скачать книгу бесплатно
Довольно бесцеремонно я растолкала Тина, и мы спустили тяжелую раму – свежий холодный воздух упруго ударил по лицам и как бы обмыл их ледяной водой. Ослушавшись строгого приказа железнодорожного бога, мы высунули головы из окна. Всего одно мгновение смотрела я вперед, но этого мгновения было достаточно: я запомнила – поезд мчится прямо на восток, в клубах белого дыма от паровоза встает огромное багровое солнце, а впереди до самого горизонта простирается бесконечно широкая гладь воды… Я оглянулась на Тина и увидела его широко открытые глаза: казалось он видел мираж, чудо, которое нельзя осознать, которому нельзя верить…
– Ты видел? – прошептала я. – Это же море!..
– Море! – как эхо повторил он. – И мы летим прямо в море!..
Действительно, уже не оставалось сомнения, что безумный поезд сейчас будет поглощен волнами. Сзади оставалась только узкая полоска суши, еще мгновение – и синяя гладь раскинулась под окном и закрыла землю… Как же так – поезд не погружается в воду, а летит дальше – и колеса все так же мерно перестукивают по рельсам над самой ее поверхностью… Мы кинулись в коридор, к противоположному окну, но и там было море, а берег едва различимой полоской виднелся позади. На наших лицах так красноречиво было написано наше недоумение, что пожилой итальянец, стоявший у окна, усмехнулся и сказал:
– Чего вы удивляетесь? Мы едем по насыпи, специально сооруженной через Венецианскую лагуну для проезда поездов в Венецию. Скоро вы увидите город! – и он махнул рукой куда-то в глубь моря.
Чуда никакого не оказалось, но все-таки было очень странно, что вокруг поезда вода, к этому нельзя было привыкнуть. Прозрачная голубоватая вода не была глубокой. Было даже видно главное песчаное дно.
– Метра три-четыре, – сказал Тин.
Я снова высунулась из окна и посмотрела вперед – и увидела поднимавшиеся прямо из воды купола, башни и дома большого города. Без признака земли, без кромки берега, без растительности выросли из воды золотистые стены домов, хаос низких и высоких, плоских и островерхих красноватых крыш, белые мраморные дворцы, ажурные арки, зеленоватые купола, а поезд все шел, золотисто-розовый город приближался и вскоре занял все видимое пространство. Через несколько минут поезд замедлил ход, и мы въехали под темные своды вокзала – самого обыкновенного вокзала с перронами, с киосками, с шарканьем многочисленных ног, с шипением паровозного пара, с возгласами носильщиков, с приветственными объятиями и поцелуями встречающих. Было дико думать, что мы только что мчались среди голубой теплой воды…[199 - Андреева В. Эхо прошедшего. М., 1986. С. 242–244.]
При ярком дневном свете подъезжал к Венеции будущий автор подробного итальянского путеводителя, скрывший свое имя за псевдонимом В. М. С.:
Наш путь лежал через огромный мост, считающийся одним из замечательных в мире. Он переброшен через лагуну всего 60 лет тому назад, состоит из 222 арок и имеет в длину 3? килом., служа искусственным перешейком, соединяющим с материком этот удивительный и, в своем роде, единственный по своему местоположению город. В самом деле, где же во всем мире можно найти двойник Венеции? Для глаза как-то непривычно было видеть посередине воды человеческое жилье и, тем более, целый город, окруженный предместьями, проливами, мелями и широким поясом моря. Издали представлялся он каким-то огромным чудовищем, которое выплыло из морской глубины погреться и понежиться с семьей своих детенышей на теплом южном солнышке. Воздух был влажен и сливался с бледно-голубым морем. Казалось, что чешуя чудовища тонула где-то в голубом просторе. На безоблачном небе ярко и весело сияло солнце, мягко озаряя тихую гладь лагун, среди которых, по бесконечно длинному мосту, быстро несся наш поезд. Там и сям на зеркальных лагунах виднелись рыбачьи лодки и баркасы для перевозки тяжестей с характерными венецианскими парусами. Чем ближе к городу, тем число судов разного типа увеличивается. Вот уже в золотистой мгле воздуха стали нежно вырисовываться мягкие очертания морской красавицы и прежней гордой и непобедимой царицы Адриатики. Казалось, что мы приближались к ее сказочному царству, отрезанному от всего мира, где все должно быть так фантастично и призрачно, полно самого живого и захватывающего интереса. Я сгорал нетерпением поскорее ознакомиться с этим волшебным царством[200 - В. М. С. В стране художественных настроений. Письма экскурсанта из Италии. Вып. 1. Венеция. С. 5–6.].
Впрочем, иным путешественникам удавалось устоять и перед очарованием дороги, и перед необычностью моста, хотя и их беспристрастность пасовала перед конечным пунктом путешествия:
Из расхваленной и неописуемой красоты итальянских пейзажей, признаться, я ничего за целый день езды не увидел, кроме станционных будничных зданий и пыльных участков земли с деревьями, перевитыми гирляндами дикого винограда. Несмотря на усталость я жадно вглядывался в эти участки, ища обещанных апельсиновых рощ и зреющих лимонов, – увы, напрасно! Все те же станционные сараи и тощие запыленные деревья, обвитые серым плющом.
Но вот – какая-то дамба, мы едем по ней; справа и слева – вода; начинается что-то вроде сна[201 - Пастернак Л. Записи разных лет. М., 1975. С. 67.].
