Постмортем

скачать книгу бесплатно

Танька подает ему пальто, он театрально причитает о служебной функции неомодернистов, отдает Соне вино, та, на ходу расхваливая грузинский алфавит на этикетке, несется на кухню. Саймон следует за ней и расставляет руки в узком коридоре, преграждая дорогу:

– Зачем ты так?

Соня непонимающе глядит на него.

– Не надо говорить обо мне, как о дурачке каком-то. Не поэт я, не прочитал тыщу книг, ну и что?

– Расслабься. Я же тебя люблю, – беспечно отвечает Соня и ловко пробирается на кухню, нырнув под его рукой.

– Не держите дверь, пожалуйста, – раздается из туалета низкий голос Артура.

Саймон поспешно убирает руку с белой двери и подается в сторону, чтобы пропустить хозяина квартиры. Артур идет на кухню, но затем оборачивается и произносит:

– Из туалета я слышал, что это девушка призналась вам в любви. Я бы на вашем месте немедленно стал самым счастливым человеком на свете.

В дверь звонят, Саймон с покорным видом идет открывать. На кухне Соня с ожесточением ввинчивает штопор в разочаровывающе-податливую пробковую плоть.

Роман Елисеев. 24.02.2022

Утром было плохо. Я лежал на матрасе и крутил в руке флешку. К счастью, Ганелин мне больше не являлся: я будто провалился в черную бездну с вертолетами умеренной грузоподъемности – ни снов, ни мыслей. Мысли приходили теперь, с рассветом, с воркованием голубей на чердаке, с сиренами несущихся где-то неподалеку скорых. Не ко мне. К другому.

Попробовал проанализировать вчерашний случай на остановке. Зачем отбирать у человека на улице картонную папку? Что, в теории, в ней могло быть ценного? Деньги? Чепуха. Важные документы, диплом о высшем образовании, налоговое свидетельство, ксерокопии квитанций о квартплате? Судебные бумаги – очень вероятно. Результаты медицинских анализов. Рентгеновские снимки. Милые сердцу фотографии большого формата. Зачем это грабителям?

Поставив себя на место книжного детектива, я начал строить версии. С похмелья процесс шел туго. Например, в моей папке – с точки зрения тех двоих – могла оказаться нотариально заверенная ксерокопия паспорта. Или, чем черт не шутит, даже сам паспорт. Вроде бы, быстрый заем можно получить в будке даже по ксерокопии, я понятия не имел. По оригиналу паспорта – точно. Если фотография похожа. Как выглядели вчерашние грабители? Был ли кто-то из них моим злым близнецом? Я закрыл глаза и попытался вспомнить, но в черноте закрытых век опять пошла белая рябь от мощных винтов вертолета. Ощутив острый приступ дурноты, я поспешно открыл глаза. С трудом поднялся, пошел на кухню, сел за стол и налил стакан воды

Незаметно подкралось и другое объяснение. Скажем, те двое были агентами спецслужб – неважно, российских или иностранных. Они получили приказ изъять у меня архив Дятловой, содержавший сведения государственной важности. Опасная информация не должна была попасть ко мне в руки. Выследили растяпу Ганелина, который, уж конечно, всю дорогу из дома нес папку с именем поэтессы в руках, но напасть на него не решались, ведь в окрестностях вокзала немало полиции и казачьих патрулей. Дождались, когда Илюша передаст папку мне, сели со мной в одну маршрутку – и уже здесь, в Нефтяниках, где полиции не в пример меньше, сделали все четко и аккуратно, без свидетелей. Я представил, как этих двоих распекает какой-нибудь генерал с золотыми погонами. Изъяли пустую папку, предупреждение обоим, о неполном служебном! Рассмеявшись, я пришел в хорошее настроение, даже голова болеть перестала. Приоткрыл окно в гостиной, чтобы выветрилось все, что я выдохнул за ночь, и временно перебрался с ноутбуком на кухню.

Вставляя флешку в разъем, я подумал: а ведь если дальше придерживаться моей версии, то эти спецслужбы от меня не отстанут. Чем им могла насолить Соня Дятлова? Быть может, она участвовала в несанкционированных митингах, транслировала экстремистские идеи, была террористкой? Эта сторона ее жизни была мне совершенно неизвестна. Казалось, я прочитал все ее стихи, найденные в сети – ни одного с явным политическим подтекстом. С равнодушием настоящего таланта Дятлова будто парила над переменчивым морем волнений дня сегодняшнего.

