Мидгард. Часть 2

– Откуда тебе стоять рядом или помнить об этом, когда ты немногим старше меня? – Ниам не выдала своего волнения. Лишь по тому, как замерли пальцы, ощупывавшие ремень в поисках невидимых изъянов и трещин, Ремли понял, что вспомнил верно.

– Отгадку я знаю! Ты пила молоко древней волчицы, которой заботу о тебе я поручал. От ее молока – пищи могучих мужей и воинственных дев – детство твое миновало быстрей, чем у прочих детей. Ты сама это знаешь, хоть не подашь вида! Я же сам старше, чем с виду кажусь, – объяснил Ремли. – Но если имя Ниам твое урожденное имя, ошибки не может быть.

– Пусть так. Тебе-то что? – спросила Ниам.

– Ничего в этом нет, но забавны мне кажутся по временам те узоры судьбы, что плетутся вокруг человеческих жизней, пальцев невидимых дивное кружево, в котором людям заблудшим, людям, забывшим корни, рода и общины, ослепшим в привычной покорности перед друг другом, мерещатся издревле боги и парки.

– Красиво сказано! – вздохнула Ниам, но тут же одернула себя и съязвила: – Ты записываешь за собой?

– Обхожусь без того, – вздрогнул Ремли. – Я за делом пришел. Теперь я хожу с Калибурном, точнее, он со мной ходит, а тебе дал расчет. Можешь идти.

– Сэр Калибурн сказал бы мне об этом сам, если бы так хотел. Но он послал тебя. – Ниам наконец отвлеклась от ухода за седлами. – Я знаю сэра Калибурна. Он захотел, чтобы мы это решили меж собой? Ты не первый, кто хочет странствовать с Калибурном вместо меня.

– И как споры такие пристало решать?

Ниам подхватила щит, которым раньше оглушила гостя по голове, и швырнула в Ремли, не ожидая, что после такого он оправится. Но Ремли поймал щит, словно брошенный ветром лист, и мягко отставил в сторону.

– Нет, честным приемом меня не возьмешь, – ответил Ремли на бросок. – Я б повернулся спиной, чтоб, как раньше, могла ты ударить, да где это видано – бить недруга сзади в голый затылок? Низость и подлость! И тебе бы ответить кровью за подлость, не будь ты девицей. Разумеется, если враг твой бежит, добровольно спиной повернувшись, подставив трусливую голову тылом, бить не зазорно в затылок, и в шею, и по хребту такого вояку. В базарной же свалке, в схватке кулачной, в трактирном бою низким поступком я такие удары считаю, но ущерба он мне не нанес, так иди себе с миром.

– Любой может поймать щит. Поборемся без оружия, – предложила Ниам и выставила вперед руки.

Они с Ремли сцепились, как греческие борцы.

– В игрищах древних, что просвещенный народ посвящал богам-олимпийцам, первенство было б твое, кабы женщин туда допускали, – процедил Ремли, ощущая на себе нечеловеческую хватку Ниам. Хоть плоть, сотканная пауками, была крепче любой человеческой, хоть колдовство удесятеряло его силы, но пришлось и ему припомнить, какими силачами вырастали люди, вскормленные молоком древней волчицы.

Никто из них не мог одолеть, пока Ремли не вспомнил легенду об Антее, который черпал силу от матери-земли. Тогда Ремли, подобно Гераклу, победившему Антея, поднял Ниам над головой.

– Кабы на игрища те допустили меня, второй тебе быть! – победно провозгласил он и швырнул Ниам в тщательно убранные седла. – Я победил, и тем спор наш решен. Уберись перед тем, как идти восвояси. – Ремли указал рукой на беспорядок.

– Ты теперь оруженосец, тебе и убирать, – поднялась, отряхиваясь, Ниам и, больше ничего не прибавив, вышла из конюшни.

– Сами управятся, – махнул рукой Ремли, оглядев нанесенные разрушения, и пошел проведать свою компанию.

