Критерий истины

Да? – Леша изобразил наивное удивление.

Не заметил?

Не заметил.

Ну да? И она тебя не заметила?

Наверное, не заметила.

Ну, уж прямо. У Наташки глаз-алмаз, – Надя посмотрела на него с явным недоверием, Ну, так позови ее.

У меня голова болит, – сказал Леша и махнул на свою верхнюю полку.

Странный ты товарищ, – сказала Надя.

Леше на ум пришло гамлетовское «а не странен кто ж», но он боялся ввязываться в дискуссию. Молчание – золото. Он вспомнил, как Лорьян к месту и не к месту повторял: поговорим о странностях любви. И тут он промолчал. Надя думает, что у него странности. А ему, например, странным казался выбор Саши Мендельсона. В то время как ее подруга Кашевская – такая куколка, он клеился к ничем не примечательной Наде. Ну, в том, что Надя ответила согласием, Леша ничего странного не видел. Сама Надя говорила, если мужчина чуть лучше обезьяны, уже красавец. Саша Мендельсон был вовсе не обезьяной, даже немного привлекательный. Но среднего роста, неплечистый, не крепкий, даже хиловатый, светловолосый, слегка курносый, – он не казался завидным женихом. Зато выделялся хваткой в учебе, и соответственно, успехами. Как там происходило, почему Саша стал увиваться за Надей, а не за Татьяной, почему Надя ответила взаимностью, а не положила глаз на кого-нибудь покрасивее, почему Саша дал себя стреножить, почему красавица Кашевская никого в институте себе не завела, почему лично Леша держался от Кашевской на расстоянии, относясь к ней, как к драгоценному предмету искусства, под табличкой «охраняется государством» – это и есть необъяснимые странности любви. Саша, Надя и Таня учились в соседней группе. Все были москвичами. Так что у них не было причин близко сходиться с Лешей, а у него не находилось причин искать их дружбы. Но теперь этой троице предстояло живым щитом, прикрыть его от Соловьевой.

Леша мысленно поторапливал поезд. Конечно, Соловьевой уже доложили, где он затаился. Оставалось радоваться удаче, что практичная Надя взяла билеты в центр вагона. Соловьевой проходить мимо их центрального отсека нет никакого резона. И в туалет, и к проводницам – все в противоположном направлении. И все же изредка она проходила. Леша глядел в окно, но шестое чувство подсказывало о приближении опасности. Надя, как видно, заметившая что-то неладное вдруг понижала голос. Но чтобы достать до Леши, отвернувшегося к окну на верхней полке, нужно было потеснить Кашевскую и окликать его на глазах у всех. На это Соловьева не шла. Оставалось печально пройти мимо, как мимо покойника.

Вижу, тут Шекспир отдыхает, – заметила Надя, после очередного дефиле Соловьевой, – Не зря он рвался меняться на Северодонецк. Просто Гамлет нашего вагона. Да-а-мс. Над Волгой рекой расплескала гармонь саратовские страданья.

Голова у меня может болеть? – Леша предложил самую объяснимую версию.

У тебя не может, – покачала головой Надя, – У тебя ее нет. Отсутствует как класс. То, что у тебя на плечах, головой не назовешь. Это у Соловьевой голова может болеть.

Надя, считающая себя знатоком в вопросах семейной жизни, набрала было воздуху, как гармонь, чтобы подробнее развернуть тему про страданья, но тут молчавший до сих пор Саша Мендельсон попросил тему сменить. И Таня поддержала. Наде пришлось покориться большинству.

Лешу еще злило, что Надины рассуждения слушали и на боковых полках. Там ехали Витя Горлов и Анечка Попович. Вообще, как мужчине, Леше следовало бы уступить свое убежище Анечке, чтобы мимо девушки не мельтешил народ. Тем более что на первом курсе между Лешей и симпатичной Анечкой проскакивали нежные улыбочки и долгие взгляды. Но, во-первых, то было давно, к тому же, так и не проклюнулось. Во-вторых, Анечку при ее небольшом росте боковая полка не стесняла. В-третьих, ему покинуть свое убежище смерти подобно. А в-четвертых, Анечка вряд ли бы обменялась. Она с некоторого времени спелась с Витькой Горловым. Горлов, по прозвищу корнеплод, все время торчал на ее нижней полке, прямо впритирку к Анечке. И молодая пара, мило шушукаясь о чем-то, чувствовала себя вполне комфортно. Так что, перейди Анечка на Лешино место, их идиллия бы нарушилась.