18
Обычно путеводители рекомендовали путешественнику оставить багаж на станции за символическую плату (10–15 чентезимо с единицы) и, не торопясь, выбрать себе гостиницу, а уже потом послать за пожитками, – но в Венеции план действий был другой. Некоторая доля прибывающих бронировала номера заранее по телеграфу, поскольку в сезон можно было столкнуться с нехваткой мест: так, сюжет рассказа банкира-мистика В. К. Келлера «Призраки Венеции» завязывается благодаря тому, что для визитера не находится комнаты в отелях и он вынужден пользоваться гостеприимством гондольера[202 - «– Теперь сезон; комнаты надо заказывать заблаговременно телеграммой.– Да вы, вероятно, полагаете, что я сам деньги делаю? Телеграммой заказывать комнату. А! Подумаешь, принц путешествует» (Келлер В. Глаза зверя. Пг., 1916. С. 248).]. Некоторая доля независимых странников садилась на пароход-вапоретто, ходивший по Большому Каналу до Giardini с раннего утра до полуночи (интервал движения – 15 минут, билет – 10 чентезимо, багаж бесплатно)[203 - Ср. афористическое описание транспортной дилеммы: «<…> vaporetti зато – шумные и веселые, и на них можно узнать много любопытных вещей. Они были бы, пожалуй, вполне терпимы, если бы эти милые бывшие республиканцы курили менее демократический табак и если бы собаки капитана не клали тебе на колени свои мокрые лапы» (Конопницкая М. Сочинения: В 4 т. Т. 4. М., 1959. С. 150). Впрочем, уже в начале века технический прогресс, воплощаемый вапоретто, иным казался несовместимым с Венецией: «И как ко всей этой поэме не подходят наши пароходики, которые снуют по каналу, свистят и шипят и волнуют тихие воды. Впрочем, эти пароходики очень удобная и дешевая штука, можно по всему каналу взад и вперед ездить любоваться дворцами – и это удовольствие стоит гроши» (письмо К. Ф. Богаевского К. В. Кандаурову от 29 января 1909 г. // Панорама искусств. Т. 4. М., 1981. С. 150).]. Но основным транспортом для поездки от вокзала до отеля была гондола.
У перрона прибывающий поезд встречали комиссионеры всех крупных венецианских отелей – те, у кого были заранее забронированы номера, просто передавали им багажные квитанции и садились в гондолу; прочие могли выбрать между конкурирующими предложениями гостиниц. Непосредственно в процедуре препровождения пассажиров в гондолу принимало участие несколько лиц – facchino (ведающий багажом носильщик), rampino – старичок с багром, придерживающий лодку[204 - Об этом характернейшем венецианском типаже вспоминают многие мемуаристы: «Гондола наша приблизилась к берегу, и перед нами тотчас выросла худая, небритая фигура в характерной шляпе и плаще итальянского пролетария, с багром в руке, которым он живо притянул нас вплотную к ступеням пристани. Это тоже промысел своего рода, которым бедняки набирают себе несколько десятков сантимов в день на стакан вина и кусок хлеба. Сеньор этот будет ждать нас до выхода из церкви, кликнет, когда нужно, гондольера, расположившегося, в ожидании своих пассажиров, отдыхать или завтракать, и опять поможет нам сесть в гондолу, как помогал сейчас выйти из нее» (Марков Е. Царица Адриатики. Из путешествия по европейскому югу. С. 260).] в небезосновательной надежде на два сольди, комиссионер-распорядитель и сам гондольер. Смена земной стихии на водную и первые минуты пути между вокзалом и гостиницей – один из центральных пунктов любого венецианского травелога. Приведем первым отрывок из воспоминаний М. Де-Витта, чей единственный известный нам вклад в литературу – публикация мемуарного отрывка в сборнике, издававшемся учениками Уманского среднего строительно-технического училища. В момент путешествия ему было семь лет:
В Венецию мы прибыли поздно, часов в 12 ночи. Пройдя вокзал, мы вышли на другую сторону здания. К моему удивлению, вместо улицы я увидел большой, широкий канал, наполненный водою, который, как мы потом узнали, называется «Канал Гранд»; он заменяет в Венеции главную улицу: вместо извозчика нам подали «гондолу» – род лодки, окрашенной в черный цвет. На гондоле помещается будка, обтянутая снаружи и внутри темным сукном. Руля гондола не имеет, лодочник, или как он там называется «гондольер», стоит на корме лодки-гондолы лицом к ее носу и гребет одним веслом.
В эту гондолу да еще и ночью было довольно жутко садиться при слабом вообще освещении Венеции. Когда мы сели в гондолу, то она погрузилась в воду почти до краев, и я, имея от роду 7 лет, испугался не на шутку… Мы ехали долго, около часу до гостиницы[205 - Де-Витт М. Воспоминания о Венеции // Сборник «Литературный путь» / Сост. под руков. препод. В. А. Зыкова. Умань, 1916. С. 8.].
Совсем другим было впечатление у семнадцатилетней М. А. Пожаровой, с чьими путевыми заметками мы уже встречались:
Поезд прошел через лагуны. Мы в Венеции.
Когда я вышла с вокзала и стала в гондолу, передо мной развернулись очарованные берега сказки и сама я стала играть роль заблудившейся странницы, попавшей в фантастический город.
Лунная ночь задумчиво ласкала трепетную воду осеребренного, убегавшего в смутную даль канала; длинные красноватые отражения фонарей дробились в мерцающей зыби, а ряд темных зданий, погруженных в сонное безмолвие, отбрасывали, как траурные вуали, мглистые полосы холодных теней. Я смотрела едва дыша, охваченная оцепенением, вся во власти нового, неизведанного чувства, которое постепенно спускалось в душу глубокой и таинственной истомой.