В «Кильке», куда он отправил Уитби, Ремли первым делом подошел к трактирщику.

– Где могу видеть Уитби, снявшего комнату в столь дружелюбной обители?

– К которому рыцарь прошел? – подозрительно глянув на Ремли, спросил хозяин.

– Это он, мой Уитби. Его я ищу.

– По лестнице два пролета и налево вторая дверь. Только не много ли вас туда набилось? Комнату мне всю разнесете. Кто платить будет? – спросил трактирщик.

– Ты прав, управитель жилища. – Ремли выудил из-за широкого пояса причудливый золоченый кошелек, расшитый греческими буквами. Буквы не составляли надпись, а складывались в шараду, которую Ремли никак не удосуживался разгадать, потому что для этого нужно было отыскать знатока греческого языка, который имел бы больше интереса к шарадам, чем черствый Мельхиор.

– Сколько заплатим хозяину мы за обещанный кров? – спросил он у кошелька и перевернул его. Шарада сообщала, как пользоваться этой затейливой вещицей, но Ремли, в случае чего, прибегал к угрозам и справлялся со своим банкиром, не зная текста.

Две выпавшие на стол монеты он пододвинул к хозяину.

– Уитби тот, я скажу по секрету, порядочный скряга – под стать моему кошельку. Вечно нас принуждает ютиться в затхлых каморках. Я сниму еще одну комнату для себя, – уведомил хозяина Ремли.

Хозяин пальцем пододвинул к себе монету, затем вторую. Такая странная проверка подлинности его удовлетворила. Он не стал взвешивать монеты, пробовать на зуб и делать другие фокусы. Легкомысленно? Но кто знает все секреты? Может быть, за этим простым с виду движением монет к себе скрывался тщательно хранимый секрет многих поколений трактирщиков?

– Занимай любую свободную, только рыцарей бы сюда не водить, у меня скоромное место для простых людей, и плата у меня для простых людей, – ответил хозяин.

– Не тревожься, – пообещал Ремли. – Мы хоромы твои бранным людям не дадим в разорение. Сэр Калибурн нас покинет до ночи.

У Уитби вечер шел почти так, как представлял в воображении Ремли. При виде младенца Ричарда рыцарь, ссылаясь на Матфея, пробурчал что-то про горе беременным и питающим сосцами в те дни, но «те дни» недолго занимали его. Калибурн все же схватил пищащего мальца и посадил верхом на свою ногу, как на лошадку, которая даже немного скакала вверх и вниз, когда сэр Калибурн качал ногой, постукивая по полу пяткой.

Вместо схоластики Ансельма Кентерберийского рыцарь с Уитби нашли общую тему за шахматами. Старик таскал с собой малюсенькую клетчатую досочку с деревянными фигурами. У сэра Кормака Уитби играл на малахитовой плите фигурами из слоновой кости, резными королями с позолотой на коронах. Сейчас ему приходилось довольствоваться потертыми деревянными конями и пешками, вырезанными каким-то бродягой за подаяние; все фигуры были сотворены по единому образу и такому близкому подобию, что едва можно было разобрать, где кто. Впрочем, партия у игроков не складывалась по другой причине: на шестом ходу Уитби принялся поучать рыцаря, как правильно разыгрывать венецианскую партию, из чего у них возник спор о лучшем ходе, о котором сэр Калибурн (к неудовольствию Уитби) знал из самой Венеции. Потом они пустились в обсуждение тонкостей староиндийской защиты и вместо целой игры лишь переигрывали различные варианты дебюта.

