скачать книгу бесплатно
Среди этой роскошно одетой толпы Го Юнь ощутил, что его одежда слишком грязная, да еще и помялась за время поездки в автобусе; на холщовый мешок, который он носил уже года два или три, столько раз наступали, что он стал неряшливее, чем содержимое местных мусорных урн, которые попадались по пути.
Небоскребы практически загородили собой небо, внутри сверкали искусственные лампы. Люди, шедшие навстречу, шарахались в сторону, Го Юнь только сейчас понял, что они вовсе не уступали ему дорогу из вежливости, им не нравилось, что Го Юнь грязный, прохожие боялись испачкаться об него. Го Юнь тут же осознал, что ворвался в другой мир, незнакомый и богатый, а он такой маленький и ничтожный, и почувствовал, как внутри в такт дыханию растекается смутный ужас.
Наконец они добрались до автобусной остановки и сели на автобус до Наньшаня. На улице стемнело. Одновременно зажглись уличные фонари.
А за ужином он познакомился с Ян Пин. Она показала Ван Футяню и Го Юню, где перекусить. Когда Го Юнь добрался до завода, тот уже закрылся, и столовая тоже. А Ян Пин ждала их у входа в общежитие.
4
Го Жуйжэнь слышал, как журналист говорил, что у Го Юня была девушка, но сын никогда при нем не упоминал о ней. Отец оцепенел, полдня думал: как же так, сын каждый день торчал под боком, почему же он не в курсе его дел? Однажды Го Жуйжэнь видел, как сын в огороде звонит по телефону, но тот стоял спиной, а когда вернулся на веранду, то в глазах блестели слезы. Отец тогда встревожился. А потом еще раз на кукурузном поле, когда шел пасти коров, отец увидел, как сын на меже с кем-то говорит по телефону. Го Жуйжэнь окликнул его, но тот не слышал, отец снова позвал сына – Го Юнь уже повесил трубку и спросил, куда отец пойдет пасти коров. Го Жуйжэнь ответил, что идет к обрыву впереди. Го Юнь сообщил, что ему нужно в уездный город встретиться с одноклассником. Го Жуйжэнь тогда решил, что и телефонный звонок был от одноклассника. Он прикрикнул на вола, велел сыну пораньше возвращаться вечером и двинулся дальше.
Почему он не рассказал родным о девушке? Ведь Го Жуйжэнь спрашивал несколько раз. Его племянница, Го Цзин, зашла в гости и сказала, что у дяди появилась девушка. Лун Шанъин спросила, откуда такие слухи, на что Го Цзин ответила, что рассказали земляки, работающие на юге. После ужина мать отозвала сына в сторонку и спросила:
– Сына, Го Цзин говорит, что у тебя девушка появилась. Почему не расскажешь маме?
На это Го Юнь ответил:
– Мам, не слушай ты эту ерунду, денег у меня нет жениться, где уж мне подружек заводить?!
Лун Шанъин вздохнула:
– Я знаю, что тебе трудно. Если появится девушка, ты от мамы не скрывай. Расскажи нам.
Этот разговор краем уха услышал Го Жуйжэнь.
Сидя в гуанчжоуской гостинице, Го Жуйжэнь, закрыв глаза, размышлял; размышлял и кое-что припоминал. В мозгу всплывала новая деталь. В тот день вечером он вышел на улицу по нужде и услышал, как Го Юнь разговаривает во сне. Сначала отец не придал этому значения, лег обратно в постель, но сын говорил все более порывисто: «Пин, Пин, Пин… не уходи… я не могу без тебя… жить… Пин, Пин, не уходи». Сын расплакался. Го Жуйжэнь окликнул его. Го Юнь замолчал, видимо проснулся. Го Жуйжэнь решил, что сыну приснился кошмар. Он слишком сильно устал за день, так что вскоре уснул, хотел на следующее утро спросить, что снилось Го Юню, но забыл.
Го Жуйжэнь горестно вздохнул про себя. Что ж он такой невнимательный? Он вспомнил события другой ночи. Его тогда разбудил какой-то шорох. Он открыл глаза и увидел, как какой-то человек открыл входную дверь и вышел. В Хуанбаобао отродясь не было воров. Го Жуйжэнь решил, что сын пошел в туалет. Ночь была ясная, очертания гор видны как на ладони. Го Жуйжэнь провалился в сон и не слышал, вернулся сын или нет. А когда снова скрипнула дверь, то он даже не понял, как долго сын отсутствовал.
На следующий день все повторилось. Когда Го Юнь вышел, то Го Жуйжэнь увидел лунный свет, пробивавшийся через дверную щель. Но в этот раз он проснулся. Сына долго не было. Го Жуйжэнь встал. На веранде никого. Кругом такая тишина, что аж жутко. Лишь время от времени доносится издалека собачий лай. Го Жуйжэнь позвал сына. Ответа не последовало. Он прошел вдоль водосточной канавы с одной стороны дома и вроде как услышал чей-то плач, но звук быстро стих. Он был даосом и верил в существование потустороннего мира, а потому быстро прочитал мантру. Затем снова поднял голову, увидел, что на мостике впереди кто-то сидит, и позвал:
– Сынок!
