Перевал

Каспар бросил на стол одну из последних золотых монет Паласара. Она стоила вдвое больше, чем можно было сторговать сегодняшний постой, но в пылу ненависти Каспар утратил часть рассудительности.

– Деньги? – ухмыльнулся он. – Вот что такое настоящие деньги. Сейчас ты выставишь нам еду, бочонок-другой пива, а потом мы подумаем, не разогнать ли огнем жалкое логово бродяг.

Марк казался обескураженным. Ему не хотелось быть неучтивым с Каспаром, которого могло воспламенить любое возражение. Каспара он знал хорошо, а в прежние времена у него самого чуть что не так – руки чесались хвататься за оружие. Но не отдавать же в самом деле гостей, положившихся на его гостеприимство, пусть и цыган, на растерзание безжалостным наемником. Тем не менее Марк счел за лучшее промолчать и ушел заниматься приготовлением трапезы.

Скоро зала снова наполнилась людским гамом. Солдаты ели мясо, сготовленное кухарками для цыган, пили пиво и брагу и играли в кости на помельчавшую в ходе многих разменов монету. Каспар отправил Вильямсона заниматься лагерем и лошадьми и сидел за столом с Дамисом и Петерфинном.

– Сейчас перекусим, а потом сожжем всех этих зверей, – предложил Каспар своим десятникам.

– Да стоит ли? Хорошо сидим, – лениво отозвался Петерфинн и залил в горло кружку горчичного эля.

– Не знаю, – поддержал товарища Дамис, – восточные господа не слишком жалуют, когда трогают цыган. Ты бы сошелся за такое дело сначала с хозяином. Может, ему не по нраву шуметь.

– Его нигде нет, – ответил Каспар, оглядывая залу. – А нашему народу в пору размяться. Да и не все ли нам равно, что он там считает? Мы его охраняем от всяких угроз. Он нам платит. Так начнем истреблять эти угрозы сегодня же.

– Пропал? Небось якшается твой падишах с цыганами. Ты бы пошел проверил, – посоветовал Дамис.

Никого, кроме Каспара, не радовало устраивать резню на полночи. Выгода от грабежа могла переселить нехотение, но цыгане редко возили с собой богатства, способные выдержать дележку на четыре десятка.

В задумчивости от повисшего на волоске решения Каспар вышел наружу и осмотрел лагерь. Удостоверился, что часовые назначены, что лошади заведены в стойла и получили корм. Заглянул в пустую Паласарову кибитку. Кроме большого, обитого железными полосами сундука, в ней было несколько мешков сена, корзина овса, несколько покрывал и утварь, которой Паласар думал пользоваться в походе. Самого Паласара нигде не было. Каспар вернулся к Марку, но среди солдат его тоже не было.

«Уж не у цыган ли он в самом деле», – подумал Каспар, когда на пороге появился Паласар и жестом поманил его к себе.

– Я поговорил с бароном Лачо, – начал Паласар, снаружи затворяя за ними тяжелую дверь залы. – Он шлет тебе сердечный привет, изъявление покорности и просит дозволения остаться здесь до рассвета со своими людьми.

– А если привязать одну половину Лачо к одной лошади, а другую половину к другой…

– То ты все равно ничего не изменишь в этом мире, – урезонил его горячность Паласар. – Насчет позволения можешь не утруждаться. Я уже разрешил Лачо оставаться здесь со своим племенем сколько они пожелают. И не надо делать на меня такое лицо. Я плачу тебе, чтобы ты защищал меня от моих врагов, а не от моих друзей. Тебя удивляет, что я вожу дружбу с цыганами? Передай людям, что бойни сегодня не будет, а потом поведай, почему ты так ненавидишь их племя.

