Франсуа и Мальвази. I том

– Ну, брат Пираже, не обижайся. Селяви – как говорят французы.

Заскочил на стол, в прыжке зацепился за край люка и залез на чердак, на холодный плиточный пол, освещаемый, если так можно выразиться через маленькое слуховое оконце.

Поблагодарил Бога за то, что у Пираже не оказалось напарника, и что в то время когда его голова оказалась на чердаке по ней ничем не пришлось. А в один момент ему почудилось сие, наверное от того что перепил много вина.

Чувствуя что уже светает, поспешил: задвинул плиту люка, в которую снизу долбиться было бесполезно.

…Услышал шаги. Нужно было прятаться, но куда? Обратно? Растерянно стал оглядываться. За закрытой дверью на чердак, шаги начали издавать глухой металлический звук, что означало что кто-то поднимается сюда уже по железной лестнице.

Неизвестно какая покровительствующая Метроне сила охватила его и устремила вперед, важен сам факт того, что когда дверь стала медленно открываться, молодая княжна при свете горящей свечи никого на чердаке не обнаружила.

– Пираже. – все же тихо позвала она и не собираясь услышать ответа, удалилась.

В который раз поблагодарив Всевышнего за то что она поднялась на чердак в то время когда он только-только сюда залез и успел заскочить за открывающуюся дверь, Метроне дождался когда ее удаляющиеся шаги перестали быть слышны. Спустился по железной лестнице до каменных ступеней, уходящих от порога перед наглухо задраенной дверью вниз, в темноту. Спустился на несколько шагов, вспомнил что ступени нужно считать, стал считать.

Попадись ему сейчас навстречу какой гвардеец, Метроне скоро бы с ним справился.., даже своим коротеньким по сравнению со шпагой кинжалом Пираже. Все объяснялось тем, что у него была более чем выгоднейшая позиция. Средневековые строители построили винтовой проход в теле башни с пользой для спускавшихся, а не наоборот, наступавших по крутой резко заворачивающейся лестнице вправо. Получалось, что тот кто находился выше, был почти полностью скрыт стеной и полностью открыт только правой рукой, тогда как у его противника все оказывалось наоборот, и при его ударах ему доставался лишь клинок.

Примечательно что у некоторых замков в Англии наблюдалась иная картина, так что можно было предположить, что строились эти винтовые проходы для левшей (??!)

Метроне однако ничего не предполагая, тщательно ощупывал правую сторону прохода. Давненько он здесь не бывал и поэтому не мог найти того чего искал.

Тут он вспомнил, что отсчитывать известное ему количество ступенек нужно было снизу. Решив не шарить впотьмах, пошел вниз считать наверняка.

Осторожно спустившись почти до самой последней ступеньки, находящейся уже на плиточном полу зажатого стенами пространства, Метроне решил что лучше будет выйти через приоткрытую дверь как человеку, а не лазить по лазам, открывать шокирующий его подвижной камень.

Чуть только он подошел к этой двери и глянул в створку, увидел идущих на него гвардейцев с факелом, вслед за сеньорой Мальвази. Как он мог их не услышать, он ничего не понимал. В любом случае бежать назад уже было поздно, да и ошибочно, когда рядом что ни угол, то темный. Поэтому Метроне в одну секунду оказался в правом от себя углу за пустыми латами стоящего с копьем рыцаря, о который открывающаяся дверь всегда гремела.

«И что тебе не спиться по ночам? Княжна Мальвази вошла с двумя гвардейцами, державшими по факелу.

– Ты постой здесь, смотри чтоб никто не входил. Если увидишь Пираже, скажи идти наверх. – отдала она распоряжение одному из гвардейцев, тогда как с другим пошла наверх, приподнимая подол синего платья.

Оставшийся гвардеец, на свою голову слишком долго втыкал свой факел в факельницу, поэтому Метроне когда посчитал возможным вышел бесшумно, и что называется пристукнул рукоятью кинжала, зажав рот рукой на тот случай, если он раскричится… Прислонив его к ногам уже в бессознательном состоянии, стал искать чем можно связать? Плюнув на это дело оттащил его в угол потемнее. Устремился в дверь, подумав при этом, что можно было потихоньку выйти за спиной.

Пройдя по узкому коридору стал открывать дверь… входящему с той стороны.

Метроне уже напряг руку, еще державшую кинжал.

– Где госпожа? – спросил тот.