Вот так непредсказуемо сплетаются судьбы. Витя ухлестывал за Анечкой с самого первого курса. Он был откуда-то из села из Алтая. Непривлекательный, коренастый, немногословный и упертый, настоящий корнеплод, – он как нацелился на грациозную Анечку, так не отступался. Поначалу Анечка его посылала. А ему, как трактору, ни ямы, ни рвы нипочем. Терпение и труд все перетрут. И вот они странности любви. У них все срослось. Корнеплод, как у Мичурина, привился к черешенке. Они вместе, парой едут на практику. Глядишь, не за горами и марш Мендельсона.

Эй, там на клотике! – окликнула Надя, – Смотри, пролежень будет.

В вагоне было душно. Долго не улежишь. Леша покинул свое убежище в надежде укрыться в другом вагоне. И там было полно народу. Он прошел в следующий, купейный. Тут было уютнее. Даже что-то типа ковровой дорожки в коридоре. Окно приоткрыто, не так душно. Лешу озарила наивная мечта, что, поскольку купейные места дороже, может быть, есть пустые купе. Вот бы найти, посидеть часок. Задача непростая, но она овладела им. И Соловьева отошла на второй план. Он для начала, как хищник на охоте, прошел по коридору, останавливаясь у дверей и прислушиваясь. Казалось, определил дверь, из-за которой звуки не доносились.

Проводница прошла мимо него раз, два, а потом спросила, из какого он купе. Что-то она его личности не припомнит. Леша признался, что он из другого вагона и просто тут отходит душой, остывает, потому что поссорился со своей девушкой. Проводница в ответ назвала себя бабой тертой, которая еще не таких фруктов видала. Вот сейчас она вызовет начальника поезда, и будет он отходить душей, где положено. Он ретировался в тамбур, долго стоял, смотрел на проплывающие мимо поля и полустанки громады-страны. Снова вспомнил о Соловьевой. Велика Россия, а от Соловьевой не скроешься. Дверь тамбура открылась, появился Мендельсон. Надя послала на поиски. И слепой видит, что Леша что-то не в себе. И в Чирчик ехать не хотел, и на Соловьеву смотрит косо, и нет его долго. Мало ли что, вдруг выпрыгнул из вагона. Лешу же только одно испугало: если Мендельсон нашел его, то и Соловьевой недолго. А уж тут один на один, тут бы ему капут и настал.

Так что случилось? Что ты дергаешься? – решил без свидетелей выяснить Мендельсон.

Это вагон дергается, – грустно улыбнулся Леша, – Ничего не случилось, долго объяснять. Саня, я тебя только об одном прошу: позволь мне быть все время рядом с тобой. Так чтобы Соловьева не подошла.

Интересно! Она вроде бы не страшила, чтобы от нее бегать.

Дело не в этом.

Ты что, как говорят, плюнул ей в душу?

Слава богу, нет, – с облегчением выдохнул Леша. Покоритель сердец Роберт Лорьян, тот бы в таком не сознался. В лучшем случае бы загадочно промолчал. А Леша теперь мог с облегчением вздохнуть, что упрямая Соловьева не позволила наломать дров. А значит. он относительно чист.

Между прочим, мне Надя до свадьбы тоже не слишком позволяла, – произнес Мендельсон тоном наставника.

С чем я тебя и поздравляю. Теперь ты можешь понять, того ли ты ожидал.

Ну, ладно, – Саша не собирался распространяться на этот счет, – А мне кажется, вы с нею друг друга понимали. Она, вроде, девушка очень приятная, симпатичная, тактичная, интеллигентная. Что тебе еще?

Леша грустно улыбнулся и двинулся из тамбура на свою полку согласно купленному билету.

Больше всего он боялся остановок. Там, где поезд стоит недолго, Сашу командировали за вокзальными пирожками. Леша выскакивал следом. А как иначе? Рискованно. Тут Соловьева могла бы его застукать. Но и без Саши в вагоне могла застукать. Но она, на Лешино счастье, категорически отвергала вокзальные жареные пирожки. На больших остановках Мендельсоны и Татьяна выходили из поезда размять косточки. Пройтись по перрону. Вот тут Соловьева, тоже выходившая с девочками, становилась опаснее. В ограниченном пространстве, зажатому между двумя поездами, бежать некуда, а вероятность контакта при движении больше. Леша не отставал ни на шаг от Мендельсона, тянул его, а значит и Надю, в сторону от Соловьевой.

Ну, просто, как на привязи, – недовольно бурчала Надя.

