скачать книгу бесплатно
Посланник МИД. Книга вторая
Георгий Комиссаров
Грозные 30-е годы ХХ века. Сражения шли не только на полях, в море и в небе. Менее кровопролитные, но не менее решающие шли и в тиши кабинетов, на светских раутах и просто в непринуждённых беседах различных государственных деятелей с работниками дипломатических миссий всех стран и рангов. Именно там создавались и рушились союзы, коалиции, тайные сговоры и пакты. Именно так мир развивался по той исторической линии, которую потом все изучают и утверждают, что это закономерности. А на самом деле кто-то «просто» пролил стакан воды на важные документы или бокал с шампанским на платье жены всемогущего премьера… Вот про эти «случайности» мировой политической истории эта книга. И про её скромных героев, благодаря которым мы всё ещё живы.Это продолжение первой части.
Георгий Комиссаров
Посланник МИД. Книга вторая
Вступление
4 часа 30 минут, 22 июня 1941 года, Берлин, посольство СССР
В полпредство СССР в Берлине как раз вернулся от Риббентропа взволнованный Деканозов и кратко сказал: «Война».
Затем он потребовал собрать всех посольских и торгпредских в главном зале посольства для общего заявления и инструктажа.
Я подошёл к первому секретарю нашего полпредства – товарищу Бережкову и попросил того рассказать, как всё было…
У меня с ним были очень хорошие отношения и он охотно поведал мне всё … с самого начала…
Оказалось, что ещё утром 21 июня из Москвы сюда в полпредство пришла срочная телеграмма.
Видимо не особо полагаясь на личное послание Сталина Гитлеру, которое я доставил перед этим, Молотов поручил и нашему посольству сделать германскому правительству еще одно заявление, в котором предлагалось обсудить состояние советско-германских отношений.
В нём Советское правительство давало понять германскому правительству, что ему известно о концентрации немецких войск на советской границе и что военная авантюра может иметь опасные последствия.
Но содержание этой депеши говорило и о другом: в Москве еще надеялись на возможность предотвратить конфликт и были готовы вести переговоры по поводу создавшейся ситуации.
Посольство должно было немедленно передать германскому правительству упомянутое выше важное заявление.
Деканозов поручили именно Бережкову связаться с Вильгельмштрассе, где… как известно… в помпезном дворце времен Бисмарка помещалось министерство иностранных дел, и условиться о встрече представителей посольства с Риббентропом – министром иностранных дел Германии. Дежурный по секретариату министра ответил, что Риббентропа нет в городе. Звонок к первому заместителю министра, статс-секретарю барону фон Вейцзеккеру, также не дал результатов.
Я это и сам знал, так как не смог накануне пол дня с ним лично встретиться… Бережков рассказывал, что проходил час за часом, а никого из ответственных лиц ему найти не удавалось.
Лишь к полудню объявился директор политического отдела министерства Верман. Но он только подтвердил, что ни Риббентропа, ни Вейцзеккера в министерстве нет.
– Кажется, в ставке фюрера происходит какое-то важное совещание. По-видимому, все сейчас там, – пояснил Бережкову Верман. – Если у вас дело срочное, передайте мне, а я постараюсь связаться с руководством…, – предложил тот.
Бережков ответил ему, что это невозможно, так как послу поручено передать заявление лично министру, и попросил Вермана дать знать об этом Риббентропу…
– Дело, по которому мы добивались встречи с министром, товарищ Козырев, никак нельзя было доверить второстепенным чиновникам, – пояснил мне Бережков, видимо забыв, что я и сам всё это хорошо знаю…
Ведь речь шла о заявлении, в котором от германского правительства требовались объяснения в связи с концентрацией германских войск вдоль границ Советского Союза.
Из Москвы… пока была связь… в течении дня 21 июня несколько раз звонили по телефону. Посла торопили с выполнением поручения.
Но сколько Бережков и другие… в том числе и я… ни обращались в министерство иностранных дел Германии, ответ был все тот же: Риббентропа нет, и когда он будет, неизвестно. Он вне пределов досягаемости, и ему, дескать, даже не могли сообщить о нашем обращении.