Человек отозвался. И впрямь оказалось, что это Юнь. Го Жуйжэнь тогда удивился, спросил, почему сын не спит и выбежал на улицу. Го Юнь отвечал, что в доме слишком жарко, а на улице прохладно, он вышел остудиться. В тот день и правда стояла удушливая жара, так что Го Жуйжэнь поверил. Они перебросились еще парой фраз, а потом Го Жуйжэнь поторопил сына, чтоб тот шел домой, но Го Юнь не согласился, хотел еще немного проветриться в одиночестве. Го Жуйжэнь велел не задерживаться, а сам вернулся домой.
Неужели тогда Го Юнь так тихо, но горько плакал?!
5
Отношения между Го Юнем и Ян Пин были самыми заурядными. Сначала Го Юнь был непарной пташкой, одинокой, подавленной, да еще и напуганной. Ян Пин относилась к нему теплее остальных земляков. По вечерам с готовностью болтала с ним, а иногда они выходили прогуляться. Го Юнь разбирался в компьютерах и водил девушку в компьютерный клуб, учил ее выходить в Интернет, печатать иероглифы в системе «Уби»[6 - «Уби» – система ввода иероглифов по пяти начальным чертам.]. Потом на заводе, чтобы как-то скрасить будни сотрудников, тоже открыли свой мини-компьютерный клуб, где можно было выходить в Интернет, и они переместились туда.
На площади в Наньшане каждый вечер собирался народ: люди танцевали прямо под открытым небом, участвовали в караоке-боях, здесь же расставляли лотки с различными книгами и прессой, за вход нужно было заплатить три юаня. А на краю площади поставили телевизор и музыкальный центр, там за три юаня можно было спеть песню. Го Юнь пару раз водил туда Ян Пин, а еще они ходили в европейский ресторан пить кофе и вместе учились кататься на коньках.
Только когда Го Юнь перешел на другой завод, Ян Пин обнаружила, что не может без него. Го Юнь каждый день к ней наведывался. Тогда их отношения окончательно оформились. Го Юнь полушутя-полусерьезно спросил, выйдет ли она за него. Ян Пин без особых раздумий кивнула и промычала «угу». В тот вечер они пошли в парк, там на траве Го Юнь сгреб девушку в охапку, его руки шарили по ее спине, а дыхание стало тяжелым. Он уловил странный аромат. Тело словно было под напряжением, все кровеносные сосуды налились кровью. Его рука, дрожа, скользнула ей в вырез. Ян Пин закрыла глаза, пара заек отдались на милость охотнику, рука которого, словно факел, воспламенила ее, и все тело девушки охватил пожар, она ощутила удушливый жар, ей хотелось стонать. И в этом бушующем огне Ян Пин принесла себя в дар.
Два одиноких беспомощных человека только и могли, что греться друг о друга. Го Юнь, обнимая ее, почувствовал: то место, где он сидел, теперь принадлежало ему, в этом городе оно стало его «уголком». Ощущение неприкаянности перестало быть таким сильным. Он глубоко вдохнул благоухание травы и листвы и впервые почувствовал вкус близости. Это было счастливое переживание.
За полгода в Шэньчжэне у него ни разу не было ощущения, что какая-то вещь ему принадлежит. Даже маленький гвоздь на обочине и тот не имел к нему отношения, на всем было выгравировано незнакомое название «Шэньчжэнь». А Го Юнь словно бы постоянно сопротивлялся – сопротивлялся всему, что его окружало, вплоть до того, что сам себя изолировал. Он видел, как другие люди едят в залитых светом ресторанах, как они мчатся на такси, как они, одетые по моде, поспешно проходят мимо, и аромат духов разносится по ветру; он чувствовал, что живет в другом, далеком от их жизни мире. Он пошел в магазин; любой флакон туалетной воды стоит, как его месячная зарплата, если один раз поесть в ресторане и заказать при этом четыре-пять блюд, то ему потом придется вообще не есть и не пить двадцать дней, чтобы отбить эти деньги. Когда на улице от голода начинал бурчать живот, Го Юнь все равно не шел в бистро; когда горло пересыхало от жажды, он не покупал себе бутылку минералки – жалко было денег. Пускай в кармане и лежали деньги, но Го Юнь постоянно ощущал себя нищим. Таким нищим, что даже страшно. Он мертвой хваткой сжимал деньги в кармане, словно утопающий соломинку. Он всего лишь праздно шатающаяся в этом огромном городе тень, никто не смотрит ему в глаза, он лишний, этот мир давно уже его отверг. Только сжимая деньги, Го Юнь чувствовал, что у него есть силы идти, только так понимал, где он. Каждая сэкономленная сумма – плюс к его безопасности и утешению. Он тратил деньги только с Ян Пин, не мог позволить, чтобы девушка смотрела на него свысока. Но каждый раз, когда он тратил деньги, то напрягался так, словно из него выходил холодный воздух, словно из него выкачивали кровь.
Ян Пин заботилась о нем, любила его, с готовностью слушала рассказы о доме, сама рассказывала о детстве. Она была его благодетельницей, рядом с Ян Пин он становился нормальным, мог ощутить, что значит быть мужчиной. Чувство ужаса отступало, зато, словно пивная пена, на поверхность его мира всплывали другие вещи.