За этим увлекательным занятием рыцарь совсем забыл, что на его ноге, как на лошади, скакал будущий сэр Ричард. Стоило рыцарю потянуться за фигурами и убрать поддерживавшие грудного всадника руки, как мальчик потерял равновесие, упал на пол и, расквасив себе нос, залился плачем. Лионора подхватила его на руки и принялась укачивать да успокаивать, коря рыцаря за невнимательность, но сэр Калибурн не смутился:

– Кормилица, ты воешь как баньши, когда ребенок упал всего лишь с коленки. Подумай, как придется драть тебе глотку, когда он впервые упадет с настоящей лошади? Или ты думаешь, что вечно сможешь держать его на руках?

Рыцарь подошел к Лионоре, и, поскольку та укрывала ребенка своим телом, сэр Калибурн грубо раздвинул их, чтобы добраться до Ричарда. Он посмотрел на кровоточащий нос, обмакнул палец в кровь и начертал на его распашонке крест.

– Вот так должен выглядеть будущий рыцарь!

– Воистину! – подтвердил Ремли, который вошел к ним как раз на кровавое крещение. – Но отложим семейные радости. Наш старец убедил тебя, сэр Калибурн, что не ангелов видел ты, а дружину кровавого короля? – спросил Ремли, снимая с доски короля, которого тут же, будто бы случайно, разломил пополам.

В комнате повисло неловкое молчание. Лионора принялась укачивать Ричарда, напевая его любимую колыбельную:

Острое зрение, острые клыки —

Что за наваждение

Глядит из темноты?

Лучше берегитесь вы,

Милые мои:

Не кажите ночью вы носа из избы!

В колыбельной было еще несколько куплетов, в которых подробно рассказывалось о том, как «наваждения», являясь в самых жутких обличьях, потрошат непослушных детей, которые не хотят спать. Неудивительно, что эта песня так усыпляюще действовала. Даже взрослые после такой песенки лежали бы, боясь пошевельнуться.

О конце света и Хмуром Брузе как-то забыли, даже Мельхиор успокоился и устало прикорнул на полу, завернувшись в свой шерстяной плащ. Ремли продолжил:

– Сегодня я слышал своими ушами, как благородный сэр Калибурн утверждал, что видел ангелов на конях… Как ты там говорил? На конях в бронях серных, бронях огненных. Как дальше?

– Бронях гиацинтовых, – покраснев от смущения, завершил перечисление сэр Калибурн.

Теперь, когда его история подвергалась пристальному разбору в присутствии свидетелей, она перестала казаться ему незыблемой истиной. Все слова подсудны, проверяемы даже пророки. Вера его в свою избранность пошатнулась.

– Впереди них, словно красное пламя заката, шел Абаддон – ангел бездны, – закончил обращение к Откровению Иоанна сэр Калибурн.

– «Гиацинтовый» – странное слово, чтобы броню описать, – усмехнулся Ремли. – Скажи мне, Уитби, что за войско явилось при тебе в замок Кормака? Сэр Калибурн сам сравнит, похожи ли те два войска, или видел он нечто иное.

– Если память мне не изменяет, пятый ангел должен явиться верхом на саранче размером с коня и с человечьим лицом, – неохотно пробормотал Уитби, не упустив случая щегольнуть ученостью. – Я ничего такого – никаких саранчей, ангелов, Абаддонов, агнцев, рогатых, исполненных глазами, с пятью головами – не видал. Из бездны, открывшейся не вниз, как это представлено на картинах, а словно ворота, вышли к нашим стенам кони. Размером они в полтора раза превосходили самых рослых коней, что я видел. Одеты они были в броню из камня, по виду похожего на железную руду, листы той руды были сшиты между собой цепями, как нитями. Всадники на крупах были гигантами, больше самых рослых людей на две головы. Впереди них шел король, его корона горела вокруг головы не золотом, а красным огнем ореола. В трех глазах его горел тот же красный огонь, у прочих же такого свечения в глазах не было, и самих глаз было по две штуки.

– Как ты все так хорошо разглядел? – спросил сэр Калибурн. – Мне бы, стой я так близко, чтобы все хорошо разглядеть, не уйти оттуда живым.

