репетиторство надоело ему, он принял предложение товарища и стал «юристом» в фирме, оказывающей посреднические услуги предпринимателям. Неучтенные денежные средства, частое отсутствие хозяина, возомнившего себя капиталистом, вера его в честность сотрудников, большинство из которых в прошлом были его однокурсниками, привели к тому, что последних стал прельщать бес легкой наживы. И в самом деле, рассуждали они, пашешь целый день, видишь движение неучтёнки в привлекательных размерах, а между тем бизнес этот доступен любому, кто готов пойти на риск. Специфика работы таких фирм довольно подробно описана в рассказе «Живодёры», поэтому не будем здесь повторяться. Истории о том, как расходятся партнеры по бизнесу, обычны для того времени. Деньги развращают человека, подавляют его волю, толкают к предательству. В условиях сравнительной бедности дружить в СССР было проще, потому что возможности обогащения были крайне ограничены и дружба не так подвергалась испытанию золотым тельцом. Теперь же распадались связи, существовавшие десятилетиями, друзья расходились, недовольные друг другом, «накрученные» женами, любовницами, доброжелателями, совращенные алчностью, обидой, имевшей или даже не имевшей под собой оснований. Это были издержки свободы.
Ведение бизнеса в начале 90-х имело свои плюсы и минусы. Первые состояли в том, что не было жесткой фискальной системы, способной контролировать мелкие организации в полном объёме, не определены правила мест нахождения юридических лиц, которые нередко располагались в жилых квартирах, сдаваемых внаём. Отследить их деятельность было невозможно: лёгкие на подъём, они могли за один день поменять место нахождения или зарегистрировать правовую форму с новым наименованием. Минимальные потери объяснялись тем, что на счетах таких организаций были незначительные средства, так как большинство расчетов осуществлялось в наличной форме. «Наличка» маленьких фирм могла храниться даже и не в сейфе, а в незапирающемся ящике стола. Помнится, когда Зина, партнёр Чкалова, в конце рабочей недели первый раз принесла домой «кассу» – целлофановый пакет, набитый деньгами, супруг её, Яков, взял его и стал ходить по квартире с видом человека, потерявшего что-то важное.
– Яш, ты что-то ищешь? – с удивлением спросила она.
– Куда спрятать, – ответил тот серьёзно, продолжая искать.
Зина подошла к нему, молча взяла пакет и с беспечностью, озадачившей мужа, положила, почти бросила в тумбочку, где у неё хранилась косметика.
– Лучше сходи за шампусиком. Отметим первую зарплату.
К оплате принималась любая валюта, хотя законодательством это было запрещено, учитывались лишь суммы, проходившие через банк, отчёты нередко вообще не сдавались, официально штат таких организаций состоял из директора и главбуха в едином лице. Так, когда Чкалов разошёлся с партнёрами и основал фирму «ЮрСервис», Игорёк иронически назвал её «группой лиц, собравшихся по предварительному сговору».
Существенным минусом того времени были бандиты или те, кто косил под бандитов. Эти товарищи относились к своей профессии добросовестно и леностью не отличались. Происходило это примерно так. К руководителю фирмы приходил человек, спрашивал, есть ли у организации «крыша», и предлагал свои услуги. Понять, действительно ли это серьезные люди или местные любители поживиться, было невозможно. Последние для наглядности могли взять с собой внушительного вида персонажей, серьезные бандиты – бухгалтера, но не факт, что даже и в этом случае не имел место розыгрыш. На рэкетиров работал и сложившийся с подачи средств массовой информации стереотип: каждая уважающая себя контора должна иметь «крышу». Приводились убедительные примеры того, что может произойти со строптивыми предпринимателями. Как бы то ни было, в один прекрасный день директору «ЮрСтатуса» доложили, что некий господин желает обсудить с ним предложение о сотрудничестве. Игорь Иванович, поначалу охотно принимавший незнакомых людей (ему льстила роль руководителя, в то время как большую часть жизни он был в подчинении – у воспитателя в детском саду, учителя в школе, проректора в институте, хозяина в прежней фирме), теперь уже не ждал от них многого, потому что почти все эти «ходоки» хотели поживиться за счёт возглавляемой им компании, а теперь вот ещё и отвлекли от важного дела: по просьбе партнёра, Николая Михайловича, он спешно готовился к мини-докладу о французском экзистенциализме «Проблема свободы и выбора у Сартра и Камю». Один раз в неделю по заведённому уже обычаю в конторе собирались бывшие однокурсники учредителей, выпускники Историко-архивного института. Здесь они имели возможность не только оказаться в родной для них среде, но и выпить по нескольку чашек качественного кофе, полакомиться вкусными печеньями, покупку которых Николай Михайлович специально приурочивал к этому дню. Участники «философских сред» (Татьяна Фёдоровна, четвёртый учредитель, называла их «Колькиными пришибленными») были собственниками неказистых физиономий, не претендовали на какую-либо моду в одежде и всего стеснялись – особенно же угощения, так соблазнительно разложенного на столе. Правда, когда они начинали, по выражению той же Татьяны Федоровны, «философствовать», то преображались и, уже не стесняясь, с досадой смотрели на секретаря, если тот входил в кабинет начальника.