Когда Бережков в очередной раз уже вечером позвонил в министерство иностранных дел, взявший трубку чиновник вежливо произнес стереотипную фразу: – Мне по-прежнему не удалось связаться с господином рейхсминистром. Но я помню о вашем обращении и принимаю меры…
На замечание Бережкова, что ему придется по-прежнему его беспокоить, поскольку речь идет о неотложном деле, его собеседник любезно ответил, что это нисколько того не утруждает, так как он будет дежурить в министерстве до утра.
Вновь и вновь звонил Бережков на Вильгельмштрассе, но безрезультатно… Внезапно в 3 часа ночи, или в 5 часов утра по московскому времени уже в воскресенье 22 июня, раздался телефонный звонок.
Какой-то незнакомый грубый голос сообщил ему, что рейхсминистр Иоахим фон Риббентроп ждет советских представителей в своем кабинете в министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе.
– Уже от этого лающего чужого голоса, от чрезвычайно официальной фразеологии повеяло чем-то зловещим, – признался мне взволновано Бережков.
Но, отвечая тому, Бережков сделал вид, что речь идет о встрече с министром, которой советское посольство добивалось.
На что голос на другом конце провода сказал Бережкову: – Мне ничего не известно о вашем обращении… мне поручено лишь передать, что рейхсминистр Риббентроп просит, чтобы советские представители прибыли к нему немедленно.
– Личный автомобиль рейхсминистра уже находится у подъезда советского посольства. Министр надеется, что советские представители прибудут незамедлительно…, – добавил грубо немец…
Бережков тут же доложил всё это полпреду Деканозову и они немедленно отправились в германский МИД.
Выйдя из ворот советского посольского особняка, они увидели у тротуара черный лимузин «мерседес».
За рулем сидел шофер в темном френче и в фуражке с большим лакированным козырьком. Рядом с ним восседал офицер из эсэсовской дивизии «Тотенкопф». Тулью его фуражки украшала эмблема – череп с перекрещенными костями.
На тротуаре, ожидая их, стоял в парадной форме чиновник протокольного отдела министерства иностранных дел.
Он с подчеркнутой вежливостью распахнул перед ними дверцу.
Посол и Бережков, который отправился с Деканозовым в качестве переводчика на эту ответственную беседу, сели на заднее сиденье, чиновник устроился на откидном стуле.
Машина помчалась по пустынной улице ещё дремлющего Берлина.
– Справа промелькнули Бранденбургские ворота. За ними восходящее солнце уже покрыло багрянцем свежую зелень Тиргартена. Все предвещало ясный солнечный день…, – передал Бережков мне свои ощущения в тот момент. Выехав на Вильгельмштрассе, они издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел.
Хотя уже рассвело, подъезд МИДа с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами.
Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты.
Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу.
Они вышли, ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп.
– В голове у меня тогда, товарищ Козырев, мелькнула тревожная мысль – неужели это война? Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время?, – описал мой собеседник свои мысли в тот исторический момент.
Фоторепортеры и кинооператоры неотступно сопровождали их. Они то и дело забегали вперед, щелкали затворами, когда наши представители поднимались по устланной толстым ковром лестнице на второй этаж.
Там… как я и сам хорошо знал, в апартаменты министра вел длинный коридор. Вдоль него, по словам Бережкова, в их приезд, вытянувшись, стояли какие-то люди в форме.
При их появлении они гулко щелкали каблуками, поднимая вверх руку в фашистском приветствии.
Потом они повернули направо, в кабинет министра.
– Там… в глубине комнаты стоял письменный стол, – описывал кабинет Риббентропа Бережков. – В противоположном углу находился круглый стол, большую часть которого занимала грузная лампа под высоким абажуром. Вокруг в беспорядке стояло несколько кресел.
– Знакомая картина, – мелькнула у меня мысль.
Сначала зал кабинета показался Бережкову пустым. Только за письменным столом сидел Риббентроп в будничной серо-зеленой министерской форме. Оглянувшись, Бережков и Деканозов увидели в углу, справа от двери, группу нацистских чиновников.
Когда наши представители через всю комнату направились к Риббентропу, эти люди не двинулись с места. Они на протяжении всей беседы оставались там, на значительном от них расстоянии. По-видимому, они даже не слышали, что говорил Риббентроп… Так велик был этот старинный высокий зал, который должен был, по замыслу его хозяина, подчеркивать важность персоны гитлеровского министра иностранных дел.