– Они пришли с внешней стороны стен, в сумерках, и прежде, чем разбили нам без тарана ворота, я мог на них поглядеть. – Уитби сжался в комок, поджал колени и обнял себя руками, как делал всякий раз, когда вспоминал о тех всадниках. – Я стоял на стене, почти над воротами. Я видел их вблизи. А как разбили они ворота, словно связали мы их из веток, а не из струганых дубов, так я и бросился со стены к потайному входу.

– Да, это правда. Я тоже видел корону красного пламени, – согласился со словами Уитби сэр Калибурн. – Ты говорил, что знаешь, кто это, если это не ангелы? – спросил он у Ремли.

– Знаю, кто они, откуда пришли и что приходить будут впредь. Если не обуздать их сегодня, то, когда твой конец света наступит, истреблять и судить ангелам некого будет. Ты ж не допустишь такого? Чтоб Хмурый Бруз все жертвы пожал перед ними? – отвечал Ремли.

– Зачем тебе я? – спросил рыцарь. – Я не могу победить их. Ни единого из них. Я позорно бежал, приняв их за ангелов, но даже достань во мне знания разобраться и найди я смелость бросить им вызов, мне не победить ни единого из них. Никому из живущих не сравниться с силой этого войска.

– Не принижай себя, рыцарь, и других, равных тебе. Не так те духи сильны: одного или двух в конном бою ты заборешь. Мне ты нужен затем, что привычнее при рыцарях мне, – объяснил Ремли. – Их благородство и честь для меня – воплощение лучшего, что есть в человеках. До тебя мне сэр Кормак был путеводной звездой, до него сэр… – остановился Ремли, не решаясь упомянуть Артура, – сэр другой и другие пред ними, – так закончил Ремли, чтобы избежать в разговоре с Калибурном громких имен.

– Зачем мне странствовать с тобой? – повторил тот же вопрос с другой стороны сэр Калибурн.

– Легко проповедовать словом, делом – труднее, самое сложное не в ведрах дырявых вести о гибели мира носить от села до села, из деревни в деревню, а исправить поступком, что можно. Если считаешь, что дело свое ты исправно справляешь, что призвание свое оправдал, словно кликуша стращая народ, то иди – поищу я другого смелого духом себе в провожатые. Мне же понятно, что храбросердному мужу больше пристал разговор на железных мечах, за прочность которых ржавчина старая скажет на острых краях кромки лезвия, чем речи вести как монах, страхов набравшийся в ветхих скрижалях.

– Но как ты хочешь побить их? Ты знаешь, где откроется бездна? У тебя есть воины, равные этой дьявольской дружине? – не мог взять в голову сэр Калибурн.

– Я брошу им вызов и место назначу.

– Они так честны, что придут?

– Хмурый Бруз, их король, не лишен честолюбия злобного. Разбить людей сила на силу, войско на войско, дружина с дружиной ему веселей, чем беззащитные замки громить, сжигать города. Мне их главарь не откажет.

– Завтра с примкнувшими ко мне рыцарями я собирался отправиться в Утрехт на большое собрание, – сообщил сэр Калибурн. – Верно ли понял я, что в эту дорогу мне не отправиться?

– Это не по пути? – спросил Ремли, вопросительно взглянув на Мельхиора.

– Нет, – кратко ответил с пола волшебник, сквозь дрему следивший за разговором.

– Да, мы пойдем иначе. Тебе стоит поведать всем соратникам, что ты взялся за новый обет, и от себя добавь, что захочешь, сверх правды. Твой язык сослужит нам службу. Будешь всех созывать, но не на света конец, а на битву с выходцем бездны. Помнишь, я говорил, – Ремли обратился к Мельхиору, – что бой последний мы в одиночестве встретим? – (Мельхиор согласно кивнул.) – Этот еще не последний. Предательский Бруз, дух зловонный из серных клоак Муспелльсгейма, расклад изменил. Снова придется войска собирать…

– Я запутался, – обратился сэр Калибурн к Мельхиору, который изъяснялся яснее, чем Ремли. – Что мне делать?