Длинная и тонкая гондола легко и спокойно скользила вперед, под убаюкивающие всплески весел, и чудилось, что это черный лебедь несет тебя по волшебной стране. Вот тусклая линия маленького канала выбегает из сумрака зеленоватой лентой – и быстрым, почти неощутимым поворотом мы въезжаем в чужое пространство воды, сдавленное почерневшими, местами облупившимися, стенами. Два-три одинокие огонька мерцают рубиновыми точками, старый мост перекинулся изогнутой аркой, как единственное звено между этими мрачными домами, загадочно выплывающими из его водной глубины. И чувствуешь, что ты – в средневековой легенде, и спрашиваешь себя, наяву ты или во сне. Фантазия растет с каждым мгновением, пополняя таинственными образами эту удивительную, невообразимую действительность. Невольно вздрагиваешь от звука шагов по мосту, представляя себе нагнувшуюся к перилам сумрачную фигуру в атласном плаще, с надвинутой на лицо шляпой. Еще несколько маленьких улиц – и перед вами развертывается Большой канал, весь светлый от лунного блеска и от горящих фонарей, весь серебристо-зеленоватый, с широким горизонтом вдали, с ласкающей красотой своих мраморных палаццо, которых не успеваешь разглядеть, но уже чувствуешь все обаяние их тонкой и прихотливой прелести. Последний поворот, последние взмахи весла, разбивающие искристую воду. Ошеломленные всем увиденным, озадаченные до глубины души, чувствуя, что этот странный город перевернул все мои прежние понятия, я схожу на берег и бросаю последний взгляд на рассеянную вокруг загадочную красоту[206 - ИРЛИ. Ф. 376. Ед. хр. 217. Л. 11–12.].
Уже хорошо знакомая нам семья, неудачно прятавшая папиросы перед итальянской таможней, была избавлена от хлопот с потерянной багажной квитанцией (легковерным итальянским носильщикам оказалось достаточно того, что ключи пассажира подошли к замкам сундуков), но не без труда поместилась в неустойчивое транспортное средство:
Действительно, мы были in dreamy-land. Час был поздний, тот час, когда верится, что призраки оживают на земле, и перед нами призрачно и пустынно простиралась вода, а анфилада дворцов, опрокинувшись в серебристую струю, будто догорала в глубине ее огнями давно минувших праздников. Все было безмолвно, и как во сне отсутствовал звук. У широких ступеней, таинственно закрытая, вся черная, ждала нас гондола с молчаливым гондольером на корме. Наш спутник, закутавшись в плащ, с учтивостью и вежливостью какой-то давно прошедшей эпохи подал нам руку, чтобы спуститься в гондолу, но вряд ли мы проявили подобающую грацию знатных дам былых времен; помнится мне, что мы скорее проявили некоторую неловкую робость, и Т. М., высокая и полная дама, так ухватилась за своего мужа, что едва не повалила его в воду. Этот инцидент вызвал едва заметную улыбку у нашего элегантного спутника, но зато, когда мы все вчетвером втиснулись в низкую закрытую гондолу, стало совершенно весело.
Мы плыли по Canale Grande, и, как все итальянцы, с любовью и гордостью относящиеся к своей стране, молодой офицер рассказывал нам историю каждого знаменитого палаццо, мимо которого мы проплывали. И неудивительно, что мне, слушая его, начинало казаться, что мы не прозаичные русские путешественники, мчавшиеся весь день в поезде в сутолоке современной жизни 19-го столетия, а что-то вроде призраков 15-го века, в апогее славы Венецианской республики, и плывем на блестящий маскарад или какой-нибудь торжественный морской праздник. В темноте гондолы кто-то, близко наклонившись, произносил певучие слова, и черные глаза сверкали из-под низко надвинутого головного убора. Два-три раза, пока мы плыли, наш гондольер протяжно прокричал: «Sta-ii», и звук застывал в темных волнах, и в ответ ему раздавался другой возглас отдаленный, как эхо: «Fre-nii», и такая же, вся черная, таинственная гондола, тихо мерцая огоньком, как блуждающий дух, тихо проплывала мимо нас[207 - «Connais-tu le pays ou fleurit l’oranger». Воспоминания юной барышни, путешествовавшей по Италии. Публикация И. Л. Решетниковой // Встречи с прошлым. Вып. 11. М., 2011. С. 27.].
Почти всегда основная часть плавания проходила по Canale Grande, на который, собственно, выходили парадные подъезды главных венецианских отелей (о чем см. далее), но гондольер, нанятый О. А. Израэльсоном (выступавшим в печати под мимикрирующим псевдонимом Осип Волжанин), решил срезать путь и повез своего седока короткой дорогой:
– Venezia, signore!
Поезд остановился, и пассажиры стали выходить из вагонов. Вслед за другими вышел и я. Длинный дебаркадер был плохо освещен; мелькали желтые огни одиноких электрических фонарей. Скоро мы достигли площадки перед выходом с вокзала. Кругом чернела масса воды, все тонуло во мраке ночи. Смутно выступали стоящие прямо в воде ряды белых зданий. Как раз перед вокзалом высилось здание, увенчанное большим куполом, по-видимому, церковь. Это было очень оригинально и необычно и сразу давало представление о своеобразной, единственной внешности города на воде. Около вокзала в темноте копошились длинные гондолы.