Это моя третья книга о сибирском поэте. Первая, опубликованная четыре года назад, была посвящена Игорю Знаменщикову, новому Вийону из Красноярска. Казалось бы, обыкновенный уголовник, шесть раз судим за воровство, завсегдатай местных СИЗО и тюрем, умер от туберкулеза в безвестности в конце две тысячи восьмого. Но его стихи, стихи этого вздорного, совершенно не приспособленного к труду человека, просто поражали воображение. Сам старик Литвинов, главный редактор нашего книжного гиганта, «Авангард Паблишинг», говорил: «Мне плевать, урка он или нет. Будь он жив, я бы сам к нему в колонию приехал, договор заключать. И расходились бы его книжки как пирожки, ты верь моему чутью, Ромка. Я в этой профессии тридцать лет». Потом у Литвинова был инсульт, и про Знаменщикова совсем забыли. Я два месяца торчал в Красноярском крае, обнюхал все пенитенциарные учреждения, опросил с полсотни друзей и подельников Знаменщикова, сидел у его могилы с черным камнем «Игорьку – от пацанов», потом еще полгода, вернувшись в Москву, пил какие-то бесконечные таблетки для профилактики туберкулеза. На обложке готовой книги крупными буквами было написано «Я знаю». Во-первых, так называется лучшее, на мой взгляд, стихотворение Знаменщикова, а во-вторых, намек на знаменитую «Балладу примет» Вийона, отрывок из которой я взял эпиграфом.

Вторая книга, «И малых сих», рассказывала о Полине Лебедевой, удивительной поэтессе, всю жизнь проработавшей врачом на севере Западной Сибири. Она оказывала неотложную помощь хантам, манси, эвенкам, чьи поселения находились в сотнях километров от настоящих крупных больниц. За долгие годы она сроднилась, срослась с этими людьми и их крошечным, но, в то же время, огромным миром, в совершенстве знала их обычаи, мифологию, их спокойствие и их страсти. Лебедева оставила после себя богатейший корпус текстов, она стала, своего рода, Лонгфелло малых народов Сибири. «Песнь о Гайавате» известна во всем мире, и я убежден, что поэмы Лебедевой заслуживают, как минимум, не меньшего внимания. Здесь и «Менквенг-торум», повествующая об эпохе плотоядных великанов, существовавших задолго до людей, и цикл стихов «Сорни-эква», рассказ о знаменитой «золотой бабе», верховной богине-матери. Европейцы, узнав о ней, восприняли такое имя буквально: они охотно поверили в существование настоящего идола из чистого золота, и немало крови было пролито во время столетий поисков.

И вот теперь я пишу о Софии Дятловой, городском цветке на растресканном омском асфальте. Вечно молодая, вечно тридцатилетняя поэтесса, погибшая в автокатастрофе на трассе где-то на севере области. Она не поведала миру о тюремной философии, она не спела легенды древних племен – она жила, как живут миллионы девушек в любом городе мира. Много пила, часто меняла мужчин, влюблялась и разочаровывалась, билась об заклад и проигрывала, а порой с торжествующим визгом одерживала верх, получала по носу и давала сдачи, наслаждалась юностью и свободой от любых обязательств. Кто знает, быть может, каждая девушка заслуживает собственной книги, собственного биографа – но феномен Дятловой состоял в том, что она непрерывно делилась своими чувствами с миром, облекая их в поразительные формы. Многие ее стихи накрепко врезались в память после первого же прочтения, до нее ни один поэт в Омске не собирал концертных залов – и уж точно, ни один поэт не относился к своей славе с таким беспечным равнодушием. Один ее концерт задержался на три часа просто потому, что она остановилась поговорить с уличным музыкантом и повела его в кафе, напрочь позабыв о паре сотен зрителей. Никто не ушел, ее ждали – и ее дождались. Сказать, что Дятлову не критиковали – значит ничего не сказать. Завистники, моралисты и просто «порядочные люди» всех мастей, включая коллег по цеху, не давали ей спуску, обсуждая каждый ее шаг, особенно в последние несколько лет жизни поэтессы. Ей же было все равно. В одном интервью, которое и сейчас можно легко найти в интернете, она заявила: «Если хотят послушать – дождутся и послушают. Мне не нужен зал, поставьте микрофон на площади, я буду читать на площади».

Так почему же папку с именем Сони Дятловой у меня вырывают из рук двое неизвестных? Мысли мои сделали круг и вернулись к нелепым теориям заговора. В доме было тихо, даже собака не лаяла этажом ниже, не топали соседские дети, закончил скрести метлой дворник. Я услышал шаги на лестнице. Тяжелые мужские зимние сапоги по погоде, или даже армейская обувь. Кто-то подошел к двери моей квартиры.