– Я уточню, и завтра утром ты будешь все знать, – пообещал Мельхиор и едко добавил, кивнув в сторону Ремли: – Питаю скромную надежду его понять.

Мельхиор был в серьезных сомнениях, что поймет задуманное своим спутником.

Сэр Калибурн вздохнул, поняв нерешительность Мельхиора, и встал, чтобы удалиться в свои покои через дорогу.

– Зачем ты сказал ему, что Утрехт не по пути? – спросил Ремли у Мельхиора, когда сэр Калибурн вышел. – Ты же не знаешь, куда мы пойдем.

– Я этого не знаю, и ты знал об этом, – согласился Мельхиор.

– О чем? – запутался в «знаю – не знаю» Ремли.

– О том, что я не знаю. Ты спросил меня лишь затем, чтобы я сказал «нет» и освободил рыцаря от мыслей отправиться в Утрехт. Вот я и сказал «нет». Когда я узнаю, куда мы пойдем, я точно скажу, по пути это или нет. Может, и по пути, ведь отсюда не так много дорог, а в Утрехт ведут многие.

Ремли пропел:

Много знаний – много слез.

Мало знаний – красный нос.

– Экклезиаст? – встрепенулся Уитби.

– Студенческая песня. В трактире подхватил, – ответил Ремли. – Вы видели эти новые школы – уни-вер-си-теты? Они растут как грибы после дождя подле городов. Потрясающее изобретение! Еще никогда учение не было таким веселым! Как это люди раньше об этом не додумались?! Вот если б твое учение, Уитби, случилось не за школьною партой под розгой священника, ты веселее глядел бы на мир. Если бы ты, Мельхиор, в башне зубрил заклинания не узником бледным, а кружкою горького пива их запивая, сидел бы и ты передо мной веселее, чем лунь, ночью безлунной крота заклевавший.

Мельхиор спрятал лицо в ладонях. Он проклинал тот день, когда решил отправиться на дьявольский праздник в Андзороканд; проклинал того случайного путника, который на привале поведал ему о том празднике и о том городе; проклинал ткача, который выткал платье, в котором мать того путника приглянулась его отцу; проклинал кузнеца, который подковал лошадь, на которой его дед выкрал из деревни его бабку… и еще много кого проклинал он, без кого не состоялась бы встреча волшебника Мельхиора и доппельгангеров.

Если бы он знал, на сколько лет затянется это приключение, насколько сложнее станет его путь, насколько он успеет постареть, не в силах даже в мечтах увидеть конец своим странствиям… если бы он только знал… Великий волшебник ютится по трактирам и постоялым дворам, вместо того чтобы жить чинно, спокойно, наслаждаясь нажитым добром, почетом соседей, уважением учеников и другими плодами славно прожитой жизни.

Жаль, что нельзя вернуть этого болтливого мертвеца времен короля Артура под тот камень, из-под которого он выполз, и воткнуть в него Длань, чтобы навсегда успокоить. Баал приближается. Как много раз Мельхиор думал об этом. Пусть бы Баал уже скорее пришел и все было кончено.

– Я вижу усталость твою и мысли твои, хоть сокрыты от глаз и в молчании не сказаны, но мне они ясны, ты не впервой им предаешься в вечернюю пору. – Ремли похлопал Мельхиора по плечу. – Когда снова тобой овладеет усталость, сердце твое повернется к отчаянию, вспомни, что мне во сто крат тяжелее: ты можешь забыть и прогнать, отвлечься, уйти и не помнить, во мне же всегда этот зов, словно звон со всех колоколен. Я ни на миг не могу глас Баала утишить. Во мне он горит, и чем ближе Баал, тем сильнее пылает. Потому я иду лишь вперед, не по карману мне остановки.

– Прости, – отозвался из-под ладоней Мельхиор. – Это находит иногда.

