скачать книгу бесплатно
Олимпийские новостройки,
Поликлиники, детсады.
И колец – как лучей, как будто
Ветеранам под шестьдесят,
И ликующему кому-то
Тополя стеной шелестят,
И, немотствуя в отраженье,
Проржавевший скрипит шарнир:
Жив и дед в ледяной траншее,
И отец, объяснявший мир.
И, покрытый золой и пеплом,
Ты вернёшься, насквозь пробит,
К фотографиям чёрно-белым,
Где неистовый век трубит.
Россия
Вот идёт она от шлагбаума
Мимо спящих в пыли дворняг
Под мотивчика пошловатого
Примитивно тупой верняк,
В драных трениках, блёклой маечке,
Наблондинена, подвита,
И гадают бухие мальчики,
Где там ижица, где фита,
А не надо, заиндевевшие:
Под пшеничку взошла куколь.
Те стреляли, а эти вешали,
Только разницы никакой.
Здесь не росчерк, а фальшь факсимиле,
Как в салонах ни процедурь:
Проступает печать насилия
Синяками сквозь поцелуй.
В Бургер-Кинге ли, Баскин-Роббинсе
Те же самые окружат,
Посочувствуют – оскоромился,
Присоветуют оранжад.
Но не слякотными обидами,
А лишаем на лишае
Дышит муза моя убитая,
Горевавшая лишь по мне.
Так давай же, крути, проматывай,
Заговаривай полухворь,
Этой кровушки цвет гранатовый,
Этой касочки – полевой.
Покажи нам вторую серию,
Муза русская, дуй в свирель.
Бедный дом наш, увитый зеленью,
Чем обугленней, тем светлей.
"Там, где жгут мои книги…"
Там, где жгут мои книги, выкрикивая «Ужо!»,
И за здравие молятся там же, слегка поодаль,
Где для русских цыган я, а для цыган гаджо,
Ты, штатива не ставя, просто меня пофотай.
Будет мокрым асфальт и небо серым-серо,
Будто луч никогда не касался панельных секций
И над овощебазой только что рассвело
И заныло в груди хрящеватое солнце, сердце ль.
Здесь без разницы, кто ты, заводчик иль конокрад.
Просто те ненавидят этих, и вся морока,
И туманно похожий на шестерню коловрат
Попирает кресты с ухмылкой оксюморона.
Говорят, постмодерн: зазеваешься – украдут
Или как-то иначе навалятся и обманут.
Не тебя ли заждался в казённых дождях травмпункт,
Замерзая в унылых московских снегах, как мамонт?
…Как тебе это фото, не слишком ли ярок фон,
Где за счастьем вселенским идут и идут колонны?
Это ль братья мои на первенстве мировом,
То черны, как смола, то, как вымя, бритоголовы?
Но пока они эту раздвоенность усекут,
Можно сгрызть удила и умчаться в родные степи.
Полукровкина участь расчислена до секунд:
Ни секунды единой ни с этими и ни с теми.
Русской весне
От Заречья до самых Раменок,
Тех, откуда судьба звала
В социальную сеть ограбленных,
Отодвинутых от стола,
По апрельской земле коричневой
Ветры буйные распластав,
Отдает ледяной опричниной
Серый вереск погранзастав.
Как оке будет – надолго ль, накрепко ль?
Европейский ли содомит
Нефтеугольной вспыхнет Африкой,
Снежной Арктикой задымит?
Не бубоны б теперь отыскивать,
Мертвых прадедов укорять,
А от скотства поправить изгородь,
И не наново – вдругорядь.
В этом городе, ломком, путаном,
Словно Отче Наш, заучу,
Светоносную степь над Бутовым,
Либеральную к сволочью,
Потому что Вселенной родственны
И чужим языкам горьки
Русских вёсен седые отсветы,
Звездопалые огоньки.
"Когда их жгли, в Москве была жара"
Когда их жгли, в Москве была жара,
Струился воздух, плавились кондеи,
И жизнь текла, едва полужива,
Почти такой, какой ее хотели,
Разрублено шипела рыбья плоть,
Горючим спиртом жегся каждый продых
И силился сознанье пропороть
Больничный кафель в красноватых ромбах.
Поскрипывая в духе арт-нуво,
Катились дни, ленивы и прекрасны,
И не было средь них ни одного,
Кто был солдат и выполнял приказы.
Никто из них не грел щекой приклад,
Ушей не зажимал, не выл спросонок
В чаду моторизованных бригад
На месте друга находя кроссовок.
Ветвей древесных зыбкие клешни,
И зябкий пух, и тени на фасаде
Познали мы в тот миг, пока их жгли,
И пламя тихо подступало сзади.
"Судьбу просиживая сиднями…"
Судьбу просиживая сиднями,
Не стали ни мудрей, ни старше,
Годами пялясь в небо синее,
Людской подверженное саже.
О, где ж ты, где ж ты, время летнее,
В каких запряталось новинах,
Когда покой – не привилегия,
Но достояние невинных.
Что раны? Резаным и колотым,
Смердеть им, под бинтами прея,
Как вестникам летать по комнатам,
Седые сбрасывая перья.
От клекотания и кликанья
Сползти бы в темень, будто аспид,
Пока земля, от крови липкая,
Стеной встаёт и тут же гаснет.
Готовься же. Клыки оскаливай,
Язык вывешивай багровый,
Пока над пустошью асфальтовой
Стожары грохают авророй,
И зной такой, что тухнут заводи,
Хоть освежителей попшикай,
Когда бомжиха крестит ауди,
И крест восходит над бомжихой.
Так снарядите, препоясайте
Парных – и парных, и непарных,
Сцедив с души тоску по ясности,
Чреватую телами в парках,
Чтоб на визира пленке радужной
Запечатлелись в назиданье
И пикировщики над ратушей,
И хрип в расстрелянном седане.
"Теперь не до танцев, милая"
Теперь не до танцев, милая, не до песен.
Пока не в дыму мы, но роза ветров не с нами.
Война за стеной уже шепчет мне – будь любезен,
Забудь о себе, как турок в своем исламе.
Неужто придется вспомнить, чему учили?
Когда оглушат повестками в одночасье,
Останется залпом дёрнуть по мокаччине,
Друг в друга вдохнув – не жди меня – возвращайся.
Я так это вижу, словно прошло три года,
И ты отвлеклась, не дав никаких намёток
Писателям книг о гибели патриота,
Таких же, как я – несбывшихся, полумёртвых.
Смолчит обо мне и пепельный жар архивов,
Где тайн-то всего, кому проиграли Доджерс,
Не им повторять, от пламенных од охрипнув,
Ни имя моё, ни звание и ни должность.
Лишь тени моей не будет успокоенья,
Пока на ветвях, безвременьем закалённых,
Гневливее льва, священнее скарабея,
Не пискнет вороной раненый соколёнок —
Тогда средь аллей, златым сентябрём объятых,
