скачать книгу бесплатно
Вина хватило на два разлива. Жамьян на отлёте руки, страдая старческой дальнозоркостью, изучал этикетку порожней бутылки.
– Деньги будут – надо взять… Однако, кислый, водка – лучше. А давай, земляк, ради спорта возьмём водки?
– Водка в продснабовском, – не замешкалась с наводкой Баирма.
– Спорт спортом, а упражняться придётся тебе, у меня – дорога. – Понимая, что от него требуются деньги, Кешка поднялся и сказал: – Пошли».
У Жамьяна заблестели глаза.
– Земляки, называется, тоже мне! – запротестовала Баирма, – Человек в гости пришёл, он его в магазин тянет, старый дурбан!
– Верно, сиди земляк, отдыхай. Я – пулей.
Кешка, вспомнив дорожную грязь, охотно согласился остаться.
– Купи там чего-нибудь на стол, – сказал он, доставая деньги.
Жамьян взял сумку и уже на пороге обернулся:
– Баирма, эй, давай позы, а?
– Какой быстрый – позы! – возмутилась Баирма. – Он думал, чик-чик и готово! Позы ему!
Баирма ушла за перегородку и вернулась оттуда уже в другом платье. От неё веяло духами. Похоже, Баирма считала себя неотразимой, опускаясь на диван рядом с Кешкой, заводя светскую беседу.
– Вы это, Иннокентий Ильич, очевидно-вероятно, хор-шо зарабатываете на вашей стройке?
– Да как сказать… – замялся Кешка от неожиданного вопроса, – в общем, неплохо. Не обижают.
– А! – с удовлетворением воскликнула Баирма. – Значит, жена довольна.
– Никакой жены у меня нет.
– Как это так – нет жены! Вы такие молодые, интересные… Тогда, очевидно-вероятно, невеста есть? Должно быть, скучаете – дело молодое… – Шаловливо улыбнулась Баирма.
Кешка пристально вгляделся в неё и резко поднялся с дивана:
– Пойду на улицу, покурю.
– Курить он хочет! – подобрав губы, бросила ему в спину Баирма, – Кури здесь, какой шибко культурный!
Кешка прошёл в угол двора и оставался там до тех пор, пока не хлопнула калитка и не появился сияющий Жамьян. Гостеприимно пропустив Кешку в дом, он выгрузил из сумки на стол кусок варёной колбасы, банку шпрот, хлеб и две бутылки водки. Протянул Кешке сдачу.
– Может, лишнее взял, а?
– Да ладно тебе!
Баирма молча, с надменным видом наре?зала хлеб, колбасу, вскрыла банку со шпротами, подала вилки, и все те же чайные чашки; сначала на двоих, потом демонстративно приставила третью.
Заметив её в другом платье и уловив запах духов, Жамьян тронул Кешку за колено и подмигнул:
– Это мой Баирмашка-то вы?годал: я – старик, он – всё молодой…
Баирма вздёрнулась, всем видом своим показывая, что так оно и есть на самом деле.
Жамьян быстро пьянел. На губах появилась слюна, он тянулся обнимать Кешку, пытался поцеловать ему руку. Кешка, как мог, оборонялся локтём и отодвигался на стуле.
Вместе с Баирмой трясли какого-то Доржишку. Как можно было понять, тот когда-то перехватил у Жамьяна заработок – калым. Заочно досталось тому пройдохе Доржишке на бобы!
И опять Жамьян то хвалил Кешку за щедрость, а то мечтал о калыме, где-нибудь хорошо заработать, восхищался своей Баирмой. Услышав из хриплого голоса динамика известную песню, он подхватил, страшно перевирая слова: «И синица не зувуки космодро-ома, зелёная, зелёная тарва-а…».
Привстав из-за стола и зажмурив глаза, кивая в ритм головой, рванул через колено меха воображаемой гармошки:
– Ар-рдная, ардная, ардная земля-я…
– Э-э, проворчала Баирма презрительно. – Совсем пьяный сделался, старый дурбан!