– Я сделал, как вы просили, – напомнил о себе Уитби, когда увидел, что Ремли закончил говорить с волшебником. Ремли для него оставался лишь немного повзрослевшим оруженосцем сэра Кормака, которому он хранил верность в память о своем почившем господине. Настоящее обличье и подлинное имя Ремли Уитби не знал и не узнал до самой смерти. – Так не рассчитаться ли нам? – предложил Уитби.

– Заплати ему. – Ремли вручил свой кошелек Мельхиору. Ремли до сих пор не разбирался в деньгах. Их было так много, и все разные: золотые, серебряные, медные. Каждый, кто мог позволить себе рудник и монетный двор, чеканил свои монеты. Лишь седовласые менялы и длиннобородые евреи, всю жизнь просидевшие в лавках, где совершался обмен денег, понимали, сколько стоит та или иная монета в эту фазу луны, да и те менялы между собой часто спорили, не в силах прийти к единому мнению.

Кошелек сам раскрылся в руках Мельхиора, поняв волю своего хозяина. Тому, кто полезет в него без разрешения, кошелек мог запросто переломать пальцы, а то и кисть оттяпать. На дне кошелька валялось немало таких истлевших трофеев. У Ремли никак не доходили руки в нем прибраться и выкинуть кости.

Мельхиор вытряхнул на стол горку монет вдвое больше, чем размер кошелька. Среди них, подтверждая плотоядные повадки волшебной вещицы, оказался дешевый перстенек, который Ремли туда не клал. Сложно сказать, когда перстень там оказался и оказался он внутри вместе с пальцем или кошелек тогда пребывал в миролюбивом расположении духа, наказав вора лишь на один перстенек, без членовредительства.

Уитби шустро рассортировал монеты по кучкам: новые, старые, старые золотые, старые серебряные, старые неизвестные. По беглому расчету тут хватит на…

– Домик купить хватит, – подсчитал и Мельхиор. – И еще лет на пять.

– По самому скромному счету – года на три, – поморщился Уитби. Денег много не бывает. Может, в легендах о Крезах и Мидасах, но не в обычной жизни.

Снова развязав шнурок на кошельке, Мельхиор решил добавить Уитби на безбедную старость, но строптивый кошелек отказался открываться: хватит. Волшебник бросил несговорчивого, как итальянские банкиры, кредитора обратно Ремли.

– Да меня таким жалованьем разве что не обокрали! – Уитби трагически складывал монеты в столбики, ведя им точный счет. – Даже сэр Калибурн спускает столько за год, а сэру Кормаку тут даже на зиму не хватило бы.

– Давай-ка, не жмись! Покажи мне твои лучшие ауреусы, солиды да иперпиры! Все покажи, не то я на тебе алчную жабу, стяжательства образ, прикажу вышивальнице вышить! – прикрикнул Ремли и грубо встряхнул свой кошелек. Угроза подействовала, и на его руку посыпалось старинное круглое золото с головами консулов, триумвиров и императоров. – Так-то лучше, строптивое злата хранилище! Умеешь быть щедрым и ты, как купец под ножом лиходея!

Ремли под жадным взглядом Уитби, пожиравшего сверкающие, будто только отчеканенные и еще теплые от клише, монеты, спрятал все вытрясенное из кошелька золото за пазуху – словно у котенка из-под доверчивой мордашки миску сметаны отобрал.

– На сохранение вечное! – вместо монет он бросил бывшему местоблюстителю кошелек, но тот, едва поймав подарок, в страхе, будто горячую головню, бросил кошель на стол, рассыпая заботливо собранные столбики монет. – Не тревожься, – успокоил Ремли встревоженного подарком Уитби, – он даст, сколько будет потребно, лишь по своему разумению понимая «потребно». Но юный сэр Ричард не будет нуждаться – вот мое слово. Ты слышишь меня, скряга, старинный мешок из шкур златорунных овец?! – заорал Ремли на кошель. – Сэр Ричард не будет нуждаться и получит все, что по рождению он заслужил! – пригрозил он кошельку. – Иначе порежу тебя в лоскуты да в косы деве гулящей вплету, проведя с ней без сна и без совести три ночи кряду.