– Там наверху. – чуть было не указал рукояткой кинжала направление.

Не заметив ни его волочащиеся по полу концы носков, ни кинжал, тот человек зевнув, прошел мимо.

Нужно было торопиться. Его несло по пути наибольшего сопротивления и возвратиться к легчайшему можно было много после, когда всё уляжется. Закрыв за собой дверь, побежал по просторной галерее, метя по полу чересчур длинными носками. Почувствовав сзади движение, топот ног… успел броситься к дивану и юркнуть за его заднюю спинку, прежде чем дверь в длинную полутемную залу открылась и в нее с криками ворвались двое гвардейцев, как иноходцы понесшиеся вперед со шпагами наголо.

«Допрыгался», – подумал Метроне, высовывая из своего укрытия руку за абрикосом во фруктовый ящик, стоявший возле дивана.

Из тех дверей, откуда только что выбежали двое и нарезая огромными шагами вылетели уже из залы-галереи поднимать тревогу по всему дворцу – будить всех на поиски, как было приказано, вышли сеньорина Мальвази и Пираже.

Сидя здесь в неизвестности уже довольно долго, где его пока не собирались искать, так как вестники уже давно унеслись в глубь дворца «будить совершенно всех», Метроне придумал отличный план побега. Как следует его обмозговав, решил заесть напоследок острым, а именно апельсином, пока есть время.

Произошла досадная конфузия его руку заметили с дальнего конца зала, кого он из-за ящика не мог видеть. Поэтому когда он разломил сочный апельсин, и впил свои зубы в сочную мякоть, не обращая внимания на поднявшиеся крики, то был не мало удручен, когда подбежали явно к нему.

– Вот он! Я нашел его! Сюда!

Раздосадованный таким оборотом событий, кипя от негодования поднялся из-за спинки дивана, двинулся на крикуна. Тот было видя в его руке кинжал схватился за свое оружие, но тут же невольно схватился за лицо, убирая с него запущенную в него апельсиновую мякоть, завопив благим матом свое:

– А-а-а!…

…Метроне устремился к выходу, пока его жертва протирая от жгучего апельсинового сока глаз, опустилась на одно колено…

Сзади за ним кинулся Пираже, и когда Метроне был уже у выхода залы, нагнал его возле двух распахнутых дверей, готов был уже схватить, уже почувствовал прикосновение своих пальцев к одежде, схватил его, когда тот повернулся… чтобы получить со всего размаху второй долькой апельсина в лицо.

Сок попал глубоко в ноздри, заставив закашляться и в то же время крякнуть от рези в глазах. Не везло сегодня Пираже.

Воспользовавшись его беспомощностью Метроне юркнул в одну из дверей, оказавшись в коридорчике.

– Этим коридорам нет конца. – проговорил он меланхолически себе под нос, останавливаясь от того чтобы не бежать на несущиеся на него толпы полураздетых гвардейцев и слуг. Приготовившись к стычке, ибо так просто он им отдаваться не собирался, Метроне с изумлением увидел, отойдя в сторону, что поднятые неизвестно для них самих для какой цели разношерстные люди, пронеслись мимо, сонные и зевающие, чуть его не сбив и уж точно налетев на Пираже.

– Хе-хе, совсем не понимают кого ловят!

– Ищи его! Ищи его! – кричал пробегавший посланец.

– Свищи его. – профилосовствовал Метроне себе под нос, пока наконец не крикнул все пробегающим и пробегающим: – Вора держи! Пожар!

– Держи вора! – подхватили другие голоса.

Поток все продолжался и казалось ему не было конца, то пробегали толпой, то бежали по одному. Как раз в это время в коридор выглянул Пираже, подняв голову и смотря вперед. В коридоре с той стороны все выбегали и выбегали, и выбегали. Недаром население дворца составляло несколько сот человек.

Метроне уже давно бежал вместе со всеми в заполненную людьми залу-галерею. Света стало еще меньше, все бегали «ловили вора».

Ночная тишина, столько искусственно создаваемая все последние дни разразилась общим эмоциональным взрывом. Начался массовый психоз. Многие конечно не поддавшиеся на него, просто бегали вместе со всеми за компанию, смеялись и дурачились. Не был исключением и Метроне. Через коридорчик продолжали вбегать и безумную толчею разряжала лишь башня, по винтовому проходу которой так же бегали.

