Мидгард. Часть 1

– Вот цветисто же раскрашивает! Наши ученые мужи сказали бы сухо «слабость объединительных тенденций», а он вот как… Нагльфар… – вздохнул сэр Кормак, чем показал свое знакомство с последними сочинениями хронистов. Мерлин кивком принял комплимент своему стилю, который был ничем иным как «рыбьим языком», и продолжал:

– Оставь надежду на вселюдное объединение народов, Мельхиор. Коль сыщем мы подмогу средь людей, число их будет так ничтожно, что Леонида воинство спартанцев покажется в сравнении с отрядом нашим роем римских легионов.

– Ты видишь лучше меня, хотя я потратил годы, чтобы научиться проникать в истинную природу вещей. Но всё же не стоит ли нам поменяться местами? – спросил Мельхиор, не во всем согласный с Мерлином, но отложивший споры до лучших времен. – Молот Бруза влияет и на тебя. Лучше я возьму его и припрячу, а ты возведешь оплот по своему вкусу и пристрастию.

– Пока Брузхамр со мной, я слабее, это правда, но ты, держа его под боком, вовсе бесполезен.

– Я старик и пройду незамеченным. Я не древний и не привык раскидываться силой в каждой передряге. Мне не привыкать скрываться за личиной человека, не слыхавшего об Искусстве.

– Слова твои мудры, но и мои не хуже. Пусть спор наш разрешит случайный очевидец! – предложил Мерлин и обратился к рыцарю. – Скажи, сэр Кормак, воин благородный, кому нести Брузхамр в место захоронения сподручнее выходит: тому, чью силу волшебства он ущербит отчасти, скажем, на две трети, или тому, кто полностью лишится дара употреблять плоды Искусства, но будет незаметен средь людей Мидгарда и положится на скрытность?

– Вопросец на смекалку, – задумался Кормак. Он не рассчитывал, что на него обрушится такая ответственность. – Всегда я полагался на силу и открытый бой. Не обессудь, Мельхиор, что не поддержу тебя в этом споре. Пусть Мерлин берет молот Хельмута, а ты оставайся с силой, которую я у тебя нечестно забрал. Я в советчики взял проклятую тварь, теперь совесть моя нечиста.

– Собирайся в дорогу, сэр Кормак, – позвал Мерлин. – Мне ты будешь подмогой. Мы и сами скрытно пойдем. Оруженосцем твоим я предстану во странствиях. Ты зрел наружностью, я ж подходяще моложав. Наш облик тонко на неправду будет походить, в неправду ж верят легче.

– Поход? Идти ли?.. – сэр Кормак, ошарашенный поступившим приглашением, упал на резной кедровый стул, единственную мебель, чудом уцелевшую в ходе сражения, вулканический запах которого еще витал в комнате, и повернулся к Мельхиору. Недавний пленник казался теперь во всем замке самым родным и знакомым человеком, у которого можно спросить совета. В голове сэра Кормака еще шумел пир, который он собирался закатить по поводу рождения наследника, рядом с пиром гремели шпоры, фыркали лошади и лаяли собаки на той охоте, на которую он потащил бы всех соседей, когда те больше не могли бы проглотить ни куска мяса, ни глотка вина. Этим мечтам не суждено было сбыться, но как же тяжело сразу от них отказаться!

– Идти и быстро! – призвал Мерлин. – Люди собираются внизу. Привлек их стук мой троекратный. За башенку набатную прими мой самый искренний «прости», сэр Кормак! Хотя, признаюсь, кладка скреплена была соплями с руганью заместо цепкого раствора.

Рыцарь поднялся и через окно посмотрел в туманную, редеющую перед скорым рассветом мглу. Люди собирались у руин колокольни. Факельный огонь разгонял дымку.

– Собирайтесь, сэр Кормак, – позвал и Мельхиор. – Велите оседлать три лошади.

– Но что мне сказать своим людям? Покидать их в такой час? – беспомощно вопрошал рыцарь.

– Во время после Пендрагона, я припоминаю, – начал Мерлин, – когда бы рыцари хотели смыться от забот пошляться и постранствовать, они на поиски Грааля уходили, иначе говоря, «граалить». Легенда эта до сих пор ли в силе?

– Теперь рыцари уходят в Крестовые походы, – ответил Мельхиор, – но для сэра Кормака это не годится, поскольку он свое уже отходил, оставил в Иерусалиме молодость и силу, в Акре – тело зятя и душу сына.