– Прошу, – сделав фальшивую попытку привстать, сказал Игорь Иванович одетому в строгий костюм, ещё очень молодому человеку спортивного вида.
Отрекомендовался тот просто:
– Костя.
Даже не Константин. Игорь Иванович, немного озадаченный такой фамильярностью, назвал себя. Гость продолжил так же свободно:
– Как идут дела, Игорь Иванович? Получается? Нет ли проблем у вас?
– Проблемы всегда есть. Вы, Константин, не знаю, как вас по батюшке, по какому поводу к нам?
– Зачем нам формальности? Ни к чему совершенно. Для вас я – просто Костя.
Игорь Иванович, сделав вид, что не совсем согласен с этим и не готов брататься с первым встречным, посмотрел на раскрепощённого молодого человека уже с интересом и не сразу нашёлся, что ответить. Тот опередил его:
– А вот мы как раз для того и существуем, чтобы избавить вас от решения этих проблем.
Игорь Иванович почувствовал что-то вроде тревоги.
– Крыша у вас есть? – спросил визитёр уже без обиняков.
– То есть? Какая крыша?
Игорь Иванович изобразил на лице непонимание, а сам подумал: «Всё-таки принесла нелёгкая».
– Обыкновенная, уважаемый Игорь Иванович. Если есть – назовите, нет – я вам свою предлагаю. Всяко бывает в жизни, от помощи грех отказываться. Ба-альшой грех.
– Да ведь мы организация, совершенно не представляющая интереса для злоумышленников: доход невелик, перебиваемся как можем. Вот, зарплату сотрудникам задерживаем.
Не мог Игорь Иванович не привести такие доводы, хотя уже понял, что от судьбы не уйти.
– А мы много и не попросим, – успокоил вежливый бандит, доброжелательно глядя ему в глаза. – От каждого по возможности – так, кажется, говорили раньше. Не злодеи же мы действительно.
Предложение пришлось принять. Ужались в расходах, от чего-то отказались, что-то по настоятельной просьбе скостили новые «партнёры». Но и нескольких месяцев не прошло, как появился ещё один проситель, конкурент, из числа «лиц кавказской национальности», Вахтанг. Пришлось «забить стрелку».
Костя и Вахтанг встретились как старые знакомые.
– Костян, так это ты?! – нисколько не огорчившись тем, что место уже окучено, воскликнул Вахтанг.
Он даже сделал вид, что готов облобызаться. По крайней мере, коснуться щекой.
– Привет, Вахтанг. Как тебя занесло в наши края? – протянул руку Константин, делая особое ударение на слове «наши».
Засим бандиты потребовали у Игоря Ивановича отдельную комнату, где, уединившись, провели час. О чем они там говорили, ребята так и не узнали, но Костик, прежде чем уйти, не преминул отметить, что обязательства свои он выполняет исправно. Была ли это театральная постановка – сказать однозначно нельзя, но был случай, когда услуги «крыши» действительно понадобились. Бойцы Костика приехали тогда с калашами, и дело уладилось миром. Но, видно, не слишком большой навар был от такого «сотрудничества», и в дальнейшем Костик уступил их фирму Вахтангу, который сразу предложил Игорю Ивановичу давать рекламу через знакомое ему агентство. Так простились они с пятью тысячами долларов – суммой, на которую ежемесячно давали объявления: деньги заплатили, а реклама не вышла. Таким способом хитроумный Вахтанг получил с них плату за «годовое обслуживание».