Возле дивана и ящика за которыми Метроне прятался, точнее возле уже почти пустого ящика из под фруктов сидели на корточках обжираясь его содержимым несколько человек.. На диване высоко прыгал мальчик-паж с большим апельсином в руке, кто-то бежал и бренчал на гитаре.

Пробегая, впереди Метроне увидел растерянно стоящую сеньориту Мальвази. И было от чего удивляться: полумрак, толпы бегающих и кричащих, аккомпанемент.

Плачущие, прыгающие, подбегающие к перевернутому ящику и хватающие что осталось. Кто-то подскользнулся о набросанное. Хохочущие, все куда-то стремятся, ищут вора. Тушат поджог. Крик, гам, шум, топот, мелькание лиц.

«Балаган» – подумала она улыбнувшись.

– Дурдом, – сказал ей пробегающий возле нее Метроне.

Такой неслыханной дерзости она с его стороны никак не ожидала и поддаваясь всеобщему настроению – рассмеялась, в бессилии что-либо сделать. Но это заметил Пираже, сразу кинувшийся за ним и опять как-будто схватил, но не удержал, опять схватил, но уже другую руку, а так как ее хозяин находился в движении, то он упал на колени не выдержав рывка.

А бегущий Метроне с легкостью убежал в самый конец залы, откуда слышались крики:

– Поймали! Поймали!

Тащили второго с кем поработал Метроне, уже давно пришедшего в себя.

Где-то в стороне дивана громкий веселый голос дурачившегося человека возвестил:

– Сеньоры, я идиот!

Когда Метроне бежал по коридорчику, Пираже и Мальвази только-только подбегали к нему. Но тут преграда – масса людей.

– Пора прекратить эту панику, а то они переловят друг друга или разнесут все здесь. / Двери уже валялись на полу и на них уложили пойманного, затем приподняв как на носилках. /.

– А вы попробуйте их остановить, – ответил ей Пираже. – Я голоса своего не слышу.

Пираже кинулся в араву понесшую пойманного на дверях.

Метроне в это время уже считал мелкими шагами ступеньки и насчитал уже до двух третей нужного, как услышал за спиной:

– А! ты здесь, мошенник! – крикнул Пираже схватившись за него взади.

Кинжала у Метроне уже не было, потерял где-то в давке. Тогда он не долго думая, лягнул прицепившегося так, что тот и в прямом и в переносном смысле загремел по лестнице, но перетерпев боль в поджидании подмоги снова кинулся вперед, будучи уверенным что загоняет Метроне в тупик, где собирался воздать за все сразу.

А Метроне все отходил и отходил, считая про себя ступеньки, Пираже не спешил, поджидая людей, поднимался ступенька за ступенькой. Сверху на него сбежала группа студентов, горланя какую-то песню. Пираже им крикнул идти за ним, пробегающие отвечали словами из песни. В общем когда они пробежали Метроне уже не был виден. Но сколько Пираже не поднимался наверх, Метроне все не было и не было видно.

Пираже дошел до самого конца, обыскал весь верх и с ужасом понял, что его здесь нет, как и вообще никого, кинулся вниз и пробегая возле сеньорины, даже ничего ей не сказал.

Она в этом и не нуждалась, желая покоя и тишины, отдохнуть от всего того, что предстало перед ее глазами. В комнате, в которой был ранее заточен Метроне, никого не было и она закрыла дверь, чтобы было еще спокойнее. Подошла к раскрытому от жалюзи окну, поглядеть на рассвет, отдохнуть в тишине… Было уже достаточно светло чтобы в темном пространстве внизу, полном утренней свежести, заметить силуэт бегущего человека…

Метроне во всю прыть своих ног выбежал на дорогу и помчался к арбе с парой мулов, которых он приметил впереди.

– О! Сеньор Педро! Здравствуй, дружище, – сказал он, подбегая к полному человеку с открытым лицом, начиная отвязывать его скот.

– Помоги-ка выпрячь одну из твоих кляч, все равно какую.

– Э! Друг… постой, а зачем тебе?

– Босиком бегаю, не видишь?

Отделив одну из полулошадок сам Метроне порылся в кармане, достал ту самую унцию и сунул в пухлую пятерню Педро.

Затем запрыгнул на голый круп клячи и понесся прочь.

– Э! Постой, а сдачу?

Сеньорина Мальвази закрыв от усталости глаза / ведь она всю ночь провела у больного отца / – подумала. – «Не все ли равно».