– Баирмашка, давай, верно, позы! – не унимался со своим заказом Жамьян.
– Позы! Ты мясо вчера в ямку положил? Забыл он! Кушай теперь тухлые позы. Ты сам тухлый поза – Доржишке калым воро?нил!
– Доржишка–то мой шибко хороший друг, – доверительно пояснил Кешке Жамьян, – Тот раз мой калым перехватил. Уборный, помойку в больнице чистил. Баирма ругается…
Баирма, принимавшая доселе активное участие в пирушке, относившаяся к Кешке весь вечер подчёркнуто официально, а к Жамьяну – агрессивно-пренебрежительно, убрала со стола чашки. Потом принесла на диван покрывало, простыню, подушку – всё предпоследней свежести.
– Очевидно-вероятно, будете отдыхать, Иннокентий Ильич, или желаете подышать свежим воздухом на сон грядущий? – осведомилась она, игриво улыбнувшись, давая понять, что великодушно прощает Кешке страшную обиду и потому определённо имеет право на какие-то особые отношения между ними.
Кешка посмотрел на неё как на чудо в перьях и промолчал.
– Выключатель рядом с тобой, – сухо пробурчав, Баирма исчезла за перегородкой, где сорвала зло сдержанной бранью на замычавшего спросонья Жамьяна.
Кешка повесил пиджак на спинку стула и лёг на диван, не раздеваясь, укрыв покрывалом только ноги. Он долго лежал так без сна, и хотя «принимал на грудь» через раз, памятуя о завтрашнем дне, сказывалось возбуждение от выпитого. И была тревога за отца: что случилось с ним? Ещё полгода назад, когда Кешка был дома в отпуске, он казался несокрушим и полон энергии. Неужели это страшная болезнь, о которой не упоминалось в телеграмме? Загадка разрешится не ранее, чем через сутки. Из города надо ехать ещё на поезде. А сейчас спать, спать и спать, но, как всегда бывает, в приказном порядке сон не шёл.
– Спишь, земляк? – вдруг вполголоса спросил Жамьян из-за своей перегородки совершенно трезво и, не получив ответа, пробормотал: – Но спи, спи. Автобус рано, дорога длинный.
Воздух в хибаре был затхлый, смрадный. Кешка, не включая света, потихоньку, стараясь не скрипнуть дверью, выбрался на улицу и долго сидел на крыльце, думал об отце, о своей жизни, о Жамьяне… Земляки-то земляки, но только никакой радости не было от встречи, была лишь досада, что не определился в гостиницу. Жамьян за весь вечер ни разу не вспомнил родное село, не спросил, когда Кешка был там в последний раз, кто из односельчан жив-здоров, а кто покинул этот мир.
Когда Кешка спросил его, почему он не был на похоронах родителей, Жамьян, явно уклоняясь, пробормотал что-то невразумительное. Цепкой детской памятью он хорошо помнил Сангу, других старых бурят, живших в то время в посёлке, помнил их добродушие, сердечность, гостеприимство. Что стало с Жамьяном, почему такой ханыжный вид и образ жизни? А что Баирма, так видно «по Сеньке шапка» – стоят друг друга.
«Ладно, будет размышлять! Надо всё-таки как-то уснуть. Да не проспать бы автобус…».
Кешка тихонько вернулся на диван и только под утро забылся.
Проснулся он от загремевшей посудины. Из-за перегородки выглянула Баирма:
– Иннокентий Ильич, приносим извинений, мне полагается торопиться арбота…
«Броччоха, хоть бы чаем напоила, – с неприязнью подумал Кешка. – Работа у неё появилась за ночь!» Вчера Жамьян проговорился, что сама безработная, за что и получил шлепок по затылку: «Дурба-ан!».
– А где Жамьян?
– Калымить ушёл.
– Что не разбудил-то?
– Он сказал, пускай, спит, дорога длинный…
Кешка глянул на часы, надо было поторапливаться к автобусу. Он взял свой дипломат и, не прощаясь, с чувством облегчения вышел на улицу.
