Трудности белых ворон

– Гришковец…

– Что?

– Да погоняло у меня такое с детства – Молодец-Гришковец.

– Как? – рассмеялась Люся. – Молодец-Гришковец? А что? Тебе идет, между прочим… Молодец-Гришковец, юный борец с черным сквозняком, злобно веющим из дырок человеческих… Интересный ты парень, слушай!

– Странноватый, да?

– Почему странноватый?

– Да говорят про меня так. И еще – что я белая ворона…

– Да нет, почему. Ты все правильно говоришь. Забавно просто…

– Да? Ты правда так считаешь? – расплылся вдруг в радостной улыбке Илья.

– Правда, правда. Делать мне больше нечего, как врать тебе сидеть, что ли? Несчастной, влюбленной, брошенной, да к тому ж еще и голодной… Слушай, Молодец-Гришковец, а я и правда есть захотела! Можно, я твоей еды поем и спать лягу? Поезд утром приходит, и мне сразу на работу идти…Нам и поспать-то осталось всего ничего!

Ранним серым февральским утром, ежась от холодного уральского ветра, они вышли на перрон вокзала и быстро направились к выходу в город.

– Люсь, телефон свой оставь…

– А зачем? Сеанс психоанализа по-русски закончился. Попутчики разбежались в разные стороны…

– Ну, мой возьми. Так, на всякий случай…

– Давай…

5

Люся тихо открыла своим ключом дверь, на цыпочках вошла в прихожую. Тут же ей в ноги, скуля, бросился Фрам – огромная неуклюжая овчарка, «злой и старый овчар», как называл его Глеб, которого Фрам почему-то не жаловал. Ревновал, наверное…

Из кухни, тоже на цыпочках, вышел отец, спросил громким шепотом:

– Ты где это пропадаешь? Дома не ночуешь…

– Пап, ты с Фрамом гулял? – так же шепотом спросила Люся, уклоняясь от Фрамовых нежностей и расшнуровывая ботинки.

– Да. Я с ночного дежурства, спать еще не ложился. Завтракать будешь? Я пельмени варю…

– Не хочу пельмени.

– А больше ничего нет. Я шел, магазины еще закрыты были, а до круглосуточного супермаркета далеко. И вообще, не выпендривайся! Слава богу, хоть полпачки пельменей в холодильнике завалялось!

– А чего это вы тут так интимно шепчетесь? Я уже не сплю!

Из комнаты в прихожую выплыла Шурочка в своей любимой кокетливо-розовой пижамке с рюшечками, с ярко-зеленого цвета маской на лице. Уже от одного вида этой маски Люсю замутило, будто ударило сильно то ли в голову, то ли в печень – ну никак организм с этой поднадоевшей картинкой не справляется, а ведь и привыкнуть уже пора за столько совместно прожитых лет. Подумалось вдруг, что она уже и не помнит, пожалуй, настоящего лица своей матери; вместо него – только маски: зеленые, красные, овсяные, фруктовые, желтковые, белковые…

– Это растертая петрушка с кефиром! Очень полезно, особенно по утрам – хорошо поры стягивает, – начала свою обычную песню Шурочка, – вот если б ты не кривилась, Люсенька, а делала все как я, тоже выглядела бы великолепно. Это сейчас тебе двадцать пять, и кажется, что старость никогда не наступит. Как бы не так, дорогая! Не успеешь опомниться – она уже тут как тут…

Наступающей старости Шурочка боялась просто панически. Последние десять лет она вела с ней не только непримиримую подпольную борьбу, но и одержимо сражалась на баррикадах, и смело шла в наступление, отвоевывая у нее пядь за пядью кусочки уходящей стремительно молодости. В военной науке по сокрытию своего истинного возраста она была, пожалуй, уже доктором наук, профессором, лауреатом нобелевской премии – каждодневно истязала себя масками, тренажерами, полезным питанием с пищевыми добавками, всевозможными гимнастиками, специальными упражнениями для лица, для талии, для бедер… К тому же отчаянно модничала – носила короткие юбочки и узенькие брючки, делала стильные стрижечки и не жалела денег на дорогущую косметику. Даже умела смеяться звонко, по-девичьи, кокетливо откидывая голову назад – тоже результат длительных тренировок перед зеркалом. Да все бы это ничего, как говорится, у каждого в голове свои тараканы водятся… Беда была в том, что Шурочка и мужа с дочерью заставила жить по своим законам военного времени: она давно уже перестала быть для них просто женой и матерью, она превратилась для них в Шурочку – юную барышню, которую не должны волновать ни бытовые проблемы, ни будущее взрослой уже дочери, ни голодный муж-хирург, заглядывающий тоскливо после ночного дежурства в пустой холодильник…Никто из них и не заметил вовремя, когда произошла с ней эта проклятая метаморфоза – по молодости Шурочка изо всех сил старалась быть и примерной женой и матерью заботливой. Хотя старание это объяснялось отчасти чувством вины перед мужем – обманула она его в юности, замуж за него быстренько выскочила уже будучи сильно беременной от его же, мужниного, друга-однокашника. А потом вся вина как-то ею же самой и подзабылась, и Люся об этом ничего и благополучно не знала, да и вообще – за все совместно прожитые годы тему эту муж ее больше никогда и не поднимал…