В тот вечер он крепко прижимал к себе девушку и дрожал всем телом. Вдалеке на улице Шэньнань в темноте скользил свет автомобильных фар, проехала одна машина, потом вторая, без остановки, чертя холодным белыми лучами линии. На строительной площадке с шумом заколачивали сваи, земля сотрясалась, а лампы накаливания заливали площадку ярким светом. И никто не знал, что в сердце темноты парень и девушка, приехавшие из глубинки, поддерживают друг друга, прильнув друг к другу. Этот мир, быстро двигающийся вперед широкими шагами, отказался от них, но заставил их плотнее прижаться друг к другу, смотреть на стремительные перемены вокруг, но при этом все сильнее удаляться от него. Они постоянно ощущали, что попали в чужой город, вспоминали о том, как жили в родной деревне без гроша в кармане, о потерянном тамошнем спокойствии. Деревня перестала быть материнской утробой для городов, непонятно в какой момент она превратилась в прислугу. Райская пора потерпела крах, подошла к концу, и прямо сейчас рождалась новая мировая история.
В тот вечер они почувствовали, что нуждаются друг в друге, оба жаждут тепла. Перед лицом этого города-колосса все вдруг превратилось в сон. Они обнимались крепче, глубже проникая в тела друг друга, а два сердца сжимались так сильно, что тяжело стало дышать.
С этой ночи их чувства стремительно накалялись, они доверились друг другу, обсуждали, как вернутся домой, говорили о будущем, как построят свой дом и заживут бедно, но безмятежно. Город перестал существовать, эта махина тихонько отступила, в мире остались лишь они вдвоем да ночной сад. Ян Пин и Го Юнь стали друг для друга гнездом – уютным любовным гнездышком.
6
Сегодня Го Жуйжэню и Лун Шанъин предстояла встреча с родителями той малышки – Жэнь Чуанем и Пэн Сяохуэй. Какая-то мистическая сила подталкивала Го Жуйжэня к действиям, после того как он получил известие о трагической гибели сына, Го Жуйжэнь просто не мог делать что-то осознанно, по собственной воле. Он отказывался верить, что сын, уехавший из дома всего пару дней назад, покончил с собой. И уж тем более не мог поверить, что сын мог сбросить чью-то дочку с моста. Он знал своего ребенка и понимал, зачем сын в этот раз покинул родную деревню. Го Юнь всегда был покладистым, отродясь ни с кем не ссорился, характер как у девчонки. Но из Гуанчжоу примчалась орда журналистов, они привезли в Хуанбаобао газету. Го Юнь прочел отчет…
Газетный заголовок был напечатан огромными черными иероглифами, словно дацзыбао[7 - Дацзыбао – рукописная стенгазета в Китае, используемая для пропаганды и выражения протеста.] в прошлом: «Злодей украл трехлетнюю малышку и сбросил ее с пешеходного моста». А сам текст такой: «Как выяснила наша газета, девочка трех лет и девяти месяцев от роду вместе с матерью приехала из провинции Хунань в Гуанчжоу, где воссоединилась с работавшим здесь отцом. Позавчера она впервые пошла в детский садик в Гуанчжоу, а вчера незнакомый мужчина, шедший навстречу, схватил ребенка и скинул с пешеходного моста. Девочка до сих пор в больнице между жизнью и смертью…
Как сообщила женщина по фамилии Чжоу, ожидавшая автобус на остановке, вчера в половине одиннадцатого утра она услышала какой-то шум, доносившийся с пешеходного моста, а следом увидела, как оттуда скинули некий предмет: "Я до сих пор не могу поверить, что скинули ребенка!" Малышка упала головой вниз между двумя автобусами. Затем гражданка Чжоу наблюдала, как мужчина спрыгнул с пешеходного моста и расшиб в кровь голову. Вскоре прибежала с криками о помощи и вся в слезах мать ребенка.
Прохожие, оказавшиеся свидетелями этой сцены, помогли убитой горем матери позвонить в службу спасения и попробовали поймать такси. Поскольку такси не было, то прохожие тормознули частный джип. Владелец машины, узнав о случившемся, загрузил в салон умирающего ребенка и несчастную мать и повез их в ближайшую третью больницу при университете имени Сунь Ятсена.
Врачи отделения "скорой помощи" сообщили журналисту, что, когда девочку доставили к ним, она уже впала в кому, на левой стороне черепа девочки образовалась глубокая вмятина, а когда привезли мужчину, спрыгнувшего с моста, то зрачки его уже не реагировали на свет, а дыхание и сердце остановились.