Третий час без остановки «пазик» урчал по гравийке. В автобусе было душно, в щели проникала пыль.
В Осиновке водитель объявил стоянку на полчаса. Все пассажиры вышли. Кешка от нечего делать зашёл в магазин, бесцельно скользя взглядом по витринам. Когда народ стал подходить на посадку, он тоже направился к выходу и натолкнулся на какого-то парня, идущего ему навстречу. Хотел было обойти его, но тот преградил ему дорогу. С другой стороны к нему подошёл ещё один парень.
– На выходе готовь на бутылку или ты не дойдёшь до автобуса, понял? – глухо, вполголоса сказал первый парень, и прежде чем Кешка успел что-либо сообразить, они оба, круто развернувшись, быстро вышли из магазина. Это произошло так неожиданно, что Кешка попросту оторопел, но размышлять было некогда, и он толкнул им на выходе несколько смятых десяток, буркнув: «Больше нет». И, не оглядываясь, прошёл к автобусу.
– Все на месте, никого не забыли? – спросил водитель, окинув взглядом салон. И, получив подтверждение, закрыл двери автобуса.
До города оставалось около двух часов.
Шокированный только что происшедшим, Кешка не сразу пришёл в себя. Пионеры! Далеко ребята пойдут, если никто не остановит… Достойные кандидаты в казённый дом.
Кешка знал, что поезд до Тынды отправляется поздно вечером. Можно было, конечно, сесть на проходящий скорый, но в этом случае придётся коротать ночь на вокзале в Тынде – от станции до дома ему предстояло ещё ехать на автобусе.
Он вспомнил, что ничего сегодня не ел, и решил, после того как возьмёт билет, где-нибудь основательно пообедает, а потом купит подходящую книгу, обоснуется где-нибудь в зале ожидания и будет коротать время до поезда.
– Одно место до Тынды, плацкарт, – доставая паспорт из внутреннего кармана пиджака, сказал он в окошко кассы.
– Ваш паспорт, – сказала кассир и после небольшой паузы, решив, что человек не понял, повторила: «Дайте ваш паспорт!»
Кешка выдернул паспорт из обложки, где у него были заложены пятитысячные купюры, с недоумением провёл большим пальцем по торцам листов – денег не было! Пробурчав что-то невнятное и отойдя от кассы, проверил по всем карманам. Сам того не ведая, прав был, отвечая тем барбосам в Осиновке, что денег у него нет. Их действительно уже на тот момент не было, лишь в одном из карманов нашлась мелочь, разве что на пачку сигарет.
Санга?
Жили-были в одном селении Воробей, Цапля, Сорока и жизнерадостный бурятик Ранжил – дружная компания.
Жаркий июльский полдень. Где могут быть сейчас пацаны? Как это солнышко ясное – на речке, в Заливе, а Санга?, по закону подлости или какому другому раскладу, некогда поселившийся не где-нибудь, а как раз напротив Залива, с утра ушёл в колхозную кузницу на другой конец села.
Бурят Санга?, старик лет шестидесяти, был весьма неравнодушен к компании и всё пытался, но безуспешно, наладить с пацанами знакомство. И то сказать, когда кто-то из наших знакомцев в свою недалёкую бытность учинял кураж, а то, бывало, шалил без меры, мать его украдкой стучала по ножке стола кулаком и обеспокоенно выглядывала в окошко: «А вон Сангашка идёт, сейчас он заберёт тебя!» Это по-своему действовало, хотя подобная ложная тревога со временем стала восприниматься скептически. Случалось, Санга заходил к родителям по каким-то делам и после взрослого разговора непременно подходил к отроку, чтобы выразить своё внимание и расположение, и на правах фирменной шутки «нюхал табак». Щепоткой он дотрагивался до пипки, потом подносил пальцы к носу, шумно вдыхал воздух и притворно чихал, чтобы показать, какой это на самом деле «крепкий табак». И если раньше такие проделки ему удавались беспрепятственно, то теперь – фигушки с два!