– Отправлюсь в Рим за благословением, – придумал Кормак.

– Не хуже и не лучше, чем совсем без повода уйти. На том и порешим, – подытожил Мерлин.

Как ни спешили, до рассвета выйти не успели. Пока конюхи седлали лошадей, сэр Кормак послал в деревню за поверенным в делах. Сей почтенный господин звался Уитби, он отличался преклонным возрастом и непогрешимой честностью, которую можно было назвать его единственным достоинством. Список же его недостатков был так обширен, что, упомянув склочность, вздорность, жестокость, скаредность, тягу к обжорству, увлечение играми, баловство развратом, можно и остановиться, добавив только в оправдание, что во всех грехах, грешках, пороках и порочных слабостях Уитби соблюдал ту известную меру, что живет во всяком цивилизованном обществе и называется видимостью приличия.

В детстве Уитби был участником многих детских игр малолетнего Кормака. Он был лет на десять старше рыцаря, поэтому Кормак какое-то время воспринимал Уитби как своего наставника, но Кормак рос и развивался, а Уитби как бы замер на одном месте, решив, что развился, воспитался и образовался достаточно для своего места и на том с него довольно: он сумеет неплохо прожить и без дальнейшей работы над собой. Надо заметить, что его расчет во многом оправдался.

Уходя в походы, повзрослевший Кормак всегда оставлял замок, земли, сокровища, ведение сбором налогов и вершение правосудия на попечение Уитби, поскольку знал, что положиться на его слово можно, как на свое собственное. Замок стоял. Налоги собирались в срок. Деревни росли, а вместе с ними росло и число виселиц, но мало кто мог обвинить Уитби в несправедливости, ибо как ни мала порой бывала просрочка, за которую он отправлял должника плясать на веревке, как ни крохотна бывала недоимка, за которую он заковывал неплательщика в железа, как ни затягивалась его усердием реализация права первой ночи (порой на месяцы), но повод за его действиями всегда водился. Никто не мог обвинить Уитби в произволе и самодурстве. Он никогда не выходил за пределы законов там, где имелись законы, и не противоречил духу традиции в тех областях, где законов пока не существовало.

В тот предрассветный час, когда сэр Кормак послал нарочного отыскать поверенного в делах, Уитби был уже на ногах, поднятый с кровати тем же чрезвычайно шумным событием, что и вся деревня. Уитби ошивался в толпе, собравшейся на месте, где вечером стояла колокольня. Крестьяне таскали разбитые камни на хозяйственные нужды. Уитби в компании священника призывали ярость сэра Кормака и гнев божий на головы пронырливых крестьян, но их праведные голоса тонули в шуме муравьиной работы, кипевшей на руинах. Уитби не сильно преуспел в тумане и пыли в поимке злоумышленников, ведь стоило схватить кого-то за воротник или рукав, как тот тут же вырывался, оставляя за собой в лучшем случае клочок одежды, а едва Уитби придумал огревать нечестивцев посохом по голове, как ему самому приехало поленом по шапке, и не будь шапка из толстой лисьей шкуры, упасть бы Уитби замертво. К счастью, шапка была на совесть, поэтому поверенный только сверкнул искрами из обоих глаз. Собрав после фейерверка свое раздвоенное зрение обратно в точку, именуемую на языке геометрии фокусом, Уитби почел за лучшее бездейственное наблюдение. За этим занятием его и настиг конюший служка, посланный на поиски.

Уитби несказанно обрадовался подмоге, присланной из замка. Его память переполнилась именами крестьян, замеченных с рогожами, полными камней, и если он сию минуту не выплеснет ее содержимое на кого-нибудь или на бумагу, которой у него с собой не было, то все имена, хранившиеся под охраной лисьей шапки, перемешаются, и святых угодников, жития которых Уитби читал на сон грядущий до глубокой ночи, нельзя будет отличить от имен сиволапых вороватых бестий.

Конюший служка по прозванию Рябая Харя (в миру же Лесли), не очень ему помог в перечете воров. Лесли честно выслушал все имена, которые Уитби, грозя хлесткими карами, потребовал от него запомнить для передачи сэру Кормаку, но Уитби не знал, что Лесли только недавно поступил в распоряжение конюхов, и в эти дни от него требовалось запомнить по кличкам, мастям и приметам ни много ни мало три дюжины господских лошадей, а поскольку негативное подкрепление памяти вожжами, розгами и другими способами конюшенного обихода (как вскоре докажут передовые педагогические исследования того времени) по эффективности не превосходит плацебо, то при передаче имена крестьян и угодников в крайне невыгодной для грядущего правосудия пропорции смешались со всевозможными Ржаногривами, Белоножками и Черноспинками.