Если Костя с Вахтангом были настоящими бандитами, то Вову Филиппова развели мошенники. Прислали человека, и Вова, заранее готовый к такому развитию событий, отнёсся к его визиту с большим пониманием. Он даже что-то вроде гордости испытал: теперь их контора, ютившаяся в хрущёвской однушке и состоявшая из двух сотрудников – самого Володи и жены брата Чкалова – будет иметь, как все порядочные фирмы, свою «крышу». При прощании мошенник оставил незадачливому коммерсанту «мандат», который тот должен был при необходимости предъявлять другим соискателям: вынул из только что полученной пачки десятирублёвую купюру и, разорвав её, вручил Вове одну из половинок. Сей «мандат» пришлось предъявить некоему господину, появившемуся месяца через два в конторе и предложившему услуги «по обеспечению безопасности». Увидев половинку купюры, которую Вова торжественно вынес ему в коридор, «бандит» многозначительно кивнул в знак того, что принял её «к оплате», и ретировался. Был ли это очередной искатель легкой наживы или посланный для достоверности предыдущим мошенником – неизвестно. Настоящие бандиты, наверное, потребовали бы более весомое доказательство, чем рваная десятка. Да настоящие крышевики и не стали бы связываться с фирмой, офисная техника которой состояла из старого компьютера и чихающего через каждые пять минут принтера.
По-разному сказалось то время на судьбах близких Чкалову людей. Вернулся с Крайнего Севера средний брат. Вернулся в другую страну: все сбережения, долженствовавшие обеспечить семье благополучие на долгие годы, были съедены гиперинфляцией в одночасье, дела не было, из уважаемого человека, начальника полярной станции, превратился он в безработного, и больших трудов стоило ему опять встать на ноги. Младший же, испросив разрешения у матери, уехал с семьёй в Австралию, где уже обосновались их друзья. Мать всплакнула, посоветовалась со старшим и благословила, так как сыну добра желала – и ведь не одна оставалась: ещё два парня были у неё – опора. Последнее, конечно же, и младший осознавал, иначе бы не уехал. Как жить в разваливающейся стране, теперь было непонятно, и эмиграция, по мнению некоторых, была одним из способов выживания.
Государство сдавало свои позиции. Изменившиеся условия жизни побудили к активным действиям даже пожилых людей. Были такие сумки на колёсиках, с которыми пенсионеры ходили в магазины и ездили на свои дачи. Они-то и послужили им верой и правдой в то непростое время. Выходившие из метро граждане шли вдоль импровизированных «торговых рядов» и покупали у бабулек хлеб, сигареты, консервы, заготовки домашнего приготовления: квашеную капусту, огурцы, мочёные яблоки, зелень. Так у Татьяны Ильиничны, мамы Чкалова, появилось своё «дело». Купив несколько булок днём, вечером ехала она на трамвае к станции метро Щукинская. Здесь уже и свои отношения сложились – корпоративные и личные. Общение было важной составляющей этого «бизнеса»: «мониторили» рынок, критиковали более удачливых конкурентов за «бессовестность», жаловались на залётных, пока не признавали их за своих, делились секретами успеха с теми, с кем сошлись характерами, им же поверяя проблемы своего здоровья. Интерес к последнему, как ни странно, отходил во время этой предпринимательской горячки на второй план, хотя почти каждый из пожилых «бизнесменов» имел в своём активе целый список серьёзных болезней. Неспокойное время то явило цель, казалось бы, давно забытую советскими пенсионерами, а уж тем более фронтовиками, о которых худо ли бедно государство всё-таки заботилось, – целью этой была борьба за выживание. В атмосфере неопределенности, тревоги за будущее детей и внуков Татьяна Ильинична не потерялась – наперекор обстоятельствам вновь зажила активной жизнью. Теперь к пенсии она могла заработать ещё и «лишнюю копеечку», что было приятно. А ещё приятнее было то, что копеечкой этой она могла поделиться с внуками и даже детьми, которые, не слишком протестуя и успокаивая себя тем, что негоже лишать мать удовольствия дарения, принимали её скромную помощь. Счастливы родители, которые сохранили с детьми добрые отношения, и хоть не сторицей возвращается к ним любовь, не жертвами, сравнимыми с их жертвами, ибо нет таких жертв, на которые не способны родители ради чад своих, но завершают они свой земной путь не в одиночестве. Всё то нравственное и телесное, что было у Татьяны Ильиничны, отдала она мужу, детям и внукам своим. И они оказались достойными её. Может быть, лишь старший был не всегда на должной высоте, хотя со стороны могло показаться, что больше всех печётся о ней. Чкалов знал себе настоящую цену, и поэтому приятны были ему слова матери: «Старшенький мой – хоть и поворчит-поворчит, а всё сделает, что попрошу», – слова, которые и по сей день служат ему утешением. Утешением, но не оправданием.