Уитби показалось, что кошель на столе в ответ тихо вздохнул, подчиняясь воле своего владельца. Кому же хочется закончить свою жизнь порезанным на ленточки для украшения особы от ремесла хоть и древнего, но почитаемого низким как никакое другое?

– Теперь ты посвятишь меня в то, куда мы идем? – спросил Мельхиор, когда денежные дела с Уитби были решены.

Вместо ответа Ремли достал мятый пергамент с картой и, сметя со стола те монеты, которые не улетели прежде, разложил ее на ровной поверхности.

– Гунред разбит здесь, – пометил он мелом замок в северных землях, – сэр Кормак – здесь, – сделал он вторую отметку. – Твердыня паладинов – здесь. – Он поставил третью точку. – Нам нужно сюда. – Он положил мел в середину треугольника.

– Почему? – не понял Мельхиор. – Карты неточны. Как можно вычислить? Да даже коли так, то нам нужно в середину моря! Можно неделями бороздить волны, не зная точно места.

– Я знаю место, – ответил Ремли.

– Как? Вычислив середину треугольника? – всплеснул руками Мельхиор.

– Ничего я не вычислял, я и так знаю, где стоит Хрустальная Башня. – Ремли стер свои отметки, так что остался только мелок посреди моря. – Так ясно? Идем сюда! Вот же порок возрос средь людей – во всем видеть смысл, будто вам кто его обещал и распиской «Везде найдешь смысл» снабдил. Хуже разврата и пьянства этот порок, ведь те умножают веселье, а смысл искать – только мысли корежить, бередить тревоги.

Мельхиор не стал возражать. Ничего удивительного, что Мерлин знал, где Хрустальная Башня; эта легенда из времен таких же древних, как сам воскресший от волшебного сна чародей. Лишь бы она не стояла на дне моря. Мельхиор поглядел на карту и прикинул курс.

– Тогда завтра у нас однодневный переход до моря. На лошадях. Пешком не дойдем. В Утрехт не пойдем, – поводил он пальцами по пергаменту, – сэр Калибурн не попадет по своим делам. Потом на корабле пойдем к Хрустальной Башне.

– Где взять нам сподручней корабль, многоопытный странник, скажи мне! – попросил Ремли.

– Пойдем в Дордрехт. – Мельхиор поставил палец на карту. – За день туда доберемся, там места обжитые и хороший порт.

– Ты был там?

– Нет, еще не бывал, но слыхал, что там грузят суда вином и хлебом. Следовательно, там есть с кем договориться о фрахте.

– Тогда до утра отдохнем. Я за стеной сны вкушаю, если понадоблюсь. – Ремли церемонно отметил каждого в комнате кивком головы и ушел к себе в отдельную комнату.

– Долго тебе еще с ним мучиться? – спросил Уитби, собирая по полу рассыпанные монеты.

– Пока не успокоится, – прошипел Мельхиор. Вопрос Уитби задел за больное.

– Вот и я думаю… – начал Уибти, но что хотел сказать, толком не придумал и принялся, как это водится у стариков, вспоминать прошлое: – Подумал я тогда, как ты к нам заявился, что лучше бы Хельмут тебя сразу молотом перешиб – ты б меньше мучился. А когда этот второй стукнул… Ты помнишь, он нам еще церквушку обвалил, тут уж я подумал, как бы меня самого не перешибли…

– Не перешибли же, – заметил Мельхиор. – Однако я бы на твоем месте так не делал! – вдруг поднял голос волшебник, стараясь уберечь Уитби от опрометчивого поступка.

– Как? – озабоченно спросил Уитби, но было поздно.