Повинуясь странному инстинкту, я выдернул флешку и сунул ее в карман. Встал из-за стола и зачем-то взял в руки кухонный нож. Кто-то вставил ключ в замок моей двери и аккуратно открывал его. Два поворота, готово. Находясь на кухне, я теперь явственно слышал, как другой ключ мягко вошел в скважину второго замка. Два поворота. Звук открывающейся двери, тяжелые шаги. Мне стало страшно. Я хотел было вызвать полицию, но телефон остался в кармане пуховика, который висел в прихожей. Когда я прикидывал, спасет ли меня дверь кухни от профессиональных агентов секретных служб, в коридоре передо мной показалась молодая светловолосая женщина в армейских ботинках и немаркой бежевой куртке. Увидев помятого небритого мужика с ножом в руке, она вздрогнула.

– О, Господи, – испуганно проговорила она. – Простите, что побеспокоила. Мама забыла сказать мне, что снова сдала квартиру. Меня Катя зовут.

И, помолчав, добавила:

– Доброе утро.

Есть в нашей жизни вещи, которые всегда происходят не вовремя. Таких вещей больше, чем кажется: пульпит на пустом месте, спущенное колесо, внезапное наступление дедлайна – или восьмое марта, когда ты один должен придумывать оригинальную вечеринку для всего женского коллектива редакции. Думаю, к этому списку вполне можно добавить внезапное появление очень привлекательной девушки. Каждый раз, когда судьба преподносит мне такую встречу, можно быть уверенным: законы мироздания восторжествуют, и я буду небритым, помятым, похмельным, в спортивных штанах, старой футболке и с кухонным ножом.

– Доброе, – любезно ответил я Кате, по возможности небрежным жестом убирая нож обратно в ящик. – Меня зовут Роман, я хлеб резал.

Катя улыбнулась.

– Я так и поняла.

– Тамара Васильевна не предупреждала, что вы зайдете, – продолжил я парад глупости.

– Ну конечно, она же не знала. Я, наверное, и вправду не вовремя, – она отступила на полшага. – Знаете, я пойду.

– Нет-нет, подождите. Все в порядке, – затараторил я, сбрасывая тягостное оцепенение. – Я просто недавно проснулся. Работаю много. Часто по ночам. Собственно, я журналист… писатель. Приехал сюда, можно сказать, в командировку. Из Москвы.

Катя с любопытством наблюдала, как я метался по кухне, ополаскивал чашки, неловко управлялся с газовой плитой.

– Из Москвы? Понимаю. Но вы ведь родились в Сибири, правда?

– Да, здесь, в Омске. А как вы узнали?

– У вас выговор очень чистый. Как у диктора в новостях. У меня подруги есть, москвички. Они не так говорят. Самый чистый выговор у нас в Западной Сибири, это все знают.

Я попробовал вспомнить что-нибудь умное из университетских лекций диалектолога Зуева. Вспомнил, как списывал на экзамене, так что в ответ на странную катину реплику только рассеянно покивал:

– Да-да. А вы, Екатерина, какими судьбами тут? Решили навестить родительский дом?

– Я за книгами. Тут на антресолях, – она указала пальцем вверх. – Остались мои книги, когда я еще в школе училась. Там сказки всякие, энциклопедии. Решила в детдом отдать. Только книг много, я хотела в несколько приемов. За один раз все не утащу. Можно, я табуреточку возьму?

Я снова кивнул. Катя улыбнулась в ответ, по-доброму, без тени кокетства. Повесила в прихожей куртку и, встав на шаткую табуретку, открыла антресоли. Теперь я видел только ее ноги в голубых джинсах да нижний край толстого свитера. Катин звонкий голос звучал приглушенно:

– А-ах, ну и пыли тут. Мама не думала, что вам здесь что-нибудь понадобится. А может, она и забыла про этот склад.

– Вообще-то я люблю книги, но к детской литературе, увы, вполне равнодушен, – я старался говорить громко, чтобы Катя меня слышала.

Отчего-то мне было очень приятно говорить с ней, пусть и о таких пустяках.

– Ну, не скажите, – протянула Катя. – В детской литературе вся искренность этого мира, какая только осталась. Дети – самые требовательные читатели. Они вообще ничего не прощают: ни вранья, ни скуки.

– Вы говорите, будто сами пишете для детей.

Катя рассмеялась было, но тут же закашлялась. Я поспешно протянул ей стакан воды. Серой от пыли рукой она взяла его и стала пить, не сходя с табурета.

– Спасибо, – наконец ответила она. – Куда мне писать. У меня просто двое племянников, сыновей сестриных. Читаю им вслух. Они иногда такие вопросы задают – я на месте авторов со стыда бы сгорела.