Журналист немедленно отправился на место происшествия, на мостовой виднелись две лужи крови и валялись детские сандалики. Очевидец трагедии, господин Ма, рассказал, что в момент трагедии он на пешеходном мосту раскладывал товары на лотке. Поскольку погода сравнительно жаркая, на мосту было мало народу, не считая нескольких лоточников, и особое внимание привлекли мать с девочкой. Господин Ма сообщил: "Мать шла впереди и одной рукой везла детский велосипед, а во второй несла овощи. Девочка весело прыгала за ней, то и дело глядя с пешеходного моста на поток машин внизу". Спустя несколько минут господин Ма внезапно услышал громкий крик: "Что вы делаете?! Немедленно отдайте мне моего ребенка!" Он поднял голову и увидел, что парень в клетчатой рубашке с короткими рукавами и в джинсах стоит рядом с ограждением, прижимая к себе ребенка. "Тот человек был от меня в нескольких метрах, он перегнулся через перила, крепко прижимая к себе девочку, и, услышав крики матери, сказал лишь: «Сестрица, ты уж прости меня!» А потом он внезапно бросил девочку с моста!" Господин Ма хотел в тот момент подскочить и вырвать из рук злоумышленника ребенка, но не успел. "Я не успел пробежать и нескольких шагов, а тот парень внезапно сиганул с моста. Мать девочки бросила велосипед и покупки и как сумасшедшая помчалась по ступенькам вниз…"»
Го Жуйжэнь читал эти строки, словно бы сквозь сон. Ему казалось, что это, разумеется, какая-то ошибка. Тот парень, возможно, нашел или украл документы Го Юня, возможно, все было не так, газеты все переврали, может быть, Го Юня в поезде или в гостинице чем-то опоили, его одурманили, в противном случае он не сотворил бы подобного. Может быть, это всего лишь кошмар, а завтра все снова встанет на свои места.
Лун Шанъин, услышав новости, разрыдалась; плакала без остановки, не могла ни есть, ни пить, а когда немного успокоилась, то спросила у журналистов, что такое пешеходный мост. Когда ей объяснили, что это надземный пешеходный переход, снова спросила: «А вы видели мясо с перцем, которое вез с собой Го Юнь, оно на мосту осталось?» Мясо с перцем было любимым блюдом сына, и перед отъездом мать собственноручно приготовила его ему в дорогу.
Го Юнь был надеждой всей семьи. Лун Шанъин родила пятерых детей, один сын умер в младенчестве, две дочери вышли замуж, старший сын Го И живет под боком, весь больной-пребольной. Услышав страшную весть, Го И свалился в обморок прямо в поле.
Журналист одного гуанчжоуского издания увидел, что семья Го действительно нищая, у них нет денег даже на поездку в Гуанчжоу, и связался со своим руководством, после чего редакция решила оплатить Го Жуйжэню и Лун Шанъин поездку, чтобы те увидели сына в последний раз. Когда показали труп Го Юня, сомнений не осталось: погибший и впрямь их сын. Го Жуйжэнь опознал сына, однако не мог принять трагических событий. Вторым делом он решил встретиться с родителями той девчушки и попросить прощения. Они безо всякой на то причины лишились дочери, сын перед их семьей очень провинился, Го Жуйжэнь не мог не пойти и не извиниться за сына. Но он не имел ни малейшего понятия, как попросить прощения и как отреагируют родители девочки.
7
Го Юнь сегодня пошел с отцом на поле копать картошку. Он впереди работал мотыгой, переворачивал комья земли так, что корни оказывались наверху, а ботва внизу и в земле проглядывали клубни. Когда он еще раз ударял мотыгой, то старался не попасть по клубням – от сильного удара комья земли отделялись от клубней. Го Юнь копал, а отец позади него собирал урожай, через какое-то время плетеная бамбуковая корзина наполнилась целиком. Мать принесла еще одну и тоже присела на корточки и принялась собирать картошку. Некоторые клубни засели глубоко под землей, Го Жуйжэнь глубже вскапывал землю маленькой мотыгой. Клубни и земля близки по цвету, поэтому картошку внутри больших комьев земли можно обнаружить, только если разбить эти комья.
Го Жуйжэнь спросил у сына: если он и впрямь раздумал ехать на заработки, то на что жить собирается?
Го Юнь ответил:
– Я над этим думал. Отсюда недалеко до уездного города. Я там арендую ларек и займусь ремонтом. Я, пока работал на заводе в Кайпине, научился ремонтировать музыкальные центры, DVD-плееры, телевизоры, причем довольно хорошо.
Го Жуйжэнь сказал:
– Я верю, что у тебя все получится.
Го Юнь представил отцу подробные расчеты; пока считал, перестал копать, прикрыл глаза и выпрямился.
На самом деле он давно уже посчитал; через три дня после возвращения съездил в уездный город и все разузнал, вернулся домой и подсчитал. Хотя он планировал вернуться и жить в родной деревне, но ведь и умение, приобретенное вдали от дома, может пригодится. Нужно было сейчас обсудить все с отцом, озвучить ему сумму, чтобы старик понял, что он задумал, и одобрил его выбор. Го Юнь отчитался, сколько будет стоить аренда ларька и сколько придется платить налогов, они с отцом еще раз все подсчитали, сначала расходы, а потом доходы, прикинули: когда дело пойдет, сколько в день можно чинить музыкальных центров, телевизоров и DVD-плееров, сколько составит ежемесячная выручка, сколько останется после всех расходов. Это и будет их прибыль.
Остаток у них получался разный. У Го Жуйжэня оставалось всего двести юаней, а у Го Юня – четыреста-пятьсот, а все из-за того, что они по-разному считали количество техники, которую можно чинить за день. Прогнозы Го Юня были довольно оптимистичными, а вот у Го Жуйжэня получалось, что технику понесут ремонтировать только во время новогодних праздников. В обычное время все эти вещи стояли в домах просто для красоты, сломались так сломались. Во-первых, не было денег на ремонт, некоторым на масло и соль-то не хватало – тяжело, а во-вторых, лень было куда-то тащиться. На новогодние праздники собиралась вся семья, хотелось какого-то оживления, и тогда сломанную технику несли ремонтировать, пусть денег и не хватало, но на этом экономить нельзя.