– Их все ненавидят. Курфюрст издал закон, приговаривающий всех цыган без различия пола и возраста к смерти. Просто к смерти – это не самый суровый закон в здешних местах. Есть княжества, где цыган, если поймают…

– Я наслышан про драконовские законы против их племени, но ты бы не стал отдавать должное закону, который не отвечает чему-то в глубине твоей души. Этот закон вызывает к жизни какую-то давно похороненную ненависть. Верно?

На это Каспар промолчал.

– Здесь становится холодно, – добавил Паласар, чтобы прервать затянувшееся молчание, и в доказательство дунул паром Каспару в лицо, но Каспар ушел в свои мысли, и не стоило вырывать его в мир раньше времени. – Вернемся, поедим как следует. Там оно и забудется.

Каспар молча согласился.

– Не выгорело дельцо, – ухмыльнулся Дамис, видя возвращающегося к их столу мрачного Каспара, за которым невозмутимо плыл, возвышаясь на добрую голову, Паласар. – Как я и говорил, у них он был. Все они одного поля ягоды.

– Напьемся и выспимся. Большего не надо, – отвечал захмелевший Петерфинн.

– Судя по вашему виду, вы сполна обсудили наших неспокойных соседей, – повел речь Дамис, когда Каспар с Паласаром уселись за стол. – Замечу, что история трепетной нелюбви нашего товарища к цыганам имеет давние корни.

– Нет никакой истории, – перебил десятника Каспар. – У меня был старший брат, который умер от чумы. Я был слишком мал, чтобы узнать, что мой брат – умер. Я был из хорошей семьи. Моя мать сказала, что его забрали цыгане, потому что он плохо себя вел. Вот и все.

– И с тех пор ты плохо себя ведешь, чтобы пришли цыгане, и ты смог отомстить им за брата, хотя давно знаешь правду? – подвел черту под короткой и бессмысленной историей ненависти Паласар.

Дамис усмехнулся, Петерфинн из вежливости пьяно хрюкнул, потому что решил, что пропустил умную шутку.

– Люди – поразительные существа. Тайники душ не перестают меня удивлять. Надеюсь, когда-нибудь ты снимешь с себя тяжкий груз этого заклятия, – добавил Паласар.

– Ко времени ты вспомнил про тайны, – сменил неприятную тему Каспар. – Расскажи-ка, куда наша замечательная дружина ведет столь примечательного чужеземца?

– В замок, – ответил Паласар.

– Какой, чей?

– Не время знать, какой и чей. Пока и этого довольно.

– Но как я буду выбирать дорогу, если не знаю, куда мы идем?

– А ты не будешь выбирать дорогу, Каспар. Никто из вас не будет.

– Ты, стало быть, знаком с окрестными дорогами лучше нас?

– Этого я не говорил. Мы не выбираем дорогу, дорога выберет нас.

– Софистика не поможет тебе завтра. Я буду следовать за тобой целую неделю, хотя бы тебе взбрело в голову ходить кругом вокруг двора Одноглазого Марка. Это я обещал. За своих людей я не ручаюсь.

– Отчего ж, – встрял Дамис, видя, что Паласар медлит с ответом. – Если любезному сейиду угодно, мы с удовольствием походим кругами. За хождение кругами редко так хорошо платят. Походить кругами неделю, чтобы получить вторую половину награды, – мы с этим справимся!

– Вот видишь, – Паласар показал на Дамиса. – Они не против.

– Пора выметаться из-за стола, – сказал Каспар. Дамису он указал на Петерфинна и приказал: – Веди его в комнату. Я соберу людей. Часть отправлю спать на конюшню. Цыгане и наши полдюжины лошадей – у меня от этого совпадения нехорошие мысли. Ты будешь спать?..

– В комнате, – ответил Паласар на незаконченный вопрос. – Еще будет возможность поломать бока о доски и исколоться о солому.

Говорят, что дьявол мертв и зарыт в Киларни!Говорят, что он воскрес, у бриттов служит в армии!