Санга с головы до ног корявый: кривые нос и зубы, разбитые в кузнице пальцы рук, изведённые ноги. Он носил вислые редкие усы, брил шишковатую голову наголо, пил мутную аракушку, которую выгонял из молока. «Маленько горло мазал», – говаривал он, опрокинув в себя стакана два крепчайшего самогона. После Санга выходил на улицу, и тогда за наилучшее было миновать его стороной. Он важно вышагивал на своих кривых ногах, заложив руки за спину, одухотворённо улыбаясь, раздувая ноздри и щуря глаза, и если бы сейчас кто из пацанов попался ему, он не преминул бы «понюхать табак».
День был как день. Путь в Залив открыт. Братцы в полном сборе на берегу.
– Чур не водогрей! – заорал Воробей, срывая с себя рубашонку.
– Чур не водогрей!
– Чур…
Тот, кто последним выкрикивал своё «чур», обязан был первым окунуться в воду.
На этот раз «водогреем» оказался жизнерадостный Ранжил. Пока его душил смех, все уже откричали своё «чур». Надо сказать, этот парень смеялся всегда, везде, всему подряд, и, если бы взять, например, и показать ему палец, он бы укатился от хохота. Когда он смеялся, его нос туго обтягивался кожей и блестел, а на губах появлялись слюни.
– Как вода, Ранжил?
– Тёпленькая!
– Врёшь!
– Крест на пузе! – божился Ранжил.
Друзья покрывали себя мокрым песком и бросались в воду. Купались, само собой, голышом. Ныряли – кто дальше, плавали «по-собачьи» и «по-морскому», и даже немного «в размашку».
– Цапля, сделай «английский поплавок»!
Цапля охотно исполнял номер. Он набирал воздуха в лёгкие, нырял и, охватив колени руками, ждал, пока его не вытолкнет на поверхность. Всплывание происходило через несколько секунд, причём одним местом вперёд.
Публика приходила в веселье, а Ранжил «умирал».
На этот раз в довершение номера Воробей с размаху поставил на «поплавок» печать ладошкой, после чего Цапля перевернулся обратно, встал на ноги и, недоумённо оглядевшись, произнёс:
– Хвастуны!
Слово «хвастун» считалось самым ругательным словом в компании.
Все смеялись.
– Хвастуны! – ещё раз промолвил Цапля, выбредая из воды. На полпути до берега он вдруг остановился, точно натолкнулся лбом на невидимое препятствие, и оцепенел, переменившись в лице. Тревога мгновенно передалась остальным – все разом, как по команде, прекратили купаться и воззрились на берег.
На крутояре, усмехаясь, раздувая усы, стоял, как изваяние, Санга. Жестом руки он призывал их продолжать купаться.
Никто не шелохнулся.
– Давай поплавок! – сипло рассмеялся Санга.
Ни движения. Тогда Санга медленно спустился вниз, поднял чьи-то брошенные на траву штаны. Из кармана тех штанов достал свистульку, повертел в руках, размышляя над её предназначением и, жмурясь, посвистел с таким насмешливым видом, точно это была не свистулька, а постыдная соска. Из другого кармана тех же штанов он неожиданно вытащил окурок, а затем спички. Радостное изумление озарило лицо Санги.
– Чей штаны? – поинтересовался Санга.
Воробей побледнел.
Засим было гробовое молчание. Видимо, поняв, что ответа ему не дождаться, Санга на виду у всех стал собирать остальные штаны. Это было откровенной, неслыханной наглостью, бесчинством, вызовом.
– Ты!.. – наконец опомнился Воробей.
– Скажем на тебя!
– А? – Играя под дурака, Санга приложил руку к уху. – Шебо? говорил? Кто курит, сказать, верно, надо. Варнак! – Он показал всем найденный окурок и демонстративно вдавил его в землю своим стоптанным сапогом. – Папирос курит, «нюхать табак» не даёт… Неси табак! Не хочет… – пояснил он сам себе. – Но, ладно. Не хочешь – как хочешь… Санга дела знает…