Когда Деканозов и Бережков вплотную подошли к письменному столу, Риббентроп встал, молча кивнул головой, подал руку и пригласил пройти за ним в противоположный угол зала за круглый стол.
У Риббентропа, по словам Бережкова, было опухшее лицо пунцового цвета и мутные, как бы остановившиеся, воспаленные глаза.
– Он шел впереди нас, опустив голову и немного пошатываясь.
«Не пьян ли он?», – промелькнуло у меня в голове, – поделился своими со мною тогдашними мыслями Бережков.
После того как они уселись за круглый стол и Риббентроп начал говорить, его предположение подтвердилось.
– Он, видимо, действительно основательно выпил, – с возмущением сказал мне Бережков и продолжил рассказ…
Деканозов так и не смог изложить наше заявление, текст которого они захватили с собой.
Риббентроп, повысив голос, сказал, что сейчас речь пойдет совсем о другом. Спотыкаясь чуть ли не на каждом слове, он принялся довольно путано объяснять им, что германское правительство располагает данными относительно усиленной концентрации советских войск на германской границе.
Игнорируя тот факт, что на протяжении последних недель советское посольство по поручению Москвы неоднократно обращало внимание германской стороны на вопиющие случаи нарушения границы Советского Союза немецкими солдатами и самолетами, Риббентроп заявил, будто советские военнослужащие нарушали германскую границу и вторгались на германскую территорию, хотя таких фактов в действительности не было. Далее Риббентроп пояснил, что он кратко излагает содержание меморандума Гитлера, текст которого он тут же и вручил Деканозову.
Затем Риббентроп сказал, что создавшуюся ситуацию германское правительство рассматривает как угрозу для Германии в момент, когда та ведет не на жизнь, а на смерть войну с англо-саксами.
– Всё это, заявил Риббентроп, – расценивается германским правительством и лично фюрером как намерение Советского Союза нанести удар в спину немецкому народу. Фюрер не мог терпеть такой угрозы и решил принять меры для ограждения жизни и безопасности германской нации. Решение фюрера окончательное.
– Час тому назад германские войска перешли границу Советского Союза, – взяв себя в руки, с трудом выдавил из себя Риббентроп.
Затем Риббентроп принялся уверять советских дипломатов, что эти действия Германии не являются агрессией, а лишь оборонительными мероприятиями. После этого Риббентроп встал и вытянулся во весь рост, стараясь придать себе торжественный вид.
Но его голосу явно недоставало твердости и уверенности, когда он произнес последнюю фразу: – Фюрер поручил мне официально объявить об этих оборонительных мероприятиях…
Деканозов и Бережков также встали. Разговор был окончен.
– Тогда, товарищ Козырев, мы узнали, что Вы были правы… и в тот момент снаряды уже рвались на нашей земле. После свершившегося разбойничьего нападения война была объявлена официально… Тут уж нельзя было ничего изменить, – сказал мне Бережков с ноткой извинения в мой адрес за недоверие и продолжил…
Прежде чем уйти, Деканозов сказал гневно Риббентропу: – Это наглая, ничем не спровоцированная агрессия. Вы еще пожалеете, что совершили разбойничье нападение на Советский Союз. Вы еще за это жестоко поплатитесь…
На этом Деканозов и Бережков торжественно повернулись и направились к выходу.
– И тут произошло неожиданное…, – с иронией в голосе продолжил Бережков… – Риббентроп, семеня, поспешил за ними. Он стал скороговоркой, шепотком уверять их, будто он лично был против этого решения фюрера.
И что он даже якобы отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Лично он, Риббентроп, считает это безумием. Но он ничего не мог поделать. Гитлер принял это решение, он никого не хотел слушать…
– «Передайте в Москве, что я был против нападения», – услышали мы последние слова рейхсминистра, когда уже выходили в коридор…, – добавил со смешком Бережков.
– Как это похоже на моего знакомого…, – с сарказмом подумал я.
На улице, Деканозова и Бережкова встретила толпа репортеров, снова защелкали затворы фотоаппаратов, зажужжали кинокамеры… уже ярко светило над Берлином солнце.