Публика мало-помалу стала усаживаться в них, как у нас усаживаются с вокзалов на извозчичьи пролетки, вместе с багажом и уплывала бесшумно в темноту, к смутно белеющим зданиям.
Сначала мы плыли широким каналом, потом завернули в какой-то узенький коридорчик, с домами, стоявшими с двух сторон так близко, что можно было дотронуться до них. Из этого коридорчика завернули в другой, третий и проплыли их целый ряд; иногда над нашими головами темнели небольшие узкие мостики. Через эти мостики изредка проходили одинокие путники, и шаги их странно-гулко звучали в тишине и безмолвии ночи. Каждый раз, перед тем, как завернуть в новый коридорчик, гондольер наш в довольно широкополой, по-видимому, традиционной шляпе что-то резко кричал, иногда ему в ответ откликались, и тогда навстречу нам неожиданно выползала такая же гондола и как-то удивительно легко пролетала мимо нас, точно это была не лодка, а черная, странная, загадочная птица.
Проблуждав по целому лабиринту узких, темных коридорчиков, мы снова выплыли на широкий канал, – это был Canal Grande, – с рядами больших зданий и освещенных окон в них. Где-то подле них в нескольких местах маячили желтые огоньки. Это встречали с фонарями в руках у отелей приплывающие лодки с туристами. К одному из этих зданий с блуждающими огоньками внизу направились и мы[208 - Волжанин О. Венеция // Русская иллюстрация. 1915. № 18. С. 15.].
Классическим путем везли Андрея Белого и А. А. Тургеневу: их венецианская поездка представляется среди всех писательских едва ли не рекордной по соотношению проведенного в Венеции времени и объема итогового травелога: Белый описывал ее трижды, каждый раз наособицу, в трех больших очерках[209 - Белый А. Путевые заметки. I. Венеция // Речь. 1911. № 24. 25 января. С. 3; Белый А. Офейра. Путевые заметки. Часть первая. М., <1921; на обл.: 1922>. С. 11–25; Белый А. Путевые заметки. 1. Сицилия и Тунис. М., 1922. С. 20–40.] (не считая писем с пути и упоминания в мемуарах):
Помню, как встала из моря Венеция стаями дальних домов, открывавших пунцовые и золотые огромные очи; на нас поглядела очами; и к нам приплывала домами; втянула в вокзал, переполненный гомоном, рыком и свистом:
– «Facchino!..»
И он – появился, схватив наши вещи; мы мчались куда-то за ним сквозь вокзал мимо касс, обвисающих черными, петушиными перьями бравых жандармов с такими усами, что – ооо!
Оказались у берега, в берег, живее, плескали яснейшие воды канала; и то – «Canal Grande»; он весь – в диадеме огней, раздробляемых, пляшущих змеями; тихо плывут, подплывая, какие-то черные лебеди; ближе – и нет: катафалки. Подплыли: гондолы!
Изогнутым носом одна закачалась у ног; задрожала корма под ногою у Аси; когда гондольер протянул свою руку; другою вцепившись в весло, им отталкивал нас; полетели по ясной воде; диадемы огней зализали гондолу, перебегая от дальнего берега: встретились с грезой своей, в ней зажили; а прошлое: Вена, Варшава, Москва – отплывали. <…>
Я помню тот миг: гондольер, повернувшийся к нам, показуя куда-то веслом, говорил:
– «Дворец Ферри!»
Пятнадцатый век обставал; вот – Риальто; и вот – Джакометто; и некогда тут проходили суда, нагруженные винами; тут от Риальто до Марка шли линии ароматических лавок.
Смежили глаза; и – бесшумно скользили куда-то; открыли: все – пусто; ни звука, ни тени; пожалуй, есть звук переплеска подъездов (подъезды ступенями сходят в зеленую воду); пожалуй есть тени домов: косяки, как платки, на луне; и – канал проходил за каналом.
Площадь размерами с комнату изредка справа и слева порой открывалась; от серого, тусклого бока палаццо над ней изгибался, тусклейший фонарь, освещая резное, какое-то неживое пространство; и призрак гондолы чернеющим клювом скользнул мимо нас.
Поворот: и вот – мостик; под ним проезжаем; по мостику сверху бегут: топотня голосов и шагов; края модного магазинчика бросили ярко в канал светоглазые окна; и светопись, переливаясь рыбёшками, пробриллиантилась в мутно-зеленой воде; и опять – никого; тихо плакало в сумрак весло под немыми палаццами; тихо мелькнула своим катафалком гондола; и тихое тренье гондол; громкий окрик, и – лебедь иль гроб (я не знаю) такой теневой, такой черный, изрезанным клювом – прошел в темноту[210 - Белый А. Офейра. Путевые заметки. Часть первая. М., <1921; на обл.: 1922>. С. 17–19.].