Вместе с Лесли поверенный в делах прибежал в замок. Едва представ перед ликом сэра Кормака, Уитби заявил, что некто утащил на рогоже пятнадцать камней, чему он сам был свидетелем, и потребовал от заспанного Лесли назвать первое имя в ряду ранее произнесенных. Лесли перепуганно сглотнул без слюны, как нажевавшийся риса китайский преступник, и назвал:

– Яков-дровник Пегий Схимник.

Сэр Кормак вопросительно поглядел на Уитби. Такого крестьянина он не помнил. Уитби занес руку для оплеухи, и под яростно сверкнувшими очами поверенного служка тут же поправился:

– Постник Резвый.

Кормак вторично изобразил изумление происходящим, на этот раз подкрепив вопросительный взгляд покачиванием туда-сюда правой ладони, но Уитби не обратил внимание на хозяина, сосредоточив свою пугающую спокойствием оторопь на Лесли.

– Какой-какой постник? – переспросил из-под внимательного прищура обоих глаз Уитби.

– Каурый?.. – Лесли предпринял последнюю отчаянную попытку угадать, что или кого от него хотят.

– Что ты, рябая харя, мелешь? – оторопь Уитби прошла, сменившись вспышкой праведного гнева, и он с мнемонически-воспитательными целями вцепился занесенной рукой в сальные волосы Лесли. Надо заметить, что Уитби не затруднял себя запоминанием кличек всех дворовых мальчишек, прозвища Лесли он, конечно, не знал и назвал его так по чистой случайности. Лесли же был так поражен вежливым обращением к себе практически по имени, что даже на секунду замешкался, прежде чем преувеличенно завыть от боли. От дальнейшей расправы, которая бы, несомненно, последовала за новыми попытками вспомнить имена всех воров, Лесли спас сэр Кормак:

– Всё после, – отрубил он дознание. – Я позвал тебя за делом, – сказал рыцарь, и Уитби выпустил Лесли из рук.

– Колокольня завалилась, – догадался поверенный. – Своими глазами видел!

– От тебя первого узнал! – съязвил в ответ сэр Кормак. – Пойдем наверх, – позвал он поверенного, – глаза мои тебя б не видали. А ты помоги с седловкой, – Кормак рукой указал Лесли направление, куда тому следовало пойти, чтобы лишний раз не попасть Уитби на глаза.

Поверенный в делах, как всегда, скрупулезно записал все распоряжения сэра Кормака. Во-первых, сэр Кормак нарекал внука Ричардом, объявлял его своим прямым наследником и до четырнадцатилетнего возраста устанавливал над ним регента, коим назначил Уитби. Уитби поворчал, что четырнадцать лет – это слишком долго. В прежнее времена и двенадцатью годами обходились, на что сэр Кормак резонно замечал, что современный мир требует от молодежи лучшего и более длительного образования и зрелости суждений, поэтому не дело в двенадцатилетнем возрасте входить в права. В связи с этим Уитби вменялось в обязанность в кратчайший срок, желательно в первый год регентства, назначить себе замену на случай смерти, поскольку, находясь в летах, Уитби имел шансы не дотянуть до совершеннолетия подопечного. Второй бумагой Уитби назначался управляющим имением и землями сэра Кормака на правовой основе полного и безусловного трастового доверения всех имущественных и неимущественных прав и полномочий.

У Уитби возникло чувство deja vu, потом что в точности такие распоряжения сэр Кормак оставлял ему уже во второй раз. Первый раз затянулся как раз на двенадцать лет, за которые Уитби практически вырастил и воспитал покойного Джона, кончившего беспробудным пьянством. Сэр Кормак настоятельно просил Уитби получше присмотреть за народившимся Ричардом Кормаком, чтобы фортуна подарила ему лучшую участь, чем его покойному дяде Джону.

В пиршественной зале оставалось еще кое-что, о чем следовало позаботиться перед отъездом. Это бремя легло на Мерлина и Мельхиора.

– Здесь в колодец его выкидывать нельзя, – сказал Мельхиор, потрогав ногой сердце элементаля, – вода неглубока. Я заберу его с собой, – предложил он Мерлину. – Ты уже несешь молот, а мой путь лежит морем. Через день я буду на корабле. Я выброшу его за борт посреди океана.