Они подошли к черному лимузину, который все еще стоял у подъезда, ожидая их.
– По дороге в посольство мы молчали, – продолжал свой рассказ Бережков, – но моя мысль невольно возвращалась к сцене, только что разыгравшейся в кабинете нацистского министра.
– Почему он так нервничал, этот фашистский ублюдок, который так же, как и другие гитлеровские заправилы, был яростным врагом коммунизма и относился к нашей стране и к советским людям с патологической ненавистью? Куда девалась свойственная ему наглая самоуверенность?
– Конечно, он лгал, уверяя, будто отговаривал Гитлера от нападения на Советский Союз. Но все же что означали его последние слова? , – задавался вопросами Бережков, а я размышлял:
– Возможно, что у Риббентропа в тот роковой момент, когда он официально объявлял о решении, которое в конечном итоге приведёт к гибели гитлеровского рейха, возможно, шевельнулось какое-то мрачное предчувствие… И не потому ли он принял тогда лишнюю дозу спиртного?.. , – подумал я мрачно.
Поблагодарив Бережкова за информацию, я озаботился своими дальнейшими действия.
– И так… помешать войне у меня не получилось… и что теперь делать?
– Война план покажет, – решил я.
Выглянув в окно, я заметил, что здание посольства уже усиленно охраняется. Вместо одного полицейского, обычно стоявшего у ворот, вдоль тротуара выстроилась теперь целая цепочка солдат в эсэсовской форме.
Связь посольства с внешним миром была прервана … ни один телефон теперь не работал…
Деканозов заперся у секретчиков и составлял депешу в Москву…
В 6 часов утра по московскому времени все собрались у приемника, ожидая, что скажет Москва…
Но все наши станции передали сперва урок гимнастики, затем пионерскую зорьку и, наконец, последние известия, начинавшиеся, как обычно, вестями с полей и сообщениями о достижениях передовиков труда.
С недоумением всем думалось: неужели в Москве не знали, что уже несколько часов как началась война? А может быть, действия на границе расценены как пограничные стычки, хотя и более широкие по масштабу, чем те, какие происходили на протяжении последних недель?..
Пока народ был занят поиском ответов на эти вопросы я пробирался в кабинеты ответтоварищей и чистил их сейфы от списков наших агентов и другой нежелательной информации… которую те не уничтожили, считая всё это паникёрством…
Надо сказать, что ни мои вчерашние предупреждения… ни сегодняшний свершившийся факт войны не производили того эффекта, на которое рассчитывало моё подсознание…
Я с этим уже несколько смирился… Вся советская пропаганда подготовила советских людей и не только… советских… к тому, что если Германия и нападёт… то образно говоря: «и Слава Богу»… «не мы агрессоры»…
Все были тут в полпредстве уверенны … и даже наш военный атташе товарищ Тупиков… что «…мы через месяц будем в Берлине…»
Кстати… кто мне вчера поверил безоговорочно о нападении сегодня Германии на СССР был именно он…
– Товарищ Козырев, я и сам за три с половиной месяца послал в Москву до полусотни шифровок с предупреждением, – сказал он мне тогда. И добавил: – Правда сроки разные были… то 25-26 апреля…, то 15 мая… то вот 22 июня…
Затем он с боевым задором повесил в посольском зале для приёмов огромную карту Европы и стал всем охочим пояснять, как Красная Армия сейчас подходит уже к Варшаве и Кёнигсбергу… Добавляя, что командующий самым главным военным округом, а теперь фронтом – Западным, является легендарный испанский герой танкист – товарищ Павлов и он как даст немцам… из Белостокского выступа «… те в миг до Берлина откатятся»…
Я не стал ничего говорить паркетному стратегу, просто зная, что там происходит на самом деле…
С ним вступили в спор другие «кутузовы» и стали с энтузиазмом доказывать тому, что вначале наши будут изматывать немцев в предполье перед «линией Сталина», а только потом погонят до Берлина, а то и до Ла-Манша…
Где уже по дороге … освобождая разные там Брюсели и Париж в придачу… Вот так начинался самый длинный день в году – 22 июня 1941 года в полпредстве СССР в Берлине… Никакого уныния и страха не было, все верили в нашу очень скорую Победу!