19
Пассажирские гондолы были двух типов (вероятно, свободно трансформируемые из одного в другой) – с кабиной, обитой мягкой черной тканью, и полностью открытые; первые обходились немного дороже[211 - Письмо И. Ф. Анненского к Н. В. Анненской от 7/19 июня 1890 г. // Анненский И. Ф. Письма. Т. 1. 1879–1905. С. 67. Ср. в его венецианских дневниковых записях: «Гондолы закрыт<ые> и открыт<ые>. Нет глупого любопытства. Важное спокойств<ие> вот характ<ерная> ч<ерта>. Каждый самостоятелен» (РГАЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Ед. хр. 262. Л. 57).]. Для русской читающей публики рубежа XIX и XX веков, благодаря многолетним усилиям иллюстрированных журналов[212 - Вот для примера предварительный каталог венецианских изобразительных материалов, по большей части с прозаическими пояснениями, помещенных лишь в одном из них (правда, зато, в самом популярном) – в «Ниве»: Венецианка XVI века // 1879. № 9. С. 168–169; Вечер в Венеции // 1880. № 1. С. 4–5; Венецианка // 1880. № 32. С. 641; Венецианка у колодца // 1887. № 8. С. 200, 212; Последние минуты венецианского дожа Марино Фальери // 1887. № 28. С. 701–703; Венецианский рыбачок // 1887. № 32. С. 789, 796; На празднестве в Венеции // 1887. № 37. С. 909, 915–916; У венецианского мастера // 1889. № 18. С 453, 470; Венецианская рыбачка // 1890. № 3. С. 73, 82; Голуби Сан-Марко в Венеции // 1891. № 4. С. 73, 88; Перед Советом Трех в Венеции // 1891. № 40. С. 860–861, 872; Венецианские разносчики // 1893. № 20. С. 473, 476; Карнавал в Венеции // 1894. № 8. С. 172–173, 178; Вербное воскресенье в Венеции // 1894. № 15. С. 340–341, 352; Б. п. Мост чудес. Венецианское предание // 1894. № 39. С. 927–928; Праздник цветов в Венеции // 1896. № 36. С. 903, 905; На Риальто в Венеции // 1898. № 20. С. 385, 396; Венецианка. Карт. Цеццос // 1900. № 3. С. 45; Венецианка. Карт. Блааза // 1900. № 17. С. 333, 339; Венеция. На Canale Grande // 1900. № 35. С. 685, 699; Объявление эдикта в Венеции в XV веке // 1900. № 47. С. 936, 940; В Венеции. Карт. Барисона // 1901. № 7. С. 125, 135–134; Падение колокольни Св. Марка // 1902. № 28. С. 562; № 29. С. 579–581; Венецианка. Картина Кржежа // 1903. № 35. С. 697; В Венеции в XV столетии // 1904. № 34. С. 668; Венецианские купцы-грабители. Карт. И. Мясоедова // 1910. № 12. С. 225; Вельц И. В лагунах Венеции // 1914. № 32. С. 624.], внешний вид и устройство гондолы давно не были секретом, так что подробные ее описания в мемуарной литературе немногочисленны:
Мы великолепно уселись на мягких кожаных сиденьях, с откидными и весьма удобными спинками, тихо отчалили от берега и предались «полному кейфу» и новым впечатлениям.
Старик гондольер, хриплым голосом, с каким-то особым акцентом, пытался завязать с нами разговор, очевидно желая дать нам те или другие разъяснения и быть нашим «cicerone», чтобы заработать на «чаек», до которого итальянцы большие охотники. Мне же так хотелось сосредоточиться на всем виденном, ничего не пропустить, все схватить, запомнить, осмыслить, пережить и перечувствовать… Я весь превратился в зрение и слух, отдавшись всецело новым настроениям, сразу охватившим душу и сердце. Медленно и плавно скользила наша гондола. Меня чрезвычайно заинтересовало ее устройство. Нигде во всем свете, кроме Венеции, нет такой гондолы. Это в высшей степени своеобразное сооружение, напоминающее своим видом сигару. Приблизительная длина гондолы около 15 аршин, а ширина от полутора аршин и более, смотря по надобности. На передней части ее, крытой деревом, находится красиво выгнутый металлический гребень, с несколькими горизонтальными зубцами, окрашенный в один цвет с гондолой. При плавном и ровном ходе ее чрезвычайно грациозный гребень удивительно похож на красиво изогнутую шею лебедя. Венецианцы называют это оригинальное украшение «il ferro della gondola» (железо гондолы). В подражание такому характерному предмету они делают «ricordo da Venezia», – «на память о Венеции», разные мозаичные безделушки: ручки, ножи для бумаги, брошки, брелоки и пр. Около задней части гондолы, также плоской и крытой, оканчивающейся острым крючком, обычно помещается гондольер на особой подставке, или палубке, называемой «pоppa». Он гребет всегда стоя, действуя чрезвычайно ловко и быстро одним веслом, вставленным в особого рода уключину. Посредине гондолы устроен великолепный кожаный диванчик, в два сиденья, с высокими, мягкими и откидными спинками, а по сторонам его, с такими же мягкими и удобными сиденьями и спинками, скамеечки и подвижный стул. Для жарких, солнечных дней гондола снабжена прекрасным паланкином, а для холодной и ненастной погоды деревянной будочкой, с дверцами и оконцами, вполне заменяющими нашу карету, только с гораздо большими удобствами и комфортом[213 - В. М. С. В стране художественных настроений. Письма экскурсанта из Италии. Вып. 1. Венеция. С. 116–117. Ср. развитие этого же сопоставления в травелоге военного инженера А. Н. Маслова-Бежецкого: «Гондола, в которую я уселся вместе со своим чемоданом, была длинная, черного цвета лодка с высоким носом, украшенным чем-то в роде алебарды, и, не знаю почему, напомнила мне петербургские дрожки. Посередине устроено что-то такое среднее между каютой и балдахином, тоже черного цвета» (Бежецкий А. Н. Медвежьи углы. Под небом голубым. СПб., 1897. С. 256).].