Донеслась с лестницы одна из застольных песен Петерфинна, потом послышался грохот, лязг и ругань на нескольких языках. Дамис не справился с пьяным товарищем, и они вдвоем повалились в проходе вместе с оружием.

– Что разлегся? Поднимай живот, обормот! – раздался окрик Петерфинна, который хмельной ловкостью оказался на ногах раньше Дамиса. – У жены мохнатая штучка, мохнатая штучка, мохнатая штучка… – Затихающее пение донеслось из глубины комнат второго этажа.

– Мохнатая штучка! Показала мне ее в воскресенье. В понедельник вернет скорняку! – против воли закончил куплет Каспар, слышавший эту ирландскую песню сто и один раз.

Солдаты зашевелились и стали разбредаться по лавкам и углам. Каспар поймал несколько более пьяных и кого отволок, кого пинками прогнал спать на конюшню. Теперь, как будто, все было готово для ночлега. Каспар взял у Марка шерстяное покрывало и сказал тушить свечи. Он улегся на пол рядом с печью и подумал над прошедшим днем. Если не считать цыган, день прошел спокойно.

Входная дверь в темноте то и дело отворялась, отчего по лицу пробегал легкий ветерок. Это солдаты бегали мочиться с пива. Каспару казалось, что прикосновение сквозняка он ощущает не кожей, а, как кот, бровями. Приглушенные голоса солдат не давали заснуть. Люди ворочались, задевали в темноте вещи и друг друга. Кожаные ремни, кольчуги, ножны, доспехи, застежки, лавки: все скрипело и лязгало. Но скоро люди угомонились, звуки стихли, и из ленивой дремы Каспар отошел к настоящему крепкому сну.

Проснулся он рано, когда первые солдаты очнулись ото сна и потянулись на улицу сливать то, что не было слито вечером. Можно было еще поспать, но на душе стало тревожно за лошадей, и Каспар поднялся проверить. На конюшне все было цело. Солдаты почти все на месте, точно их можно будет сосчитать только во время сборов. В кибитке Паласара тоже все в порядке. Баркарна – огромных размеров молчаливый вояка – мирно спит на соломе, привалившись к таинственному сундуку. Отправить его сюда было светлой мыслью Вильямсона. Никому не захочется проверять, крепко ли спит человек с топором в руках и крепко ли заперт сундук, привалившись к которому он спит.

Взглянув на табор, Каспар увидел, что цыгане кончают запрягать повозки. Если бы не фырчание и храп лошадей, их сборы были бы бесшумными. Со стороны табора шел Паласар. Каспар обратил внимание, что теперь, на свету, он на самом деле выглядит моложе, чем казался в полутемных харчевнях постоялых дворов.

– Недоброе утро, – произнес Паласар, подойдя к своей кибитке.

– Мы обычно говорим доброе утро, – поздоровался Каспар.

– Да, но оно в самом деле недоброе! Не для этих бедняг.

– Меня не касаются их заботы, если они не касаются нас.

– Боюсь, касаются. Лачо, их барон, я рассказывал о нем вечером, говорит, что в лесу дьявол.

– Дьявол? Вот прямо с рогами и копытами? – шутливо переспросил Каспар.

– Бэнга. Вэшитко бэнга, что на их языке означает лесной дьявол, хотя какое представление имеют цыгане, говоря о дьяволе, для меня скрыто. Не думаю, что тот твой с рогами и, как ты говоришь, с копытами. У них была женщина, мудрая женщина, сведущая в Искусстве. Она сказала, что в лесу живет дьявол, и отправилась в лес, чтобы учиться у него. Но третьего дня ее нет, они думают, что дьявол убил ее, и им опасно ждать. Ночью ее ученица гадала на ее смерть. Она разрезала курицу, но когда она просила дьявола отпустить ту женщину, выпотрошенная курица ожила. Теперь они боятся и уходят. Пойдут за Хундретвассер, подальше от этих мест.