Глава XI. Которая объясняет, почему не приехал Гийоме

Все эти дни, за который Метроне побывал во стольких местах и перепетиях, Аньян находился на исходной позиции, в обычном для себя согбенно-сидячем положении; облокотившись руками о подоконник и вперив взор в окно своего номера в гостинице над кафе, что как вы понимаете пребывало напротив, или почти напротив интересующего его дома, который он считал домом Мандена, когда как его соратник Гийоме считал наоборот – де Морне, в отличие от местных, которые по своему неведению никак не считали.

Главным объектом наблюдения конечно же являлась дверь, но усиленное наблюдение велось так же за окнами и за улицей, на сколько ее отсюда можно было видеть. Сие занятие, которое сначала Аньян вообще не считал за таковое, затем превратилось для него в каторгу. Что кажется легким для одних, совершенно не привлекательно по склонности характера для других, и примером того мог считаться Аньян, со своими мучениями. Это сначала было ничего, как по-крестьянски и думалось о ничегонеделании, а потом все стало иначе. Постоянно ныла спина, даже не помогали наклоны. Спинки, такой какой нужно у стула не было, так что сидел он сутуло, отчего затем можно было успокаивать ноющую спину только «щелканьем» позвоночника. Эти шумы ни на что не похожие, были ни чем иным, как входом членов друг к другу, немного растянутыми сутулостью положения. Стоять Аньян не собирался.

Ранее в нужде и скитаниях, на работах, Аньян и представить себе не мог, что работать глазами будет еще труднее, вернее невыносимее. По крайней мере ему сейчас так казалось, ведь приходилось не просто смотреть на окружающий мир. Как смотрит на него обыкновенный человек сутки напролет, но нужно было всматриваться: в каждое лицо, в каждое окно, во все подозрительное. И при этом обладая не ахти каким хорошим зрением, его приходилось во вред себе часто напрягать.

Насмотревшись с самого утра до позднего вечера; пока внизу не закрывалось кафе, а вместе с ним и потухал свет – единственное из-за чего можно было видеть ночью дом напротив, Аньян сразу ложился в постель, отказываясь смотреть слипающимися глазами в кромешную тьму, в которой все равно ничего не высмотреть. С приятным облегчением закрывая режущие глаза, ведь солнечные лучи тоже не шутка, он считал что Гийоме зря на него злится. Ему там хоть можно было отдохнуть, большая свобода движений при их разнообразии, при отсутствии приступов мышц на закрытие глаз. А работал Аньян действительно на совесть исправно, ведь если отлынивать, то можно за это поплатиться, проворонив счастье.

И конечно же его старания не проходили даром. Много раз Аньян сообщал что де Морне и Манде, обычно всегда вдвоем выходили из дому, предоставляя Гийоме возможность бурить проход во всю силу своих бицепсов. Иногда даже он следил за ними до Дворца Правосудия.

Прийдя однажды по-осеннему дождливым холодным вечером к Гийоме, втянув из забитого мокротой носа, сообщил:

– Манде выехал из Барижа.

Я тебе даже могу сказать куда.

– ? А-а!

– Дошло таки.

– И что я поеду?

– А нет! Я тебе поеду и привезу. На милый Аньянчик, получай свою долю.

– Не так уж много я и исдратил.

– Почти ничего не осталось… Ладно на дорогу хватит, не беспокойся. Да! А ты знаешь по какой дороге он отчалил?

– По той же.

– Ты поедешь по другой, и желательно успей вперед. Только бери свою клячу, мою не вздумай взять, сразу поймут какое у нас с тобой братство.

– Это на своей-то я обгоню его скакуна? Давай на твоем поскачу, а приеду на другом, и все будет в порядке.

– Что-то ты мелешь непонятное.

– Ну сменю лошадь!

– Ни в гоем злюдяе. – передразнил его Гийоме.

– Ладно, давай свою разбизку.

– Чего-о? Да ты никак спятил, дружочек?! Я же тебе сколько раз говорил что мои четыре сотни пропали. Иначе нельзя, заруби на своем сопливом носу.

– А тебе должны заплатить четыреста?

– Ну конечно нас не одинаково оценили… Только это все равно, нам и триста хватит. Ради каких-то четырехсот, только насторожишь их. Даже и не думай.

– Подумай еще раз – четыреста? Может на них дело завести можно?