Го Юнь сказал, что это в Хуанбаобао так, а в городе иначе, разве ж можно сравнить количество людей при деньгах в деревнях и в городах? Десять, а то и сотня деревень не сравнится с одной улицей. С этим Го Жуйжэнь согласился, но деньги, пока они в руки не попали, не подсчитаешь, временная работа – совсем другое: каждый месяц приходишь, а тебе в условленное время выдают тысячу юаней, если вычесть все расходы, то останется пять сотен, стабильная сумма безо всяких рисков.
Го Юнь подумал про себя: «Ты даже не представляешь, как я экономил обычно, в Шэньчжэне чуть расслабишься – и тысяча, а то и две-три улетят в мгновение ока». Он чуть было не сказал, что у него появилась девушка и теперь от той тысячи почти ничего и не остается. Но он не мог признаться в этом отцу, поскольку дал обещание.
Отец услышал, что сын лишь молча вздыхает.
Го Юнь не отвечал, но понимал, что внутри что-то разбилось. Что конкретно, он и сам сразу не понял, лишь чувствовал, что его точка зрения внезапно поменялась. Он вдруг осознал, что все места для него временные. В родном гнезде в деревне Хуанбаобао он проводил времени меньше, чем на чужбине. А вероятность вернуться сюда таяла с каждым днем. Так где же его пристанище? Или он всю жизнь так и будет скитаться по свету? На глазах выступили слезы, он тайком смахнул их, но слезы показались вновь, вот ведь позор.
Чтобы построить дом, нужно снова куда-то ехать. Как минимум на полгода. И вернуться он сможет только тогда, когда заработает недостающую сумму.
Он вспомнил, что когда только-только вернулся домой, то был очень доволен, а через пару дней приуныл. Почему его поколению невозможно быть просто крестьянами? Такое впечатление, что есть лишь один выход – ехать куда-то на заработки. Молодежь из деревень почти вся уехала, все рванули в Гуандун. В район дельты реки Чжуцзян[8 - Дельта реки Чжуцзян, расположенная в китайской провинции Гуандун, по статистике является самым урбанизированным регионом в мире.] хлынул людской поток, получился настоящий муравейник. Порой Го Юнь и себя ощущал муравьишкой. Среди городских многоэтажек люди казались такими крошечными, а их будущее – таким туманным. Некоторые бешено скупали лотерейные билеты. Го Юнь тоже попробовал пару раз, но потом отказался от этой идеи. Он вовсе не жаждал разбогатеть, просто хотел обрести тихое пристанище и вести нормальную жизнь.
Как раз в тот момент, когда отец и сын молчали, поспешно прибежала Лун Шанъин. Ее затрудненное дыхание было слышно издалека. Го Юнь перестал копать и смотрел, как мать размахивает руками. Поскольку она растолстела, то при беге всегда сильно размахивала руками – левой-правой, левой-правой. Го Жуйжэнь увидел, как жена карабкается на холм, и закричал:
– Что случилось? Куда несешься?
Лун Шанъин страдала от гипертонии, если в шестьдесят один год так мчится, значит, что-то случилось. Отец и сын, глядя на нее, забеспокоились.
Оказалось, что скончался двоюродный третий дедушка Го Юня, приходившийся Го Жуйжэню дядей. Утром он испустил дух, и вот пришла скорбная весть. Услышав, что Лун Шанъин, задыхаясь, тараторит, что дядя умер, Го Жуйжэнь вздрогнул, он уже и думать не мог о том, чтобы копать картошку. Они вскинули мотыги на плечо, взвалили корзины и поспешили домой.
Мимо пролетела черная птица, небо только-только нахмурилось и еще пропускало жидкие солнечные лучи, которые освещали их кислые лица. На холме, где отродясь не росла трава, на поверхности известняка выступил белый свет. А вдалеке виднелись хаотично расположенные домики Хуанбаобао: черная черепица, серые бетонные стены, красные необожженные кирпичи, бурые деревянные стены сливались с зелеными деревьями и серой землей, словно путаные мысли, никакого порядка. Узкая глинистая дорожка вилась по холму, все трое задыхались от быстрой ходьбы. У Лун Шанъин куртка промокла насквозь; Го Юнь снял с себя клетчатую рубашку, остался с голым торсом, а рубашку повязал на пояс, и она подпрыгивала в такт его шагам.
Третий дедушка Го Юня умер от инсульта, но не сразу – одиннадцать дней пролежал и только потом испустил дух. Когда Го Юнь с родителями пришли в дом дедушки, того уже одели, на пол насыпали песок, сверху кинули бамбуковую циновку, постелили хлопчатобумажную простыню, на которую уложили на спину покойника. Лицо его накрыли носовым платком, под голову положили петуха, сделанного из ткани, черные полотняные сапоги, острые концы которых торчат вверх, казались огромными и были сшиты между собой красной нитью. Тело старика накрыли черным саваном долголетия с вышитыми на нем разноцветными шелковыми нитями чудовищами, ликами людей и причудливыми цветами.