Но, что поделать? Почему постоянное присутствие Тани Надю не раздражало?

Считай, что ты с Сашей, а я с Таней, – предложил такой вариант Леша. Если бы он держался ближе к Тане, было бы еще проще. Гордая Соловьева вообще бы не рыпнулась. Было бы славно, но Надя скривила губы в крайнем сомнении.

А ты спросил, как считает она? Он с Таней, вишь ли. За ней ты, мальчик, не гонись, – и добавила, напевая, – Стена кирпичная, часы вокзальные, платочки белые, глаза печальные.

Красный уголок, одновременно музей истории завода, был оформлен в виде учебного класса: учебные столы, а по стенам наглядная агитация. Замдиректора, который вел с ними ознакомительную беседу, начал с истории завода. Леша, сидевший в задних рядах за одним столом с Кашевской, видел, как Соловьева, севшая в первый ряд, стала конспектировать. Рассказывавшему это, как видно, польстило. Теперь он обращался прямо к конспектирующей девушке. Закончив рассказ о заводе, он сказал, что их поселят в только что отремонтированном общежитии. А заводских заселять в этот корпус на время их практики не будут. Потом, как нечто неприятное, но обязательное, объяснил: потому что у них уже не первый год москвичи на практике, и ведут себя так, – он поджал губы, подыскивая не особенно резкие, но точные слова, – что они не учитывают, что они не у себя дома, не берут во внимание национальную специфику. Он многозначительно замолчал, глядя прямо на Соловьеву. Он, как видно, ожидал вопросов, но никто вопросов не задавал. Леша удивился. Как их предшественники могли тут себя вести, чтобы замдиректора, совершенно европейского вида товарищ, счел важным упомянуть о национальной специфике? Что за национальная тут специфика, что о ней нужно специально говорить? Леше даже стало немного стыдно за поведение их предшественников.

Пока они дошли до общежития, зажарились. Вот вам первая среднеазиатская специфика. Общежитие оказалось небольшим, двухэтажным зданием. Пятая часть их студенческого на Соколе. Стены не менее обшарпанные, чем на Соколе. Во дворе еще остались после ремонта козлы и банки из-под краски. Ремонт вели только изнутри. Им выделили комнаты на втором этаже, а первый этаж пустовал. Национальная специфика? Практичная Надя сказала, что на втором этаже, под крышей, будет жарко. И все-таки, общежитие оставляло приятное впечатление. Оно выходило в огороженный высоким забором дворик с площадкой для развешивания белья и большой раскидистой шелковицей у забора.

Пока стояли в очереди к коменданту, многие успели сбегать посмотреть комнаты. Они, каждая на двоих, еще пахли краской. Мебель не затасканная, как у Леши в общаге, шкафы с зеркалами, тумбочки не крашенные, а под дерево, и кровати не железные, как в общаге, а с деревянными спинками. Нужно ожидать, что сетки не продавленные, матрасы не вонючие, а кухня без тараканов. Правда, нет занавесок. Лешу все удовлетворяло. Может быть, москвичам, Мендельсонам, Соловьевой, Кашевской – заводское общежитие не нравилось, но оно было, без всяких сомнений, лучше студенческой общаги.

Комната коменданта находилась на первом этаже. И снова очередь в коридоре для распределения комнат. Надя протиснулась вперед и объявила, что она имеет право поселиться с одной комнате с мужем.

Позвольте, но у вас разные фамилии, – поглядев в паспорта, возразила комендант общежития. Определенно, ей Надина ретивость не понравилась

Ну и что? – пожала плечами Надя, – С какой стати мне свою красивую русскую фамилию менять на фамилию Мендельсон?

У нас все фамилии равны, – оторвав взор от паспортов, что сунула Надя, подчеркнула комендантша, – А Мендельсон, позвольте заметить, – не такая уж неблагозвучная фамилия. Немецкий композитор Мендельсон свадебный марш написал. Раз вы недавно замуж вышли, должны бы знать.

Ну, мой муж тому Мендельсону не родня, – сказала Надя, – А ко мне, несмотря на разные фамилии, имеет самое непосредственное отношение, – и Надя кинула на молчащего мужа взгляд, требующий поддержки.

Прописки у вас разные, – выкатила новое возражение комендантша.

Что тут странного? – парировала Надя, – Вы видите, мы недавно расписались! И потом, зачем же Сашке от родителей выписываться? Чтобы потом с их квартирой пролететь?