– Но не райскую жизнь, за что стараемся.

– Что-то не верится мне она. – проговорил уже свободно без сопливого акцента, так как при волнении ощущаются облегчения от мокроты.

– Да послушай ты! Что ты такой простой? Если не возьмем завещание. – грабанем! Небось еще больше будет.

– Будет ли?

– В самом доме спрятаны все его деньги. И он не зря так часто наведывается во Дворец потерянных шагов. Чуть что – ноги в руки и… Ты сам мне часто говорил – «такое преступление на всю страну прогремело!»

– Да ну!

– Что ты ну! Что ты нукаешь? Где-нибудь в секретере оно у него все и лежит.

– То-то и оно, что в секретере.

– Я тебе любой секретер в пять минут открою!

– А ты узнал уже, точно там кабинет де Морне?

– По крайней мере разговаривает о делах он только там. И жену Манде имел там.

– Ты что же уже дырочку прокарябал?

– Причем удачно так попал, и гобелен и мебель ее скрывают.

– Ну ладно давай деньги, я поехал.

– Ты все понял? О моих деньгах даже не заикайся и когда свои получишь смотри, что бы за тобой кто не проследил. И смотри, тебя могут прикончить.

– Я сам за Манде следить буду. – Назвал Аньян того по-старому, вспомнив прежнего Манде, как совсем другого человека.

– Без пользы и опасно. – Лучше потихоньку добирайся до Парижа через Ангулем. – возразил Гийоме.

«Черта тебе с два, пригоню тотчас как получу, я тебя знаю».

Гийоме пошел вынимать свои деньги оттуда, куда он их заложил, после продажи перстня Марчеллы, а Аньян сравнивал промозглость своего положения с теплотой топящегося камина.

Кончились его безмятежные деньки, но зато и мучениям пришел конец. Получив врученную сумму денег, он вышел, бросив на последок:

– Чао!

* * *

Примерно через час после отъезда дружка, Гийоме в его злостно отчаявшемся настроении пришла в голову поразительная мысль «Манден везет с собой не меньше тридцати двух тысяч!»…

Но было уже поздно, ворота закрыты, Аньяна не сыскать, он поехал по иной, чем Манден дороге… А может он сам догадается его прикончить, что ему стоит ночи-то темные и дождливые… Гийоме представил как Аньян при блеклом свете луны это делает.

* * *

Однако Аньян, по склонности натуры будучи простым человеком, совсем не оправдал надежд Гийоме, он даже и в мыслях не мог представить такое коварство в стиле своего дружка, как к примеру напасть сзади на своего попутчика, коими они стали к концу пути, или же всадить ему кинжал в бок – прием, так нравившийся Гийоме.

Конечно подобное можно было соотнести от Аньяна, от его недомыслия ситуации, в которой он оказался, когда в любом леске или тихом месте дороги можно было скорехонько пырнуть ножом и быть с деньгами таковым. Но Аньян так же не раз думавший о Гийоме, что будь тот на его месте… подумал что подобное Гийоме не следовало бы делать, хотя бы потому что смерть Мандена могла повлечь за собой невозвратимые последствия.

Естественно когда Аньян держал с Манденом путь, то следил за собой, как бы не выдаться: все время лезла навязчивая мысль, что он назвал попутчика Манденом, и вот таким образом от этих дум проговорился:

– Аньян ты не правильно назвал мою фамилию!

Слегка побледневший Аньян сразу решил снять с себя подозрения, которые кстати лежали на Спорада, сказав прямо в лоб:

– Ты врешь, тебя звать Манден. Уж я то слышал однажды, да и де Морне проговаривался.

– А ты и его знаешь?

– Так его все знают!

После этого случая опасность зависла и над самим Аньяном. Манден чувствовалось, часто подумывал о нехорошем, но его попутчик понимал это.

Сему помешал нагнавший их Метроне, что не было удивительной случайностью, так как дорог в Лимож не так уж много. Так и доехали они втроем сначала до предместий города, а затем и до самой «Въенны», где их встретил давно прибывший на место Блене.

Глава XII. Возвращение

Незадолго до того, как на север Франции, включая и Париж, с Атлантического океана накатилась холодная погода, кончившая основную летнюю жару, из-за чего и само лето заканчивалось; экипаж барона д'Обюссона находился в непосредственной близости от родного замка.