– Разрезанная курица ожила! Какая редкость. Они что, никогда не режут кур? – отмахнулся от предостережения Каспар.

– Она кое-что знает, ученица, о том, про что говорит. Я могу свидетельствовать об этом. – Паласар посмотрел на Каспара со снисходительной менторской улыбкой и вытащил из-под плаща мешок. – Не хотелось выпускать ее раньше времени. – Улыбка Паласара стала печальной, и он перевернул мешок, из которого выпала перемазанная кровью курица.

У нее не было ни головы, ни ног, но крылья продолжали биться, пытаясь поднять безголовое тело.

– О боже! – воскликнул Каспар, присев рядом с птицей. – У нее же нет внутренностей и головы! Сколько она провела в мешке?

– Ее закололи в полночь, – сообщил Паласар. – Ты, видно, зарезал немало кур. Может, ты можешь это объяснить? Цыгане ждали, что колдовство растает с первыми лучами солнца, но курица жива. Тогда они позвали меня, но я мало смог им помочь. Я не ведаю тайн их колдовства. Жертва не была принята, и это предупреждение всем нам – мне ясно не более этого.

– Здесь уже нечего проткнуть или разрезать. Это кусок мяса. – Каспар достал нож и пригвоздил им тушку к земле, но крылья не переставали беспомощно биться. – Никогда не видел ничего подобного.

– Вечно такая беда с вами: вы такие самоуверенные, смелые, всезнающие, но покажи вам безголовую курицу, и куда эта бравада пропадает? Куда девается? Сейчас ты в замешательстве, но пройдет полдня, и ты будешь говорить об этом как о незначительном. Тебе пора собирать людей.

– А что делать с курицей? Закопаем ее, – предложил Каспар.

– Если бы я хотел от нее избавиться, то не забрал бы у цыган, – не согласился Паласар. Курица была ему нужна. – Если вокруг нас сильная магия, то эта курица поможет нам следить за ней. Как движение воды в запертой трубке предсказывает непогоду, поведение курицы поможет мне видеть, что творится вокруг. Я оставлю ее. Нам нужно торопиться.

Перед дверью Одноглазого Марка начали собираться солдаты. Каспар отправился к ним и приказал седлать лошадей и запрягать повозку. Привычная работа отвлекла его от тайны цыганского гадания.

Скоро все были построены в походный порядок: тридцать девять человек, Каспар и Паласар.

– Теперь нам нужно направление, – потребовал Каспар, подъехав к Паласару, сидящему в кибитке на месте возницы.

– Туда – указал Паласар в сторону леса, повертев в руках небольшой стеклянный шар.

Его наниматель выглядел тревожно, и это напомнило Каспару о необычных обстоятельствах сегодняшнего утра.

– Там нет дороги, – заупрямился Каспар. – Это поле, а за ним непроходимый лес.

– Я вижу примятую колею прямо у нас под ногами.

– Это не дорога. Это кто-то вез сено с покоса, – Каспар не был уверен насчет сена, но на то, что тут не было дороги, он был готов поставить весь свой заработок.

– Но моя повозка тут пройдет.

– А что дальше? – не понимал Каспар. – Это не дорога. Какой-то крестьянин или сам Марк проехал ночью срубить себе леса. – Идея с лесом выглядела более убедительно, чем сенокос. – В самый лес она не ведет. Марк сказал бы мне, если бы тут был путь куда-то да чьи-то замки.

– Посмотрим, – равнодушно ответил Паласар, понимая, что Каспар, может, и силен в убеждениях, но под тяжестью дубовой упрямости в конце концов уступит.

– Хорошо. Ты же заплатил за наше время.