У вас написано, что вы замужем за Мендэльсоном Александром Натановичем, – ядовито произнесла комендантша, а у товарища, которого вы выдаете за своего мужа, фамилия Мендельсон, через букву е, – Леша понял, что Надино дело швах. Не стоило ей так рьяно тянуть на себя одеяло. Добилась только того, что в лице комендантши нашла неожиданного, но могущественного противника.

Где? – Надя хотела лично увидеть эту злополучную букву э.

А вот, – комендантша ткнула пальцем. Надя прищурилась, – Вам дать очки? – ехидно спросила комендантша

Подумаешь! Ошиблись. Я только сейчас заметила. Имя и фамилия сходятся? Сходятся. Вы посмотрите в его паспорте, на ком он женат.

Зачем мне его паспорт? – злорадно улыбнулась комендантша, и медленно, как для непонятливых, стала разъяснять, – У вас в паспорте фамилия не сходится с фамилией в его паспорте. Так что извините, я в загсе работала. Знаю правила. Иногда по одной букве в документе крупного мошенника можно обнаружить, или скрывающегося от алиментов, или преступника, или даже шпиона. Нас учили.

Все у этого Мендельсона не слава богу, – сердито проворчала Надя, словно это в его паспорте была описка, – Что теперь из-за одной буквы вешаться?

Зачем вешаться? Это не наш метод. Этого еще не хватало! – комендантша покачала головой, с чувством выполненного долга, сдула со лба прядь волос, – Это когда вы в Москву вернетесь, там и разбирайтесь. А сейчас – фамилии разные, прописки разные. Раз прописки разные, значит в Москве живете не вместе?

Вам доложить все детали?

Зачем мне ваши детали?

Саша живет у меня. То есть, у моих родителей. У нас квартира большая. Мой папа, между прочим, работает в штабе…

Хоть в ООН, – перебила ее комендантша, – М-да. Прислали москвичей на нашу голову, – и это уже был вызов. Брошенная перчатка. Надя гордилась тем, что она москвичка, и гордилась своим папой, и набычилась.

Вы что имеете в виду?

А то я имею в виду, девушка, что я правила знаю. Закон есть закон. К тому же тут традиции более строгие, чем в вашей Москве.

Менять надо традиции. Я виновата, что у вас тут чадру носят?

Чадру у нас не носят. Можете считать наши традиции более консервативными. Но я вас с разными паспортами поселить вместе не могу.

То есть, как не можете? – возмутилась Надя.

Не могу и все.

Препираться было бесполезно. А решать нужно было быстро. Остальные ждали. Леша чувствовал, что в Надиной голове, как в ЭВМ, проскакивают варианты. Но ничего лучше не получалось, как ей жить с Таней, при условии, что Сашу поселят с Лешей. Вот теперь он, тот самый Леша, которого Надя всю дорогу попрекала, очень даже пригодился. Леша был должником за прикрытие от Соловьевой, и его можно легко на время турнуть из комнаты. Надя заняла комнату с Татьяной, и предупредила Лешу, чтобы он был готов к тому, что вечерами она будет навещать мужа.

Вечером у Нади возникло предложение совершить ознакомительную прогулку по городу всей группой. Леша зависел от Мендельсонов. Надя решила идти. Значит, шел Саша, шел и Леша. Однако стоило во время прогулки Леше зазеваться, откуда ни возьмись, вынырнула Соловьева. И эти трое отошли и остановились на таком расстоянии, что они не были теперь для Леши защитой.

Что случилось? – Леша был готов к вопросу, понимал, о чем она спрашивает

Ничего не случилось, – спокойно, даже мягко, более того, даже с подчеркнутым оттенком ласковости ответил он.

Я тебя чем-то обидела?

Ничем ты меня не обидела.

А почему ты со мной не разговариваешь? Тебе кто-то про меня что-то такое наговорил?

Никто мне про тебя ничего не говорил. Просто сейчас не то время, и не то место, не та обстановка. Тут другие традиции.

В поезде тоже были другие традиции? Ты в поезде не подходил. Засел с Мендельсонами.

А что бы было, если бы я в поезде подошел? – спросил он. Наташа в Москве достала его поцелуями в самых неподходящих местах, например, в очереди за билетами в кино. Поезд, тем более, не Москва. Все на виду. Леша напомнил о правилах хорошего тона. Нужно себя вести в рамках этих правил.

А в поезде достаточно простой улыбки, – горько произнесла Наташа, но тут, наконец, Саша Мендельсон, устав ждать, позвал его и спас от дальнейшей пытки.