Четверке коней не пришлось месить дорожную слякоть размытых дорог; но в воздухе ощущалась большая влажность при пасмурности – предвещение надвигающейся непогоде, и поэтому задержись они с отъездом, то непременно попали бы под нее.

И только Рено, несмотря на свои раны, смог взять на себя такое трудное дело, как уговорить и отвезти убитого горем барона, туда, куда он больше всего боялся ехать.

Барон похоронил свою жену и не желая никуда уезжать от кладбища, сначала оставался там под тем предлогом, что Рено нужно поправиться. Но Рено, а особенно аббат Витербо видя как он от горя все более, и более чахнет и слабеет здравием, заставил его поехать домой не смотря ни на что. Поездка и встреча с родными должна была поправить состояние барона, внушающее опасения. Возможность излить горе и все накопившееся на душе – действительно целительное средство в этих случаях.

Барон все время считал что очень виноват во всем случившемся, что так просчитался, поверил заведомой лжи, не всмотревшись в почерк письма, много разного сейчас лезло в его больной рассудок, очень сильно расстроенный.

Аббат Витербо и Рено как могли успокаивали, стараясь отвлечь, разнообразить его думы и прочее, и прочее, делали все для того чтобы он отошел и не казался таким разбитым. Потерянного не вернешь, нужно жить настоящим, а настоящее требовало от него разительных перемен и действий, иначе все могло для него сложится отвратительно.

Горе состарило барона на двадцать лет, он сильно поседел, прибавилось морщин. Совсем как старик потерял осанку, а вместе с ней и свой гордый здоровый вид.

Руки побелели, ослабли, стали дрожащими. Глаза тоже потускнели, покраснели и все время как будто слезились. Понурый, тяжелый взгляд барона заставлял Рено очень переживать за него. С тревогой всматриваясь вдаль на конические купола башенок и шпили Обюссонского замка, они все с тревогой думали, как тяжело будет показаться на глаза встречающим, а главное говорить о трагедии.

А они все приближались и приближались с каждым конским шагом, рывком, покачиванием, ударом хлыста, с каждым мгновением. Барон то боялся встречи с родными, то наоборот скорее ждал ее, чтобы быстрее облегчить терзающуюся душу. Только за последнюю милю его желание менялось несколько раз. Рено же не менялся во мнении с самого начала, он откровенно боялся того, как на него будут смотреть там, за стенами, ведь все началось с него, а люди есть люди. Не приедь он одним летним июльским вечером, семейство продолжало бы жить своей тихой размеренной провинциальной жизнью. Франсуа не был бы ранен и уехал бы в университет, а родители безбедно и преспокойно бы жили, дожидались сына. Зачем им вообще нужен был этот миллион? Не посвященные в суть дела люди там будут думать, что все так произошло только из-за него. А он очень не выносил косых взглядов и молчаливого укора, будучи человеком очень ранимым.

Барон ничего бы не смог объяснить, и это он понимал. За все случившееся спрос будет с него.

Ему представилась картина и он даже еле улыбнулся: увидят барона и сначала подумают. Что он потерял завещание.

Рено, по правде сказать вообще уже не думал о произошедшей смерти, и в этом не было ничего плохого, ведь он и сам был на пороге смерти вместе с баронессой.

Он еще не пришел в полное сознание, находился в бреду, в то время как ее похоронили и поэтому все это прошло у него как один из кошмаров. Он переболел смерть, и еще раз повторяем будучи при смерти, и до сих пор находясь в очень слабом состоянии / раны все еще не зажили / вспоминал о баронессе, как о чем-то давно ушедшем.

Холодная пасмурность с серо-синими свинцовыми тучами, казалось навалившимися всей своей тяжестью и без того нагоняла тоску. Хотя сумеркам по времени было еще рано, но все равно было уже бледно-сумеречно.

Свежесть и влажность поднимали впечатление чего-то воодушевляющего. Воздух с треском разразился электрическим разрядом, оглашавшим некоторое время небосвод. Ясно слышалось, что он разразился где-то вдали, но все кругом пронизало и казалось наэлектризовало; по поверхности влажных трав прыгал шарик, как блик дальнего оранжевого света. Замелькали зарницы и сразу все переменилось, стало излучать экспрессионный свет при общей давящей сумрачности, обрываемой светлым оранжевым светом вдали. Казалось облачный покров где-то прорвало, и это было так. Косой свет заката отражался на вечерней росе.