Отправив десять человек под началом Петерфинна вперед, Каспар расположил свой десяток с двух боков кибитки, отряд Дамиса должен двигаться сзади, а еще в ста шагах позади замыкали караван десять Вильямсона. Повозка медленно покачивалась на кочках, оставляя в топкой земле глубокие следы. Вскоре Петерфинн, далеко оторвавшийся от Каспара, достиг леса. От него вернулся гонец, передавший, что нашли дорогу в лес. Каспару, который ждал других известий, пришлось смириться с тем, что продвижение грозит затянуться, и они не будут ходить кругами вокруг двора Одноглазого Марка. Гордость Каспара была уязвлена второй раз утро, но только крохотным уколом. Он был готов сменить тон и принять правоту Паласара. Не всегда же оказываться правым. Главное, чтобы Паласар не стал язвить, но алхимик был мудр и не стал.

– Четверо пусть разведают лес, но недалеко, на двести шагов. Передай! – Каспар отослал гонца обратно, и караван пополз следом.

– Тропа, – произнес Каспар, когда караван подошел к опушке и соединился с отрядом Петерфинна. – Она ведет куда тебе надо? – спросил он у восседающего на месте возницы Паласара.

– Будем уповать, – с фатализмом, к которому окружающие начали привыкать, ответил Паласар. – Другой тропы окрест я не вижу, а эта тропа проторена, как для нас.

Цыганка с картами,Тропа тореная,Стезя исхожая,Сырой чертог.Быть может, чернаяТемница княжияМладого витязяНаново ждет.

Затянул Петерфинн что-то тоскливое.

– Много он знает этих песен? – вполголоса спросил Паласар.

– О, тысячи! – поделился печалью Каспар. – У вальхов или, как они себя называют, кельтов он был бардом, музыкантишкой навроде северных скальдов.

– Песнопевец? – с грустью уточнил Паласар. Каспар почувствовал, что наконец нашелся предмет, дарующий ему с чужеземцем согласие сердец.

– И былиносказитель, – со всей возможной скорбью присовокупил Каспар. – Он читает наизусть Беовульфа, Нибелунгов, Сноррову Эдду и без счета песен про сидов и гаэлов. Только его лучше об этом не спрашивай, потом не заткнешь. Но давно уж старина Петерфинн променял арфу на кольчугу и теперь пробивает сердца не метким словом, а острым мечом.

– Выбрал достойное занятие, стал человеком, но не избавился от старых привычек, – удрученно закончил Паласар. – Хотя я и сам был известен как рассказчик историй, но тут совсем другая материя!

– Именно, – согласился Каспар, после чего отъехал к герою разговора: – Дорога проходима? – спросил он у песнопевца и былиносказителя.

– На первые двести шагов, – доложил со слов разведчиков Петерфинн, и Каспар приказал заходить в лес.

Среди деревьев пришлось принять строй плотнее. Дорога петляла. Чтобы не теряться из виду, отрядам спереди и сзади пришлось подойти вплотную к повозке. Кроме того, дорога была узкой. Рядом с повозкой мог иди только пеший, конный же рисковал в любой момент наткнуться на ветку и оказаться на земле. Пришлось отрядам вытянуться в колонну. Вначале лес был редок, но они продолжали спускаться с гор, и чем дальше они шли, тем плотнее становился строй деревьев.

Когда минул полдень, кроны сомкнулись над тропой, и в лесу стало мрачно и беспросветно, как в сумерках. Колеса стали чаще наезжать на корни деревьев, отчего Паласара качало на облучке. Двигались медленно, но без остановок. К вечеру лес стал странен. На ветках деревьев солдаты замечали зеленые почки, а на земле, где не было даже травы, росли одинокие цветки. То ли ветер так искусно качал цветы, то ли обман зрения преследовал людей, но многим казалось, что их куцые головки поворачиваются вслед за идущими.

– Мне кажется, что цветы следят за нами, – пожаловался Петерфинн, когда караван остановился на ночлег.

– Покажи, которые из них следят за тобой, и я буду рубить им головы, по одной за грош, – предложил Дамис.

– Тогда уж померимся силами, кто из нас больше одолеет! – не принял такую сделку Петерфинн.