Методичный Мендельсон готовился к практике основательно. Он приволок с собой свой «Зоркий» и щелкал, то тут, то там, как обрабатываются различные детали в разного типа станках. Надя надеялась, что Леша свалился на их голову только на время дороги, а он и на заводе ходил хвостом за ее мужем. Саша выберет точку, чтобы щелкнуть станок – Леша к нему. Надю это бесило. Она не собиралась входить в Лешино положение.

А вот Леша, загнанный в угол Соловьевой и затюканный Надей, тем не менее, в Надино положение входил, и выходил, когда вечером входила Надя, освобождал комнату. Точно так же, как он это делал на Соколе, когда к Вовке приходила Танька Бирюкова. Но там, в общаге он мог пойти к друзьям, мог перекантоваться в рабочем зале. Масса возможностей. И нигде не подстерегала опасность. А тут податься некуда и легко напороться на Соловьеву.

Надя принимать это в расчет и не думала. Она пришла уже вечером второго дня и посоветовала Леше часок прогуляться. И он ушел.

Медовый месяц в Чирчике! В рабочем общежитии. Когда в окно смотрят ветви незнакомого южного дерева. Романтика. Надя не знала передышки, соответственно, Саша отдыха. И соответственно, Леша, словно разведчик в тылу врага, не знал расслабления. Главное – выскользнуть из общежития незамеченным, проскользнуть по коридору, тихо спуститься по лестнице, мелькнуть по ярко освещенному крыльцу в вечерний сумрак, как ночная летучая мышь. Чтобы Соловьева не перехватила. Он хорошо выучил дорогу. И хорошо освоился в соседнем парке.

Саша, как видно, поделился с женой насчет разговора в тамбуре. В какой-то раз Надя, увидев, как Леша напрягся при упоминании о Соловьевой, сказала:

Я, к твоему сведению, тоже ничего Саше не позволяла до свадьбы, – но, подумав, уточнила, – То есть не ничего, а кое-чего не позволяла.

Великое достижение, – съязвил Леша, – Орден тебе за это.

Хорош твой моральный облик.

Какой есть, – такими словами, которые постоянно твердила их комсорг Полина Гринблат, его не проймешь.

Порядочная, интеллигентная девушка, с богатым внутренним миром. Что она нашла общего с этим. У Наташи просто глаз нет. Тебе вообще чувства знакомы, кроме пинания мяча?

Я, между прочим, должен был в Кивыили ехать, – напомнил Леша, – А отдал это место Подзоровой и компании. Я в Чирчик не рвался. Хотел спокойствия.

Орден тебе за это. Имей в виду, ты можешь пройти мимо большого чувства, которого ты по глупости не ценишь. Потом будет поздно.

Ты прямо проповедник, – усмехнулся Леша.

Что имеем, не храним, потерявши, плачем. Смотри не заплакать бы тебе. Иди, прогуляйся в парке, подумай над моими словами.

О фланировал по парку. В чужом городе, где нет понимающего его Суворова и вообще ни одной понимающей души невольно задумаешься над Надиными словами. Задумавшись, Леша зазевался, не принял вовремя мер к отступлению, когда внезапно нарисовалась Соловьева. Девочки, с которыми она шла, понимая момент, отошли, а Наташа подошла и предложила присесть на лавочке. Он повиновался. Девочки пошли дальше. Они остались вдвоем.

Теплый вечер, тихий парк, лавочка, полумрак, и рядом девушка, которая хочет, чтобы он снова стал таким же, как в Москве. Она опять пошла докапываться, кто ее оговорил. Лучи фонарей освещали ее лицо так, что слезинка, задержавшаяся меж ее длинных изогнутых ресниц в уголке глаза, заблестела, как маленький бриллиант. Но от таких драгоценностей одна морока. Он еще раз заверил, что он к ней очень хорошо относится. Очень хорошо! Но тут не Москва. Завод, чужой город, чужие традиции. Переговоры закончились безрезультатно. Соловьева встала, резко и печально, прямо как в кино, сказала Леше, чтобы он не провожал ее.

Но времена Восьмого марта прошли. Он и не думал провожать. Она ушла в темноту. В чужом парке, в чужом городе. Ничего, найдет девчонок. Маяковский сказал: плохо человеку, когда он один. Далеко не всегда. Нередко хочется побыть одному.