– Как понесешь? – спросил Мерлин, согласившись с планом.

Руки Мельхиора соединились крестом у запястий, и волшебник повторил заклинание голубого льда.

– На пару дней хватит, – заметил Мельхиор, потрогав пальцем обжигающе холодную поверхность сердца. – Если не успею, всегда могу повторить.

Мерлин сыскал для ноши мешок из воловьей кожи, он мог бы служить бурдюком, но оказался грубо пошит. Если сердце оттает раньше срока, мешок не сгорит, как обычный дерюжный, а затлеет, и предупредит Мельхиора о необходимости повторить заклинание голубого льда.

Позвали от сэра Кормака. Третьей бумагой рыцарь подписывал долговое обязательство по отношению к Мельхиору (далее шло подробное описание примет волшебника, чтобы никто другой не смог воспользоваться распиской), согласно которому Мельхиор мог в любой момент останавливаться в замке на правах почетного гостя и мог в любое время, когда ни пожелает, покинуть замок с наградой. Под наградой понималось всё, что Мельхиор сможет найти в сокровищнице и вынести на своих плечах за ворота замка.

Мельхиор завизировал обе копии долговой расписки своей подписью. Ремли поставил «Составлено и записано в моем присутствии» в качестве свидетеля под всеми бумагами. Уитби с интересом глянул на латинскую подпись Мельхиора, а валлийский язык, которым расписался Ремли, привел его в восторг. Новый спутник сэра Кормака был весьма образован, молод, красив и светел лицом, с руками, привыкшими к перу, а не к мечу. «К чему еще привычны эти белые руки? – мелькнул в голове Уитби игривый смешок. – Уж не наметилась ли у сэра Кормака авантюрка в духе сократовой школы?» – но мыслей своих он ни одной морщинкой не выдал.

Когда бумажная работа была закончена, солнце стояло высоко. Оседланные лошади застоялись на развязках, и, когда их выводили, кони нервно фыркали в ожидании поездки. Они бы предпочли, чтобы их тут же во дворе расседлали обратно, но денек выдался приятный, можно и выгуляться по полям. О том, какая их ждет поездка, лошади не догадывались, и к лучшему. Только когда на седла навесили тяжелые сумки, доспехи, копья, мечи в ножнах, они начали догадываться, что к чему, но было поздно. Скакун Мельхиора, который на этот раз избежал участи таскать полновесный рыцарский арсенал, свысока баловня фортуны поглядывал на своих менее удачливых собратьев, чьи бока были загружены по обе стороны от седел. У них был повод опустить головы и понуро стоять в ожидании всадников.

Едва путешественники взобрались в седла, конь Мельхиора приободрился еще больше: ему и всадник достался самый тощий. Он до того зазнался, что решил показать, как легко ему будет, и отбил задними ногами, подбросив Мельхиора на ярд в воздух над крупом. Так уж открыто демонстрировать свою удачу коню всё же не следовало. Фортуна не любит откровенных бахвалов. Конь, едва не выбросивший Мельхиора из седла, тут же получил от конюха удар вожжами по морде; он недовольно попятился, и тут в зад ему вонзилась деревянная пика, поднесенная другим мучителем; конь дернулся вперед, но два конюха натянули поводья, и трензель впился в рот коню с такой силой, что едва не порвал тому щеки. Радость сменилась покорностью: значит, всё будет как обычно. Закончив отработанную процедуру усмирения, конюхи передали поводья Мельхиору.

– Обычно он смирный, но не распускайте его, господин, – посоветовал главный конюх.

Напоследок он всегда лично осматривал все сбруи, седла и уздечки, все узелки, связки и сцепки: не протирается ли где ремень, не попала ли куда грязь или, не приведи господь, камушек, который натрет коню проплешину. Ни одна лошадь – под седлом ли, в телеге или на корде на выпас – не выходила из ворот без его осмотра. Даже сэр Кормак не смел выезжать без разрешения старшего конюха, и иногда случалось рыцарю спешиваться и в последний момент менять коня, потому что перед самым выходом конюху начинало казаться, что тот как-то не так ставит ногу и лучше бы сегодня ему отстояться в деннике. Иногда кони, пользуясь своей животной хитростью, пытались симулировать и начинали припадать, ожидая, что старший конюх избавит их от работы, но старший конюх отлично знал все их хитрости, как знал он, что конь под Мельхиором начнет блажить, еще до того, как эта идея пришла в голову самому коню.