Несмотря на шутки, тревога в отряде нарастала. Странности леса, цыгане, неизвестность маршрута не поднимали духа. Не дожидаясь захода солнца, Каспар скомандовал остановку на ночлег.

Конные спешились. Солдаты развели костры и стали готовить еду. Ответственные за лошадей начали распаривать в котле овес. Того мха, что можно было найти на полянах, не достало бы и одной лошади.

Все время приготовлений Паласар провозился в кибитке с курицей, но когда поспела еда, он, так ничего путного от нее не добившись, вышел и подсел к костру Каспара и десятников. Он взял круглый край черствого хлеба, как на тарелку, покидал на него куски мяса из котелка с непонятной похлебкой, которую сварили наемники, и стал пытаться жевать крупные куски мяса, временами отламывая от края куски хлеба, чтобы ими протолкнуть жесткие комки волокон в горло.

– Послушай, – обратился Дамис к Паласару, – мы все: я, Вильямсон, Петерфинн нанимались к тебе, но ты всем отказал и выбрал Каспара. Почему?

– Я отвечу, только мой ответ будет правдив и поэтому не придется по душе каждому, – предупредил Паласар.

– Мы же не против правды, друзья? – не смутился Дамис. – Мы иногда бываем против того, кто, когда, кому и в какой форме ее излагает, но не против самой правды как, так сказать, высокой идеи тонкой материи. Можешь говорить и ничего не стесняться.

– Я отказал Вильямсону, потому что он слишком труслив. Если бы я взял отряд с ним во главе, то мне потребовался бы второй отряд, чтобы охранять первый. Я отказал Дамису, потому что он слишком зол и жаден. Если бы я шел с отрядом с ним во главе, то мне потребовался бы второй отряд, чтобы охранять меня от первого. Петерфинну я отказал, потому что он слишком много врет и сочиняет. Если бы я шел в его отряде, то мне потребовался бы второй, чтобы видеть свет и знать, куда идти. А потом мне было знамение, что вести меня должен некто Каспар, и я стал дожидаться его возвращения.

– Что за знамение? – спросил Дамис.

– Звезды подсказали, – соврал Паласар.

– И что ж это за звезды? – упорствовал Дамис.

– А ты поймешь мой ответ? – не уступал Паласар.

– А чего ж нет?

– А чему ж нынче равен параллакс субсолярной эклиптики Альдебарана? – ввернул Паласар. – А коли не знаешь, то что тебе до звезд!

– Уел! – признал поражение Дамис, поняв, что если Паласар захочет, то в вопросах наблюдения звезд обведет его вокруг пальца.

Вильямсон выслушал свою отповедь спокойно, но уличенный Петерфинн в гневе вскочил на ноги, как только Дамис закончил свой разговор.

– Это ложь! Я не лгал тебе! – набросился он на Паласара.

Повисло короткое молчание. Паласар раздумывал, что следует ответить. Разбить ли Петерфинна с помощью неопровержимых доказательств из его собственных реплик. Так можно нажить врага. Или сгладить «форму изложения» правды. Смех, которым наемники встретили защиту Петерфинна, избавил Паласара от выбора. Он попал в точку, и никаких доказательств не требовалось. Под общий хохот ирландца усадили обратно. Стараясь перекричать спадающий смех, Дамис пытался привлечь к себе внимание:

– Нет, нет, послушайте! Конечно, он много сочиняет. Но при этом не все, что сочиняет брат Петерфинн, настолько вранье, как полное вранье. Вот один раз, вернувшись из какой-то сомнительной авантюры, он рассказал, что на обратном пути повстречал заколдованный замок, который охранял тролль, который заставлял всех путников играть с ним в шахматы. Тех, кто проигрывал, он, тролль то есть, а не Петерфинн, сжирал, разумеется. Наш герой обыграл его, отчего бедняга так ошалел, что задохнулся и умер, проглотив собственный язык. В замке Петерфинн нашел и ублажил ни много ни мало сорок прекрасных девственниц. Я решил, что это обычные выдумки, не стоящие и кружки эля, но через неделю до меня дошел слух, что на женский монастырь, что днях в нескольких не таких уж многих от перевала, епископ наложил епитимью за то, что какой-то бродяга за игрой в кости подпоил вратников сонным зельем и сорок не сорок, но, видно, от души пожеребил… Сведения о приметах бродяги…