Мендельсон в своем фотографировании так усердствовал, что к нему на третий день подошли два товарища и потребовали объяснений. Он удивился. А что тут такого? Фотографии нужны для отчета по практике. Завод ведь не оборонный, фотографировать не запрещено. Леша, стоявший рядом, высказался в том же духе. Но их высказывания не убедили. Странно они как-то фотографируют, везде парой ходят. Подошедшие потребовали засветить пленку. Саша прижал свой «Кодак» к груди, как ребенка, и стал умолять: вся практика пойдет насмарку. Представители завода настаивали. Остальные практиканты бродили по цеху, не обращая внимания на мелкий инцидент. И Нади с Таней вблизи не было. Леша предложил паллиативный вариант: неужели нельзя,тут при них пленку проявить и убедиться в их невиновности? Представители смягчились. Студент с аппаратом сейчас же с ними проследует в заводскую фотолабораторию. На заводе есть штатный фотограф. Его вызовут, пленку проявят и тогда увидят, какие они безобидные.

Вызвали фотографа. И началось священнодействие при свете красной лампы. Эту монотонную работу – проявитель, закрепитель – Леша, следовавший по пятам за Мендельсоном, невзлюбил с седьмого класса. Но Сашу не оставлял одного. Пленку проявили, но на ней заводчане не могли разобрать, есть ли в кадрах криминал. Поэтому решили: фотограф тут же сделает фотографии. Неподозрительные отдают Саше, и пленку уничтожают. Один из представителей завода остался в лаборатории. Другой ушел согласовывать действия. Пока фотограф проявлял, Саша рассматривал стопку фотографий на полке,

У вас тут портреты, – сказал он.

Суета сует. Передовики производства, флагманы соревнования, изобретатели и рационализаторы, дружинники. Я прежде в Ташкенте в журнале фотокорреспондентом работал. Вот там были фотографии.

А зачем же ту работу бросили? – спросил Мендельсон.

Меня бросили. Я им идеологически не подходил.

Почему, – удивился Саша.

А вы их спросите. У нас даже «Веселые картинки» должны соответствовать. Вот вы, молодой человек станки снимаете железки. И вас проверяют на соответствие.

И вот стало можно рассмотреть несколько Сашиных фотографий.

Ну, посмотрите, Степан Данилович, – сказал фотограф,

Степан Данилович просмотрел фотографии и пошел звать на консультацию своего коллегу.

Вы знаете, мне эти фотографии нужны в двух экземплярах. Для отчета по практике, – печально попросил Саша, – Мне и жене. А то если пленку отнимут, пиши, пропало. -

Ну, ладно, пока наверху совещаются, напечатаем в двух экземплярах – согласился фотограф, – Вот это как раз то, что не одобряется. Наверху еще не согласовали, а внизу уже действуют.

Только под самый конец рабочего дня, когда остальные, незаподозренные практиканты беззаботно отдыхали, Саша и Леша вышли из фотолаборатории. Вышли с победой. Не только с пачкой фотографий, но и с пленкой. Реабилитированный Мендельсон приободрился. Не было счастья, да несчастье помогло: и фотографии за счет завода в профессиональных условиях сделали и пленку вернули. На нескольких фотографиях в кадр попал и Леша. Саша на радостях подарил ему одну. Казалось, все складывается как нельзя лучше.

На лавочке у проходной, как декабристки, их ждали Надя и Наташа. Ну, Надя, понятно, ждала Мендельсона на правах жены. А Соловьевой тут чего делать? У Нади уже был приготовлен очередной разнос: как в воду канули, что она должна думать? Наташа ее успокаивала: они хорошие.

Хорошие, – буркнула Надя, чуть спокойнее, – когда спят зубами к стенке. Я не знаю, Наташа, куда ты смотришь. Сними розовые очки.

Леша был бы доволен, если Соловьева сняла эти самые очки. В это время Саша как индульгенцию протянул фотографии. Теперь не нужно дома печатать. А фотографии – половина отчета. И, его и Надиного. Этим, как видно, Сашина вина была заглажена. Надя взяла мужа под руку и пошла к общежитию. И, никуда не денешься, Леша шел рядом с Соловьевой. У общежития Надя сказала.

Прогуляйтесь немного, молодые люди.

Леша притерпелся к тому, как он говорила ему, прогуляйтесь, молодой человек. Но множественное число предвещало сложный период. Однако, в этот раз Наташа спокойно, даже безразлично. Предложила Леше сходить в спортивный магазин, в пяти кварталах. Там, она видела, продаются китайские кеды, каких он не мог найти в Москве. Приграничная торговля. Против кед он не мог устоять. Кеды ему были очень нужны. Летом они горели на ногах.