Твердого тарифа на поездки не было, так что сведения о ценах значительно разнятся – в 1900 году путеводитель советует платить за гондолу с одним гребцом – одну лиру в час, с двумя гребцами – две (последним вариантом почти никогда не пользовались[214 - Отрадным исключением из этого правила был профессор А. Н. Веселовский, пробывший в Венеции один день в 1861 году: «Вам кажется плавучим гробом эта гондола с тесною каютой посредине, вся закрашенная в черный цвет. Вы просто недовольны; но мало-помалу глаз приучается, и вы скажете, что ничего не видали изящнее той же самой гондолы, когда, высоко подняв окованную железным гребнем шею, она неслышно скользит по лагуне. С ней сравнится разве только константинопольский каик, но каика я не видал. Вода не шелохнется; из ее глубокого зеркала смотрят на вас, по обеим сторонам лодки, два смуглых лица: это гондольеры свесились и гребут так тихо, что едва слышны всплески» (Веселовский А. Один день в Венеции (1861) // Веселовский А. Н. Собрание сочинений. Т. 4. Вып. 2. СПб. 1911. С. 14–15).], за исключением поездок на Лидо, о чем см. далее); перевозка багажа стоила 15 чентезимо за место[215 - Жданов Л. Г. Русский в Италии. С. 54.]. В путеводителе 1911 года указано:
4- и 6-местные гондолы с их кожаными, набитыми перьями, подушками, в Венеции заменяют извозчиков. На больших каналах с ними конкурируют пароходы, но на малых – они составляют единственное средство сообщения, если не идти пешком. В черте города им по часам платят за 1 или 2 пассажиров по 1 лире; за 3 или 4–1? л.; за 5 или 6–2 л. За каждые полчаса дальше – половина этого тарифа. За город на 50 чент. в час больше. С начала зажигания фонарей на улицах на 30 чент. дороже. На чай дается 50 чент. и за многочасовую поездку 1 л. О цене всегда нужно уговориться заранее. При найме по часам нужно показать гондольеру который час, сказав Allora. Для небольших концов всегда можно предложить цену ниже тарифа. При посадке на берег непременно является «rampino», помогающий держать гондолу. Ему достаточно дать 5 чент. Остерегаться поскользнуться на мокрых ступенях[216 - Лагов Н. М. Рим, Венеция, Неаполь и пр. С. 65.].
В 1913 году рекомендуется платить полторы лиры в час при одном-двух пассажирах и две при трех-четырех[217 - В. М. С. Первая экскурсия в Италию с маршрутом на 28 дней, записью практических сведений и дорожным словарем. C. 279.]. В путеводителе Филиппова советуют платить 1 лиру за час днем и полторы ночью, не оговаривая число пассажиров, но упоминая возможность вдвое ускорить путь, наняв гондолу с двумя гребцами за двойной тариф[218 - Западная Европа. Спутник туриста под редакцией С. Н. Филиппова. С. 87.]. О возможности уменьшить первоначально заявленную цену свидетельствуют и многие путешественники: «А на самом деле с гондольерами торгуются, как с извозчиками. И ругаются они друг с другом, как извозчики, крича на венецианском диалекте: „Подойди, подойди – я тебе вырву и съем сердце!“»[219 - Страхова С. Венеция // Журнал Содружества (Выборг). 1937. № 6. С. 9.]
В венецианской ночной тишине, степень непроницаемости которой была невообразима для жителей больших городов, особенно запоминались таинственные возгласы, которыми гондольеры обменивались друг с другом:
Странно сразу действует в Венеции тишина и бесшумность, и в этом есть что-то удивительно успокаивающее. Даже предложения услуг делаются с особой дискретностью… Не спеша носильщики-факины уложили наши (довольно многочисленные) чемоданы, и вот мы уже плывем, сначала мимо не очень казистых построек, мимо барочной церкви Скальцо (в которой тогда еще развертывался божественный плафон Тьеполо, погубленный в первую мировую войну), а там, после мягкого поворота, появляются один за другим чудесные мраморные дворцы, из которых иные мне кажутся старинными знакомыми. Вот Labia, вот Vendramin Callergi, вот Ca’d’Oro, вот и «родной» мост Риальто. У грандиозного почерневшего мраморного палаццо Гримани гондольер сворачивает в боковой, узкий и темный канал. То и дело теперь подплываешь под небольшие мосты, по которым тянутся в том и другом направлении вереницы прохожих; шаги их отчетливо слышатся в общей тишине. Это тоже мне представляется чем-то родным… И еще каким-то «воспоминанием» представляется мне крик «поппэ!», которым гондольер дает о себе знать, подплывая к какому-либо повороту или к перекрестку[220 - Бенуа А. Мои воспоминания. В пяти книгах. Книги четвертая, пятая. М., 1980. С. 40.].
Части наблюдателей они казались вовсе нечленораздельными: «Особым криком какой-то хищной птицы предупреждают они при поворотах каналов идущие навстречу лодки, и мне не случалось видеть, чтобы при самых неожиданных встречах быстро выплывающих из?за угла гондол они хотя бы раз столкнулись друг с другом»[221 - Марков Е. Царица Адриатики. Из путешествия по европейскому югу. С. 224.]; «Гондольер плавно, бережно и молча скользит в узких каналах, и вдруг, как крик совы, из тишины ночи вылетает окрик его, чтобы легче разъехаться на углах канала»[222 - Пастернак Л. Записи разных лет. С. 67.]; «Протяжно кричит гондольер, – и вы сворачиваете в маленький канал, тесный и темный»[223 - Ходасевич В. Город разлук. В Венеции // Московская газета. 1911. № 114. 23 сентября. С. 1.]; «При поворотах гондольер издает очень характерный предостерегающий возглас»[224 - Остроумова-Лебедева А. П. Автобиографические записки. М., 2003. С. 296.]; «Но вот гондольеры обменялись какими-то гортанными криками, не то приветствиями, не то предостережениями, и мимо борта нашей гондолы промелькнула, как тень, не прикоснувшись к нам, другая гондола»[225 - Богданович Т. Повесть моей жизни. Воспоминания. 1880–1909. Новосибирск, 2007. С. 224.]; «Снова заблестела вода и на ней целый ряд черных гондол с фонариками на носу. Гондолы ужасно длинные – сажень шесть; сидеть в них очень удобно; гондольер стоит сзади и управляет одним веслом.