За воротами всадники разделились. Мельхиор пошел южной дорогой, сэр Кормак с Мерлином – северной. Мельхиор шел восстанавливать волшебную башню. Мерлин шел на поиски Хмурого Бруза, молот которого был одной из букв неизвестно кем загаданной загадки. Перед смертью элеметаль назвал имя Бальцер. Хмурый Бруз должен знать, кто тот таков, что набирает клевретов в Муспелльсгейме и раздает им оружие, похороненное при гибели богов. Давно Мерлин не общался с мертвыми, хотя нет же: совсем недавно он вызывал на разговор тень учителя Мельхиора. Хмурый Бруз, король из пещер, будет не таким разговорчивым, ну да поглядим.

Глава 2. Мир тесен

Погода портилась тем сильнее, чем ближе Мельхиор приближался к побережью. В порту Хоули было ветрено, мокро, промозгло и слякотно. Рваные тучи носились над городом так близко к земле, что подпрыгнешь – рукой достанешь. Тучи бессовестно воровали с крыш черепицу, цеплялись за кирпичи печных труб и путались благородными лоскутами небесного водяного пара с едким дымом от сырых дровишек, которыми промокшие до костного мозга жители, покрытые по неделям не сходящей гусиной кожей, пытались обороняться против всерьез принявшейся за них непогоды.

– На кой пришел? – спросили у волшебника на въезде в город. Бдительный таможенник храбро выбрался из сухого укрытия, устроенного в арочном проезде под крепостной стеной, взял лошадь Мельхиора под уздцы и стекал струями на мостовую.

– Коня продавать, – ответил Мельхиор.

– Много не дадут. Вывоз лошадей морем запрещен, – предупредил таможенник.

– Сторгуюсь, не впервой, – махнул рукой волшебник. Ему не нужны были деньги.

– Проходи, – буркнул страж и скрылся в стражницкой. – Кто покидает город морем, обязан отметиться в ратуше, – донеслось из двери.

– Ясно! – крикнул в ответ волшебник.

Мостовая под крепостной стеной, как показалось волшебнику, была единственной мостовой во всем городе. Лошадь Мельхиора сразу увязала в грязи. Дороги, и в лучшие дни не являвшие собой твердого грунта, из-за ливней стали вовсе непроходимы. Лужи дождевой воды и сливаемых горожанами нечистот на площадях разлились до такой глубины, ширины и мерзопакостности, что даже конь воротил от них нос и, когда ему случалось увязнуть в грязи по колено, выбирался из зловонных озер, достойных третьего круга ада, нервными скачками, и всякий раз Мельхиор рисковал упасть. Падение же грозило волшебнику не ушибами и переломами, а купанием в столь неприятной жиже, что Мельхиор предпочел бы лететь на острые камни, чем в грязевые ванны Хоули. Ради соблюдения точности измерений заметим, что колено, по которое погружался в болота перекрестков конь Мельхиора, было лошадиным, а оно, как известно, выше человеческого. Грязь библейской казнью проливалась с неба на Хоули, как сера на Содом, она лилась из окон, выделялась из земли, сочилась из дверей, из щелей, из стен, из повозок, из волов, которые их тащили, брызгала из глаз, ушей, из-под ногтей каждого из полутора тысяч жителей, текла из каждого рукава, каждой штанины, каждой шляпы, и не было в городе ни единого места, где взгляд не наткнулся бы на что-то липкое и склизкое земляно-глиняного цвета.

В защиту жителей Хоули стоит сказать, что если сравнить их грязь с грязью любого другого крупного города тех же климатических условий, то ни носу, ни глазам не будет заметно никакой разницы, однако о том, проводились ли соревнования на звание самой грязной грязи между городами, нам неизвестно. Если бы проводилась такая ежегодная ярмарка, как проводилась она для других товаров, то шансы Хоули на победу были бы не хуже и не лучше, чем у других городов.

Хоули считался портом. Не таким большим, как Дувр или любой другой из Союза пяти портов, каждый из которых содержал в боевой готовности несколько дюжин кораблей королевского флота, но настоящим портом. В те времена такого звания удостаивались не только приморские города, в которых была гавань и причалы, но и города во внутренних территориях. Объединяла порты не готовность принимать суда, а разрешение вести торговлю. За пределами портов совершать сделки больше определенной суммы было запрещено.