– Это вышло случайно! Я уже покаялся в этом! – подорвался на защиту своей чести Петерфинн.

– Мне-то что. Я просто рассказываю.

– Дьявол завладевает душой на время, а Бог живет в ней вечно!

– Пускай, мне-то что. Я историю рассказал.

– Отступник!

– Трепло!

– Антихрист!

– Враль!

– Гори в аду!

– Зашей рот!

– Тысяча чертей!

– И что?

– Тебе в грызло!

– Кукарекало законопать!

Паласар выслушал перебранку, нашел ее милой и отложил в памяти для будущих времен. Приятно поежась от вечернего холодка, алхимик протянул ноги вплотную к костру. Он казался вполне умиротворенным, хотя забавное словечко «кукарекало» навело его мысли на бедную куру, что ни жива, ни мертва валялась в его мешке в повозке.

– Знатная обувка, – похвалил сапоги Паласара Вильямсон, когда остальные затихли.

– Да, редкость. Сшиты царским сапожником в Киренах из самой необыкновенной кожи на свете. Какой год ношу без сноса.

– Должно быть, это крокодил или бегемот? – предположил Вильямсон, на что Петерфинн неприлично фыркнул.

– У бегемотов нет чешуи, – влез Каспар. – Для змей эта чешуя слишком большая. Это крокодил. Однажды я ходил в караване купца, у которого были крокодиловые перчатки вточь как эти.

– Сказать по правде, – улыбнулся Паласар, – это – дракон. Мои сапоги из шкуры дракона.

– А ты не думал, что тебя надули? – усмехнулся Каспар.

– Зачем меня надувать? – Паласар опять улыбнулся, думая про себя, когда же всюду лезущее всезнание Каспара насытится унижением своего хозяина. – Я сам видел, как плоть чудовища сдирают с остова, как вырезают зубы и когти, как пилят и дробят кости, как вертят в мотки двужильные связки, как собирают в прозрачные сосуды желчь, соки и черную кровь, как запечатывают в кувшины драгоценные органы, как оборачивают в шелка глаза с бездонными щелями. А уж кожи у нас тогда было столько, что достало бы на шатер для ста человек, и никто не ушел без доброго куска. Мой сапожник не стал бы менять ее на крокодила и рисковать головой ради мелкой наживы.

– Ты видел, видел… как убивали… дракона? – Петерфинн с трудом сглотнул. Его глаза вылезли из орбит. Он ни на миг не усомнился в правдивости Паласара. Для старого барда дракон отличался от крокодила главным образом размером, а вот бегемот был несусветной выдумкой сказочных болтунов, в которую человек, имеющий хоть каплю рассудка, никогда не смог бы поверить.

– Нет, конечно! Как убивают живого дракона, я не видел. Хотя почему конечно? – задумался Паласар. – Я достаточно насмотрелся на него живого, а потом на мертвого. Но убит он был в тишине своего убежища глубоко в пустыне, куда не смела ступить нога смертного, пока чудище было живо.

– Драконы бессмертны. Они могут спать веками в своих пещерах, охраняя сокровища. Какому же герою под силу убить страшнейшее из порождений дьявола? – Петерфинн оправился от удивления, вначале сразившего его, как удар молнии. Сейчас и он вслед за Каспаром почувствовал, что у него есть что-то общее с отстраненным чужеземцем. В кои-то веки кто-то, а не он, рассказывает про драконов.