Мы тронулись; каналы узки, темны, на поворотах гондольер как-то особенно рычит»[226 - Донской И. Н. Стихотворения. Рассказы. Дневник туриста. СПб., 1905. С. 136.].
В большинстве же случаев путешественники старались разобрать слова, из которых состояли эти взаимные предостережения, хотя и звуки, и значения им слышались разные: «Мы долго плыли темными, узкими каналами „rii“, как они тут называются; театрально и нереально извивались они между мрачными домами, кое-где тускло освещенными, и нашему гондольеру постоянно приходилось певуче и протяжно выкрикивать предупредительное „sta-ii“»[227 - «Connais-tu le pays ou fleurit l’oranger». Воспоминания юной барышни, путешествовавшей по Италии. Публикация И. Л. Решетниковой // Встречи с прошлым. Вып. 11. М., 2011. С. 30.]; «Джа-э! (вот) громко выкрикивает гондольер при каждом повороте, этим криком предупреждая другого гондольера, могущего вылететь ему навстречу из?за угла»[228 - Лаврентьева С. И. По белу свету. Путешествие Вани и Сони заграницу. Изд. 3-е. <М., 1915.> С. 380.]; «С Большого канала гондольер сворачивает в боковые каналы. Здесь в некоторых местах так узко, что две гондолы с трудом разъезжаются. При поворотах из предосторожности, чтобы не столкнуться со встречными, гондольер кричит: a-oel! (слушай), sia stali! (вправо), sia premi! (влево), sia di lungo! (прямо)»[229 - Новоселов Ю. Венеция. <СПб., 1907.> С. 8.]; «На каналах еще можно слышать старинные окрики: „a-oel! рoрре!“ хотя в голосе гондольеров слышится порой шутка…»[230 - Брюсов В. Венеция (От нашего корреспондента) // Русский листок. 1902. № 149. 2 июня. С. 3 (подп.: Аврелий).]; «Совсем другое дело, когда poppe, задевая носом гондолы о старый мрамор и сваи, кричит на поворотах каналов: gia-е premе! Это уже, во всяком случае, по-венециански»[231 - Конопницкая М. Сочинения: В 4 т. Т. 4. М., 1959. С. 171–172.]; «Сажусь в черную гондолу у качающейся воды канала. В удивлении смотрю на высокого гондольера, как, стоя, нагибается он над веслом. На повороте темного канала он говорит:
– Оэээ… берегись….
Соседняя гондола тихо проходит мимо нас»[232 - Константин Коровин вспоминает… М., 1990. С. 324.].
Подробно (хотя, может быть, и не вполне безошибочно) сигнальная система гондольеров была разобрана путешественником, известным нам под инициалами В. М. С.:
Вся сигнализация состоит в постоянных и характерных «окриках», которыми обмениваются между собой гондольеры. Эти своеобразные окрики являются как бы особым языком, понятным и свойственным одним гондольерам. Это их специфическая область и своего рода тайна, проникнуть в которую стороннему и любознательному человеку очень интересно. Всех условных окриков на языке гондольеров очень много, но главных из них три: prеmi! stаli! и sciar!
Первый оклик означает приказ встречному гондольеру идти налево, а второй – направо. Преимущество, или честь приказа, всегда остается за той гондолой, которая дает первая о себе знать. Пользуясь правом предупреждения, первый гондольер громко и отчетливо выкрикивает название направления своей гондолы с тем расчетом, чтобы встречная гондола, зная о его курсе, держалась противоположной стороны.
Так, когда первый кричит: «prеmi-е», это значит, что его гондола держится левой стороны, а встречная должна держаться противоположной, т. е. правой и обратно: при окрике «stаli-е» дается понять, что он держится правой стороны, а встречная гондола обязана повернуть налево. Вот почему весьма часто туристам не разобраться в этих окриках и они всегда почти смешивают совершенно своеобразные понятия, «направо» и «налево», на языке гондольеров.
Что же касается третьего окрика: «sciar», то он означает приказ встречному гондольеру сразу остановить свою гондолу. Такой окрик считается «тревожным» и указывает на то, что, вследствие каких-то случайностей, гондольер попал в какое-то опасное положение и ему нужно некоторое время, чтобы выйти из него, поэтому встречный гондольер должен непременно выждать известный момент для предупреждения неизбежной катастрофы[233 - В. М. С. В стране художественных настроений. Письма экскурсанта из Италии. Вып. 1. Венеция. С. 159–160.].
По некоторым подсчетам, в Венеции начала века было около 825 гондол, из них большая часть (около 600) находилась в муниципальной собственности, а остальные принадлежали частным лицам. Не все они использовались исключительно для пассажирских перевозок, а часть отдавалась внаем. Одним из постоянных арендаторов был русский художник С. Н. Южанин, подолгу живший в Венеции и испытывавший печальную слабость к одиноким путешествиям по водам лагуны. Благодаря особенностям личности он регулярно попадал в удивительные ситуации и делал об этом долгие записи в дневнике:
Очень неприятная история произошла со мной 5-го сентября.