Хотя родные и знали, что старик при смерти, и уже подготовились, но, когда все произошло, начался хаос. Туда-сюда сновали люди, причем сплошь пожилые. Старика в последний путь провожали такие же, как он, старики, и все наперебой охали. Старший сын, уже отметивший пятидесятилетие, не успел переодеться в холщовое траурное одеяние, он присел в ногах у старика и начал класть земные поклоны. Го Юнь вошел в комнату и тоже трижды поклонился покойному. Также поклонившись, Го Жуйжэнь приподнял платок на лице покойного, чтобы в последний раз взглянуть на дядюшку. Вздохнув, он помог зажечь лампады, воскурить фимиам и накрыть на стол. На маленьком квадратном столике расставили мясные блюда и чай и передвинули его в ноги к покойному. Го Жуйжэнь на листе белой бумаги написал имя покойного, затем воткнул две ароматические палочки в редьку, которую поставил перед маленьким столиком. Он исповедовал даосизм, а в тридцать лет даже учился, как проводить заупокойную службу, и умел молитвой избавлять умершего от мучений в потустороннем мире.
Поскольку старик уже справил семидесятилетие, то в деревне это считалось «радостными проводами»[9 - Так говорят о похоронах долгожителей.]. Дочерей у старика не было, поэтому несколько его невесток поголосили немного и успокоились. Во время заупокойной службы им еще придется поплакать. Есть кому плакать или нет – это не такой уж важный вопрос, важнее всего, что в день похорон некому было выносить гроб. Гроб заполняли известью, чтобы поднять его, требовалось шестнадцать молодых крепких парней. Но все парни уехали на заработки, в деревне остались только старики и дети. Семья покойного пригласила несколько парнишек возраста внуков старика, но по правилам они могли лишь оплакивать умершего, а гроб носить им не полагалось. Если и впрямь не получится найти подходящих людей, то придется нанимать на стороне.
Целое поколение деревенских парней разъехалось, даже гроб нести некому, приходится нанимать посторонних носильщиков за деньги, вот ведь позор!
Го Юнь приходился покойному внучатым племянником и вообще-то тоже должен был оплакивать старика, но раз гроб нести некому, то придется ему. Роста он был невысокого, да и не слишком сильный, а нужно такой тяжеленный гроб тащить до кладбища – настоящее испытание для него.
Во время похорон обычно спокойная деревня Хуанбаобао оживлялась: играли на сона[10 - Сона, или заморская флейта, – китайский язычковый духовой музыкальный инструмент.], били в барабаны, запускали петарды и обустраивали погребальный зал, где выставляли гроб с покойником. Особенно старались даосы: они, облачившись в черные даосские одеяния, окружали гроб и совершали заупокойную службу, размахивали мухогонками, распевали песни, дарующие душе утешение. Только что человек был в мире живых – и вот он уже в мире мертвых. Пели-пели, и тут у одного молодого даоса зазвонил мобильник, он отошел в сторонку ответить. Еще кто-то умер, привалила работенка, их пригласили пойти отслужить заупокойную.
Проститься в основном пришли старики; когда видишь, как одни старики провожают в последний путь другого старика, то становится грустно. Даос спел: «Огонь не может полностью сжечь траву, весенние ветры снова дают ей жизнь»[11 - Строчка из стихотворения танского поэта Бо Цзюйи.]; «Утренним дождем в Вэйчэне чуть пыльца увлажнена. Зелены у дома тени, свежесть ив обновлена»[12 - Строчка из стихотворения танского поэта Ван Вэя в переводе Ю. К. Щуцкого. Ива упоминается здесь как символ прощания, поскольку существовал обычай при расставании ломать ивовые ветви. Собственно, и само стихотворение посвящено прощанию с другом.]. Танские стихи превратились здесь в скорбные траурные песни.
Го Юнь встретил много родственников. С младшей двоюродной сестрой Го Цзин они вместе росли, Го Юнь был ее старше, но поскольку пришлось на два года бросить школу, то они доучивались в средней школе вместе. Они оба хотели поступить в профтехучилище, но провалились на экзаменах. Го Цзин как увидела его, так сразу прицепилась:
– Говорят, у тебя там девушка появилась?
Го Юнь отнекивался, но Го Цзин не отставала:
– А я слышала, что появилась. Почему не привез ее сюда познакомиться?
Го Юнь глянул на сестру и понял, что она хитростью выманивает ответ, но не рискнул проговориться, а потому упрямо твердил, что никакой девушки нет. Сестренка увидела, что он не особо расположен к разговорам, повернулась и ушла по другим делам. Она тоже заработала на юге кое-какие деньги. Да, женщины тоже могут подзаработать, только деньги эти почти всегда «грязные». Однако в деревне уже привыкли и не осуждают, как говорится: «Только в развитии непреложная истина»[13 - Крылатая фраза Дэн Сяопина, китайского политика и реформатора.]; и в деревне считали, что самое главное – вернуться домой с деньгами, а остальное уже неважно.
