скачать книгу бесплатно
* * *
Наступил священный день моего народа, праздник всех таборян – Лита. День, когда солнце достигает своего апогея и светит так долго и жарко, как может лишь единожды в году. Но таборяне не славят солнце, ведь солнце жжёт кожу и слепит глаза, испепеляет пастбища зобров и валит пастухов, одуревших от зноя.
Потому таборяне славят Литу – день, когда солнце начинает слабеть и рождается Тьма.
Когда самый долгий день года подходит к концу и ненавистное светило клонится за горизонт… Тогда таборяне со всей Глушоты собираются вместе. Девять Великих Таборов и куча таборков помладше сбредаются к нашей единственной святыне, как ползучие гады на запах падали.
Мы не паломники, не святые старцы, грызущие просфоры по скитам.
Тем, кто родился в таборе, нет нужды молиться, а исповедь для нас – просто смешное слово.
Но Лита – ночь дьявольская. Ночь волшбы и жертвоприношений.
Ночь, когда можно всё. Блуд, дурман, грызня до крови.
Колоссальные костры, сложенные из целых деревьев, жарили небо, поднимаясь к самой луне. Гуляй-грады застыли в торжественных позах, а в гранитном их хороводе сиял Палес. Титанический столб, мерцающий зелёным пламенем, был засыпан на треть черепами – волков, лосей, зобров, южаков. Вся убитая добыча подносилась ему – как последнему воплощению Пра-бога на земле.
Таборяне всей Глушоты отдавались Лите. А Лита благоволила им самой славной ночью в году – ночью без запретов.
Когда я однажды рассказал Косте, почему Михаль такая, девчонка стала самая не своя. Постоянно тревожилась почём зря, а бывало, просыпалась ночью в холодном поту. Она уверяла меня, что всё в порядке. Что виновата скверная погода… Но я-то понимал.
Она боялась повторить судьбу Михаль.
А отец никогда не обещал обратного.
– Брегель, – прошептала она. – Мне здесь некомфортно.
Мы сидели у малого костра, вокруг которого – как и всюду – галдели и пьянствовали таборяне. Таборяне Саула и прочих восьми баронов.
– Давай позже.
– Чего, хорёк? – мимо, пошатываясь, проплясал рыжекосый Илай в обнимку с молодой таборянкой. – Не даёт тебе твоя южачка отпраздновать? Коли в тягость, можем поменяться!
Таборянка игриво подмигнула мне, высунув в разрез платья крепкое бедро.
– Не меняюсь, – покачал я головой.
– Эх, – Илай цокнул языком, – скучный ты!
– Может, всё-таки найдем место потише? – взмолилась Коста, подняв на меня янтарные глаза, переливающиеся в отблесках пламени. Отказать было невозможно.
– Бес с тобой, – я сдался.
Я снял свой нарядный, цвета спелой вишни кунтуш и постелил средь зарослей шиповника. Коста села, вытянув стройные ноги, и похлопала ладонью рядом.
– Присаживайся же.
Я послушался, но Коста отчего-то закатила глаза.
– Что не так?
– Ты ужасно необходительный! Даже для дикаря, – она вздохнула. – Хочешь, чтобы я замёрзла?
– Могу развести костёр. Это быстро.
Я привстал с кунтуша, но Коста потянула меня за рукав рубахи, и я сел как получилось. Вплотную к ней.
– Вот же болван! – рассмеялась она и положила голову мне на плечо, так и не отпустив рукава. Медовые локоны рассыпались по моей груди.
– Ты когда-нибудь думал, что это судьба? – неожиданно спросила она. – Одному богу известно, где бы я была, не окажись ты тогда… Там. Я же могла быть на месте тётушки Диты, но ты не дал, – она обернула ко мне лицо, неестественно белое, неправдиво чистое. С маленьким подбородком и крошечной горбинкой на носу, что совсем его не портила. А даже… Украшала, что ли. – Почему ты не дал?