Люся с отцом терпели. Изо всех сил. Терпели бесконечные рассказы о том, как ошибаются люди в отношении ее возраста, как приняли ее на службе за молоденькую курьершу, или за студентку-практикантку, как на улице пытаются познакомиться с ней совсем молодые люди, как Люсю приняли за ее сестренку…Терпели разложенные по всей квартире баночки, скляночки с кремами, масками, бальзамами, притирками, настоями, развешенные по всем углам пучки трав, расставленные всюду тарелки с прорастающим зерном… Они с отцом придумали даже свою игру, которую начинала, как обычно, Люся:

– Пап, а вот если к толченым рыбьим костям добавить немного овсяной муки…

– А потом налить туда жидкости для мытья посуды, – задумчиво добавлял отец.

– И добавить ко всему этому куриного помета, смешанного со свежими листьями крапивы… – тут же подхватывала Люся.

– И еще немного гуталину…

– И нанести полученную маску на лицо…

– То ваша ко-о-ожа станет ба-а-архатной, как у младе-е-е-нца! – в унисон произносили они вместе, удачно подражая Шурочкиным интонациям.

Постепенно они даже как-то и попривыкли к отсутствию нормальной еды в холодильнике, где можно было обнаружить только кастрюльку с овсянкой без соли и сахара, или салатик из тертой морковки и свеклы, или, например, несколько пакетиков обезжиренного кефира…Люся иногда героически вставала к плите, варила борщ со свининой, жарила котлеты и картошку с салом, и пироги пекла – отцу нравилось. Но часто баловать его не получалось – у нее ж своя жизнь, – то любовь, то страдания…

Шурочка, надо отдать должное ее усилиям, выглядела действительно очень молодо для своих сорока пяти лет. Розово и пушисто выглядела. Но было в ее облике – во всех этих коротких юбочках, модных стрижечках, гладком личике – что-то нарочитое, жалкое, просящее, что сразу бросалось в глаза. Все было красиво – и не было ничего. Ничего, кроме страха разоблачения – а вдруг кто-нибудь догадается, что она не молода, и вынесет свой жестокий приговор… «А все остальное – под корнем квадратным…» – глядя на ее розовую пижамку и зеленое лицо, вдруг вспомнила Люся того странного парня из поезда с его формулой человеческой личности. – «Да, парень, не такой уж ты и выдумщик, что-то в этом есть…Дует, дует черный сквозняк из Шурочкиных дырок, и холодом обдает…»

– Пап, я буду пельмени! – крикнула Люся из ванной, перестав, наконец, разглядывать в зеркале свое осунувшееся серое лицо с темными разводами под глазами. Ну, не красавица, что ж… Хотя и не без изюминки-интересинки, и не без интеллекту в карих больших глазах… И волосы хороши – длинные, густые, темные… «Ничего, поживем еще!» – подмигнула она сама себе в зеркало и встала под горячий душ, чуть не застонав от удовольствия, от обрушившегося, наконец, на нее живого тепла – так перемерзла за эти дни никчемной своей поездки…

– Не понимаю, как вообще можно есть пельмени! – доносился до Люси высокий монотонный голос Шурочки, – это же дикая смесь углеводов с белками! Смерть для организма! Вы сами себя отравляете такой едой, как этого можно не понимать, я не знаю…

– Ага, сейчас все бросим, и будем есть одни только проросшие зерна, – проворчала беззлобно себе под нос Люся, медленно согреваясь под горячими струями.

Душевой шланг уже давно и безнадежно протекал в трех местах, образуя крутящиеся фонтанчики, половина голубой кафельной плитки отвалилась, шторка для ванной напоминала замызганную белесую тряпочку. Ремонтом в их семье было заняться совершенно некому – отец давно дом забросил, да и бывал здесь в последнее время все реже и реже, у Люси несчастная любовь приключилась – до того ли ей было, в самом-то деле, а Шурочке и вовсе некогда – война со старостью отнимала у нее все силы, а главное – средства. «Наши матери в шлемах и латах бьются в кровь о железную старость…», – вспомнилась тут же Люсе строчка из популярной песенки.

Испугавшись, что строчка эта привяжется теперь намертво и на целый день, она с силой замотала головой из стороны в сторону, пытаясь вытряхнуть ее побыстрее. И тут же поймала себя на мысли – как же она давно, оказывается, песен внутри себя не пела…Выходит, и правда помог ей этот парень – доморощенный психоаналитик из ночного поезда. Вот и песни она поет, и в зеркале себя разглядывает… Как его, бишь, там? Гришковец… Ай, молодец, Гришковец!

– Люся, ты не одна здесь живешь! – вывел ее из задумчивости пронзительный Шурочкин крик, – мне ванная срочно нужна!

– Иду, иду… – проворчала Люся, с сожалением отключая душ, – сейчас выхожу…

– Люсенька, мне с тобой серьезно поговорить надо, – отец осторожно поставил перед ней тарелку с дымящимися пельменями, налил в большую кружку кофе.

– На тему? – подняла она на него удивленные глаза. – У тебя столько пафоса в голосе… Волнуешься, что ли? Сахару в кофе набухал – пить невозможно!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.