Один двоюродный брат, увидев, что приехало столько родственников, решил воспользоваться этой возможностью для постройки дома, а то потом все разъедутся, трудно будет найти помощников. Он решил класть фундамент на следующий день после похорон третьего дедушки. Го Юня тоже позвали. Брат сказал, мол, если ты не торопишься уехать, то помоги мне пару дней, когда сам будешь строить дом, я тебе тоже помогу. Го Юнь, разумеется, согласился. Хотя погода стояла жаркая, ранний рис уже давно собрали, поздний рис поспевал, и наступил перерыв в сельскохозяйственных работах. Самое время строить дом. В деревне строительство дома – большое событие, не просто близкие родственники приходили помогать и поздравлять, но и все дальние тоже, если на важное событие собирается мало людей, то это плохое предзнаменование.
Во время трапезы зрелище было грандиозное: под временным бамбуковым навесом обустроили глиняный очаг, на который поставили такой огромный котел, что в нем можно было целиком сварить свинью. Дрова из корней дерева горели багряным цветом, легкий дымок вился в воздухе над деревней, а над котлом пар поднимался, словно облако, и быстро рассеивался под навесом. Родня расставила больше десяти узких столов, которые ломились от угощений, без конца запускали петарды, постоянно прибывали все новые и новые дальние родственники, которые тоже отбивали поклоны перед гробом. Похороны действительно чем-то напоминали свадьбу[14 - В Китае похороны принято проводить с размахом, наравне со свадьбой. Существует даже выражение, которое дословно переводится как: «красное и белое счастливые события», т. е. фактически свадьба и похороны поставлены в один ряд.].
8
Го Жуйжэнь, Лун Шанъин и Чжан Тун отправились в Гуанчжоу, и все расходы на поездку целиком взяла на себя редакция газеты.
В дальний путь старики оделись поофициальнее, Го Жуйжэнь поменял бессменную старую фуражку на новую, которую привез Го Юнь, а брюки из грубой ткани подпоясал красной веревкой. Лун Шанъин скинула старые пластиковые шлепанцы и надела новые армейские ботинки, а на пояс повязала белое полотенце. На самом деле ничего нового они не нашли, красный жакет, купленный Го Юнем, матери было жалко, и они оделись с ног до головы в старую холщовую одежду.
Го Жуйжэнь отыскал домовую книгу, вытащил из кармана старую ручку, дрожа поднес ее ко рту, послюнил стержень, а потом дрожащей рукой вывел: «Несчастный сыночек мой Юнь, папа с мамой приехали, покойся с миром». Иероглифы получились кривыми, почти неразборчивыми. Когда старик дописал иероглифы, слезы ручьем хлынул из глаз. Он спрятал домовую книгу, сложил в клетчатый баул кое-какую старую одежду и позвал благоверную.
Их троих пришли проводить несколько односельчан и, утешая, проводили аж до края деревни. Когда они проходили мимо чужих дворов, старики выходили, прощались, желали доброго пути.
Дорожка, которая вела из деревни, сплошь грязь да колдобины. Го Жуйжэнь ходил не слишком твердо и за километр пути, постоянно проваливаясь в грязь, испачкал штанины.
Семь дней назад солнце освещало все вокруг. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин по этой же дорожке провожали сына в дальние края на заработки, на их глазах сын сел тогда в рейсовый автобус до Гуйяна; автобус поднял облачко пыли и умчался прочь. А теперь, спустя семь дней, свинцовые тучи затянули небо, все та же дорога, все тот же автобус, только едут они на похороны сына. Двадцать с лишним лет назад Го Жуйжэнь и сам ездил в Ханчжоу на заработки и проходил по этой же дорожке, а через два года вернулся домой, чтобы заботиться о новорожденном Го Юне, после чего уже никогда не покидал родную деревню. Эта дорожка связывала с далеким и незнакомым миром. Но что это за дорога для крестьян, которые уезжали из Хуанбаобао?
Лун Шанъин вообще никуда из деревни не выезжала. Она вспоминала, когда в последний раз касалась лица сына, его рук и ног. Нужно пойти попросить прощения у той семьи. А Го Жуйжэнь, будучи даосом, хотел зазвать дух умершего сына обратно в Хуанбаобао, чтобы душа сына не скиталась в одиночестве на чужбине.
Вечером того дня, когда они добрались до Гуанчжоу, журналист повез их троих под тот самый пешеходный мост. Автомобиль только остановился, а Го Жуйжэнь и Лун Шанъин уже открыли двери. Лун Шанъин смахнула бесконечные слезы с давно уже мокрого лица и задрала голову, глядя на пешеходный мост, тот самый, о котором впервые услышала, который столько раз представляла и рисовала в своем воображении. Высокий, крепкий, горделивый, этот образ причинял ей сильную боль, заставлял плакать, в ее глазах плескалось непонимание и замешательство. Она ахнула и заголосила:
– Сыночка, мама к тебе приехала! Ты зачем прыгнул с этого моста?
Она все рыдала и задирала голову, глядя на перила моста, словно бы ее сынок все еще стоял там и никуда не прыгал, словно бы ничего еще не случилось и она могла предотвратить трагедию.