На рыночной площади, куда поехал Мельхиор, чтобы с выгодой избавиться от лошади, было чуть лучше. Как храм был убежищем для преступника, рыночная площадь давала неприкосновенность свободной торговле, и поэтому была главным местом города. Умные же люди сподобились прокопать вокруг площади водоотвод, защищавший торговцев и их ликвидность от заболачивания. Грязи оставалось достаточно, чтобы утопить человека, погрузив его лицо в воду, но таких озер, как на других площадях, где можно было ненароком утопнуть без посторонней помощи, на рынке не наблюдалось.

Перейдя водоотвод по скользкому мосткам, Мельхиор добрался до лошадного ряда, где в ожидании смерти или покупателя (скорее всего мясника) стояли полудохлые клячи. Торговля шла вяло. Таможенник не солгал: лошадей, вне зависимости от племенной ценности, было запрещено вывозить из страны ради сохранения секрета породы. Для распашки полей жители впрягали в плуги волов и быков, поэтому даже совместный оборот по тягловым и верховым породам держал экономическую активность всего на дюйм-другой выше грязи, в которую всякий день рисковал опуститься лошадиный рынок. Легко сбыв доброго конька сэра Кормака торговцу, на перепродаже которого тот поднимет недельную выручку, Мельхиор спрятал серебро в карман, к тем монетам на дорожные расходы, которыми снабдил его перед отъездом сэр Кормак.

Пробираясь прочь с рыночной площади в сторону постоялого двора, на который ему указал торговец, где-то неподалеку от входа в мясной ряд, Мельхиор мельком заметил чье-то лицо, показавшееся ему знакомым. Человек тот был закутан с головой, а по вскользь замеченной прорези глаз узнать его наверняка было невозможно. Чтобы точно установить незнакомца, Мельхиор использовал заклинание истинного видения. Произнеся заклинание, он удивился запутанным тропинкам судьбы, которой оказалось угодно вновь восстановить их знакомство в дремучем лесу встреч и расставаний, и поспешил за покупателем, который, ловко и привычно путая следы, скрылся в переулках. Хлюпая сапогами по грязище, Мельхиор шел следом, рассчитывая настигнуть знакомого через пару поворотов, однако тот настиг его раньше. Завернутая в дубленую кожу фигура из укрытия бросилась с ножом на Мельхиора. Волшебник, хоть и не ожидал от знакомого такого холодного приема, еще не потерял мгновенных реакций самосохранения и отразил немотивированное покушение на свою особу мягким заклинанием оглушения. Напавший получил заклинание в живот, отлетел на ярд и погрузился боками в вонючую жижу. Мельхиор подобрал оброненный кинжал, оттер пальцем грязь с венчавшего рукоять королевского рубина. Этот камень величиной с яйцо куропатки в огранке, которую лет шестьсот никто не может повторить… У кого-то он видел такой раньше…

– Салам алейкум! – поприветствовал Мельхиор гостя из прошлого. – Рад видеть, что старые привычки еще текут в твоей крови.

– Ва-алейкум ас-салям, – ответил, поднимаясь из грязи, старый знакомый, следуя привычке отвечать на приветствие еще более длинным приветствием. – Вот уж не думал, что Аллах доведет еще встретиться с Мельхиором, победителем джиннов, последним защитником Андзороканда, утонувшего в песках и алчности Андзора.

– Какими судьбами в Хоули, Расул? – спросил Мельхиор, жестом прервав чествования, в которых его знакомец был не менее искусен, чем в драках.

– Шли с товаром, – коротко рубанул бывший страж и отряхнулся от грязи.

– Судя по кинжалу, наш общий друг или умер, что сомнительно, поскольку в силу природной осторожности характера он еще не скоро отважится на такой поступок, или ожидает тебя где-то рядом, – Мельхиор передал ценное оружие обратно Расулу.

– Хоть ты его образумь, – ответил Расул, пряча кинжал в тайник под одежду. Он подобрал отложенный на время покушения мешок, резко взял волшебника за руку и потащил за собой мимо низких домишек в одному ему известное место.

– Разум Паласара всегда сверкал ярчайшей звездой в созвездии достоинств нашего рассказчика историй, – заметил Мельхиор, размашистым шагом поспевая за Расулом через лужи, болота и озерца. – Трудно поверить, что он может нуждаться в моих скромных наставлениях. Что приключилось с ним?