– По закону табора… – начал я.
– А ещё? – перебила Коста.
– Ну, – я запнулся, – мне подумалось, что ты самое необычное, что я видел в жизни. Такая… Ненастоящая. Не из этого мира. Как снег летом.
– Продолжайте, пан дикарь, – она хихикнула, скрестив самые необычно-красивые ноги на свете.
– Я тогда понял, что если не прекращу это, не остановлю Цирона, – я посмотрел на луну, словно она могла отсыпать мне нужных слов, – то до конца дней себя не прощу. Нельзя портить такие чудеса. Ведь, может, другого такого и за всю жизнь более не встретишь.
Коста приподнялась на локте и заглянула мне прямо в глаза. Мне стало волнительно.
– Глупо звучит, знаю, – попытался я защититься.
– Какой же ты… – она обхватила меня за шею, и я поплыл мыслями.
Я даже не поверил, что это её губы прикасаются к моим. Разве может существовать нечто такое мягкое? Точно пуховое облако, только лучше. Я словно весь обратился в этот момент. Моё тело ощущалось только там, где меня обнимала Коста. Моё лицо жило лишь там, где касалось её лица. И единственный запах, что волновал мой таборянский нюх, – запах костра, смешанный с полынью и чем-то ещё. Чем-то таким, чем пахла она одна.
– Что бы ни говорил твой отец, – она прервалась, заковывая меня в жидкий янтарь своих глаз, – бог, наш бог создал нас равными. Но истинно равными мы становимся, только найдя себя.
Я взял её за талию и притянул к себе.
– И я, кто бы мог подумать, – улыбнулась Коста, – кажется, нашла себя только что.
– В таборе?
– Отнюдь. Всего-то целуя одного дикаря.
Мои щёки вспыхнули, но тепло внутри быстро сошло на нет.
– Только вот отец не даст тебе быть моей женой.
– Потому что я лишь «добыча», да?
Я уткнул взгляд в кунтуш.
– Для меня ты не просто добыча.
Коста резко встала и отряхнулась.
– Даже прачки на меня косо смотрят, когда я хожу стирать, – она отвернулась. – А они просто бабы, Брегель! Я хочу быть равной тебе, равной всем вокруг, а не какой-то вещью.
– Я…
– Молчи! – она сжала кулаки. – Твой отец убивает тебя из месяца в месяц. Зовёт тебя кличкой, как животное. Тебя здесь ровней не считают. А я считаю. Так чего ты всё-таки хочешь?
– Нет ни единого места, где можно жить так, – повысил я голос. – Предлагаешь в глушь убежать?!
– Не в глушь, – глянула она искоса, – но на юг.
– Невозможно, – вскочил я.
Коста лёгким движением разулась.
– Так ли? – тихо и нерешительно спросила она, обращаясь ко мне и к себе сразу.
– Подумай ещё, – вдруг обернулась она.
Шерстяная рубашка сползла по её телу к щиколоткам, обнажая безупречные изгибы. Она оказалась белой всюду – от пяток до длинной шеи. Только мёд волос и янтарь – как золотые мазки на печи. Делали её ещё более особенной.
Коста перешагнула рубаху как ненужный скарб. Шагнула навстречу.
– А я помогу тебе выбрать.
Но выбор был сделан за меня.
* * *
Гуляй-град двинулся обратно на юг – вслед за кочёвкой диких зобров. И я решил, что пора.
Осень была в разгаре, и Глушота плакала навзрыд. В эту ночь – прекрасную ночь! – даже звёзд не видать; небо заволокло тучами. На хлев-палубе было сыро и душно – от дождя снаружи и горячего дыхания зобров внутри.
– Хорёк, – сонно позвал с лавки Меров, потирая слипшиеся веки. – Ты, что ли? Никак южачка с простыней согнала?
– Точно так, Меров, – обманчиво-лениво потянулся я. – Не спится мне, вот и пришёл Храпуна проведать.