Го Жуйжэнь вышел из такси, и ноги его подкосились, он оперся на Чжан Туна и нетвердой походкой добрел до моста. До нужного места вроде как всего ничего, буквально один шаг, вот только сделать этот шаг Го Жуйжэнь не мог. Сердце глухо колотилось, выскакивая из груди, его мучила одышка, несколько раз старик чуть было не упал. Журналист показал им точное место, куда спрыгнул Го Юнь, Го Жуйжэнь остановился там, велел Чжан Туну достать фимиам и ритуальные деньги, а сам принялся шарить по карманам и через какое-то время вытащил зажигалку; потом внезапно упал на колени, заливаясь слезами, и дрожащей рукой стал по одной банкноте поджигать ритуальные деньги. Он молча смотрел, как бумага в огне танцует, извивается, словно какое-то потустороннее осмысленное существо, которое внезапно показало свой истинный лик. В языках пламени бумага быстро из желтой превращалась в черную, рассыпалась в пепел, чудесным образом становясь такой легкой, что ее подхватывал ветер. Это был обряд призыва души. Затем Го Жуйжэнь начал еще один ритуал. Он достал белый траурный флажок и встал перед горящими ритуальными деньгами, слегка согнув колени, и чуть было не упал. Журналист, стоявший рядом, тут же подхватил его под локоть, старик удержался на ногах, а потом с белым траурным флажком в руках принялся ходить кругами вокруг костра, распевая песню, в которой излил всю свою тоску; мотив ее был трогательным и печальным. Лун Шанъин встала на колени рядом с костром и запричитала:
– Сына, мама приехала повидать тебя… мама отвезет тебя домой.
Она достала белое полотенце и стала вытирать слезы, не переставая при этом плакать, и в конце концов обмякла и уселась прямо на землю.
Го Жуйжэнь перестал ходить кругами, остановился в том же месте, где только что стоял на коленях, и снова плюхнулся на колени, сложив руки в приветственном жесте. Зять Чжан Тун тоже опустился на колени. Го Жуйжэнь громко сказал:
– Сына, мы с мамой заберем тебя домой.
Многочисленные прохожие стали на них коситься. Трое деревенских жителей, один подпоясанный красной веревкой, другая с белым полотенцем на талии, одетые как капуста, кричат что-то странное, да еще и плачут. Некоторые прохожие озадаченно останавливались, но большинство не удивлялись этой странности и, не замедляя шаг, проходили мимо с каменными лицами.
Они снова сели в такси. Го Жуйжэнь и Лун Шанъин опустили окна, повернули головы и глазели на пешеходный мост, пока тот не скрылся из виду. Теперь неоновые огни, заполонившие улицу, ярко освещали дома, машины и прохожих, а мрачный силуэт пешеходного моста растворился в потоке света, словно тень. Слезы стариков тоже поблескивали в ночи, как жемчужины, переливаясь разными красками в ярких огнях.
9
Го Юнь все сильнее ощущал, что не может торчать в Хуанбаобао, он здесь лишний, да еще и ненормальный. Все чем-то заняты, молодежь уезжает все дальше и дальше от дома, словно бы чем дальше, тем больше денег заработаешь. Часто доносили слухи, мол, такой-то в таком-то месте разбогател, стал директором и начальником, продвинулся. Все это пустые мечты односельчан, их выдумки. В действительности было очень мало тех, кто продвигался по карьерной лестнице. Те, кто уезжал на заработки, по возвращении из тщеславия рассказывали о том, как им хорошо живется, и никогда о том, что плохо. В поле теперь работали только старики, а молодежь прохлаждалась по домам, вызывая лишь странные взгляды.
Го Юня уже спрашивали, мол, когда поедешь, скоро ли отправишься на заработки? Раньше он и правда на праздниках гостил недолго, все грезил о деньгах, поживет пару дней – и обратно, но в этот раз все было не так. Он ведь решил уволиться и вернуться домой, построить дом и больше никуда не ездить. Но Го Юнь впервые ощутил, что родная деревня не может его принять, словно бы он нарушил какое-то правило, поплыл против течения. Он почувствовал, что уже не всецело принадлежит Хуанбаобао, старики считают его гостем из дальних мест, который приезжает, лишь чтобы повидаться с родными.
Го Юнь испытывал все более сильный стресс. Он не мог больше противостоять расспросам Ян Пин, но и дома не мог оставаться. Снова ехать работать? До нового года еще шесть месяцев, можно заработать три тысячи юаней и вернуться построить дом. Но если вернется в Шэньчжэнь, то с Ян Пин особо ничего не скопит. А если поехать в другое место, то он будет ужасно скучать по ней. Что же делать? У Го Юня даже к старшему брату не было настроения сходить; после возвращения братья толком и не поговорили.
Судьба, похоже, полна загадок. Сам-то Го Юнь считал, что уже сделал выбор и вернулся в родную деревню. Но загадочная сила в тот момент отталкивала, и он в итоге принял решение уехать. В этот момент он подумал о Гуанчжоу.
Гуанчжоу не был незнакомым местом для Го Юня. Когда он ехал на заработки в Кайпин, то ссаживался с поезда в Гуанчжоу, так что проездом он в Гуанчжоу уже бывал.
Когда Го Юнь в первый раз возвращался домой на Новый год, то вместе с толпой других таких же желающих добрался до вокзала в Гуанчжоу. На площади перед вокзалом люди теснились, словно пельмени в котле, все они постоянно перемещались, кое-где головы превращались в сплошной черный поток; некоторые люди топтались на месте, некоторые бесцельно слонялись, словно безголовые мухи тыкаясь из стороны в сторону, некоторые внезапно начинали бежать, суетились, в мгновение ока растворялись в толпе…