– Счастливый ты, – зевнул взлохмаченный таборянин, но прикладываться на лавку не стал. – Так уж и не спится, что ли?
– Ни капельки, – я настойчиво делал вид, что не понимаю, к чему он клонит.
– Тогда, – Меров поправил бороду, сплюснутую лавкой, – айда сменишь меня, хорёк? Видит Пра-бог – в долгу не останусь!
Я с минуту поколебался напускно.
– Ай, бес с тобой! – махнул я рукой. – Но чтоб утром здесь был, лады?
– Не обижу, – обрадовался Меров и тут же кинулся хлопать меня по плечу. – Славный ты малый!
«Прости, Меров, – мысленно извинился я, – и спи крепко».
Только-только таборянин хлопнул дверью, я наспех оседлал Храпуна и вернулся за Костой. Тёмными закоулками я провел её, укутанную в мой нарядный кунтуш и плащ, в самый низ Гуляй-града. Мы крались «как шелудивые мыши», ползли ужами и сливались с тенями. Не брезговали ни ржавыми лестницами, ни собачьими лазами. Коста держалась молодцом. Когда труба с огненной водой обожгла ей щиколотку, она только чуть-чуть всхлипнула – и только.
– Когда мы выберемся, тебе больше никогда не будет больно, – серьёзно прошептал я, подсадив её в седло. И вновь поразился, какая она лёгкая и хрупкая. Как молодой колосок.
– Я верю, Брегель, – шепнула она в ответ. И почему-то печально улыбнулась.
Поднатужившись, я крутанул ворот. Брюхо Гуляй-града пронзительно заскрипело, и ветер ворвался в хлев через разверзшийся люк. Потянуло свежестью.
Я резво вскочил на спину Храпуну, тот засопел. Коста горячечно прижалась ко мне, обхватила намертво аккуратными тонкими руками.
– Держись, – бросил я ей. – Путь неблизкий.
* * *
Половину дороги мы преодолели без происшествий. Гуляй-град так и спал, а дождь подчищал за нами следы. Осенние слёзы Глушоты мазали отпечатки копыт, прибивали к земле забористый запах Храпуна.
Когда тот самый сосняк растаял позади и мы пересекли тракт, Коста задрожала.
– Замёрзла? – спросил я, силясь перекричать дождь и топот.
– Нет, – голос, ставший родным, дрожал, – просто не могу поверить, что это правда.
– Верить рано, – обрубил я, но тут же смягчился. – Вот дойдём до реки, будет можно. Там до южаковой границы рукой подать.
– Поскорей бы, – она уткнулась лицом мне в спину. – Погоди… Слышишь?
Воздух рвался и шипел. Я посмотрел назад, и глаз мой нервически дёрнулся.
Старческая голова Гуляй-града изрыгала пламя, возвышаясь над лесом. Живой город медленно разворачивался в нашу сторону.
– Он же нас не догонит? – запереживала Коста. – Не догонит же?!
– Он не догонит, – я прикусил губу, – а вот они – да.
В чаще затрубил боевой рожок. Затем другой, третий. Рёв чьего-то зобра донёсся из глуши, стократно отразившись от сосен.
Я пришпорил Храпуна, и он перешёл в галоп.
Только Глушота знала ответ, сколько мы так неслись. Без оглядки, без разбора. Кустарник царапал лицо, вода заливала глаза – но то были мелочи. Коста, кажется, вся окаменела. Её объятия превратились в узкий пояс, бывший мне не по размеру.
Впереди зашумела вода, и не успел я смахнуть капель с век, как Храпун прыгнул.
Мелководная речка, только-только набиравшая силу, вспенилась и забурлила под плюснами зобра.
Но, взобравшись по крутому берегу, Храпун засипел. Он вымотался от бесконечного бега, и то было ясно. Нет, Храпун, только не сейчас, нужно лишь подождать.
Вновь загудели рожки – уже совсем рядом. Меня пробрал озноб.