На стороне Джудекки я писал берег со старыми деревянными мостиками. Моя гондола находилась в нескольких саженях от берега, на довольно глубоком месте. Устанавливал я ее при помощи веревки, на конце которой привязывал большой камень. Когда по окончании работы я стал собираться домой и вытаскивал камень, то он соскользнул с петли, и я спиной упал в воду. К счастью, я перед этим почти месяц купался в лагуне и наупражнялся в плавании, так что нырнув в полном костюме в воду, я вынырнул и осмотрелся, гондола плыла по течению, и мне надо было ее догнать. Погода стояла довольно теплая, и я не прозяб, но пострадали мои часы, они наполнились водой. После трех дней я понес их часовщику, но их уже нельзя было поправить. Я купил кой-какой инструмент и хотел их поправить сам, разобрал до основания, но собрать не имел времени, и до сих пор они лежат несобранными, и я без часов.
В прошлом году, кажется в декабре или же ноябре, со мной произошел следующий небезынтересный случай: часа в 2.30 дня я поехал в гондоле в лагуны. За стороной Джудекки я хотел поехать к своему пункту не каналом, которым пришлось бы сделать острый угол <…>, а по диагонали. Вода на этом месте невысоко стояла над землею и я поехал в то время, когда она убывала. Мне казалось, что я успею переехать это место, и греб усиленно, но вот гондола стала плохо двигаться вперед. Упираясь в землю веслами, я двигал еще несколько свою лодку, но потом она стала; а до места оставалось саженей 20; я повернул ее назад, но и назад она уже не двигалась. И я застрял на месте. Пункт, где я застрял, был неинтересный, и я написал только облака, озаренные заходящим солнцем и как в зеркале отражавшиеся в воде. Когда вода прибудет, когда я сдвину свою лодку – не знаю, и в тоске ожидал этой минуты.
Пробило 8 часов вечера, проигралась солдатская обычная заря и с каждой минутой всё больше и больше природа замирала. Утих шум людских голосов, доносившихся до меня со стороны Джудекки и набережной Скьявони, протянулись на ночлег запоздавшие барки. А я стоял совсем один. Светила луна и настолько, что я сделал набросок красками, но вот и луну заволокло ползущими облаками. В 10 ч. вечера подул холодный ветер, опустился туман. Туман был сильный, и я сидел как в молоке: то укутавшись в пальто садился на нос лодки и начинал дремать, то вставал и бегал по ней, чтобы несколько согреть зябнувшие члены, то брался за весло и тщетно старался хоть немного пошевелить лодку. Как налитая свинцом она стояла на месте, а весло наполовину уходило в мокрую землю. Минутами казалось, что сойду с ума. К великому счастью, я имел свое теплое пальто, иначе бы я заполучил смертельную простуду.
На некоторое время мне доставили развлечение светящиеся моллюски. Я делал дуги веслом, и они, как бриллианты, сверкали над ним. Кажется, в 11 часов вода стала прибывать. Я следил за приходящими наполнениями, как коршун за своей добычей, и со страшным восторгом схватился за весла, когда под моей лодкой образовалась лужа. Долгое время лодку можно было только вертеть на одном месте, но наконец она сдвинулась. Однако всё же я находился в безвыходном положении, так как всё было застлано туманом, и я видел только то черное, казавшееся бездонными пропастями, то белые плешины под лодкой. Я направил лодку на бой часов. В Венеции все башни выколачивают часы, и бой их слышится то спереди, то сзади, и я вертелся на своей лодке. В полночь на стороне Джудекки завизжали свиньи, и я направил свою лодку туда. Я слышал и различал звуки и с их помощью добрался до забора и вдруг около него поплыл в Джудекку.
В проезде между Джудеккой и заводами, где поправляют пароходы, я вдруг заметил с правой стороны от себя громадную фигуру, едущую также в гондоле без малейшего шума. Я остановился и фигура тоже остановилась, я присел и фигура присела, тогда я сообразил, что это был мираж, и стал усердно грести, и то же повторяла фигура. Убедившись окончательно, я поехал дальше, держась стороны Джудекки. Фонари были видны только на близком расстоянии, был уже первый час ночи. Вдали раздавался свист парохода, кругом ни души, и только одна гондола быстро проехала мимо меня. Меня очень испугал свет фонаря на стороне Венеции, когда я поехал к Сан-Травазо, мне показалось, что на меня падает пароход, моя гондола была без фонаря, и я мог бы совершенно пропасть. Добравшись наконец домой, я сбросил свое пальто и в одежде повалился на кровать, до такой степени был измучен[234 - Володин В. И. Возвращение С. Н. Южанина. С. 68–69.].
Даже с поправкой на известное своеобразие гребца, такое использование гондолы все-таки было нетипичным и большая их часть функционировала в режиме извозчика или таксомотора. Стоянки гондол (каждой из которых руководил специальный распорядитель – gastaldo) были у пьяцетты, рядом с мостом Риальто, у вокзала – и у нескольких главных отелей:
Стоит только показаться иностранцу, как поднимается неимоверный крик десятков хриплых глоток:
– Гондола, гондола, гондола!
Выйдя из гостиницы (тут же на пьяцетте), я подхожу к берегу и делаю знак. С радостным воем гондольер прыгает в гондолу и, как птица, подлетает ко мне. Сейчас же откуда-то из?за угла дома вылетают: 1) здоровенный парень, роль которого – подсадить меня, поддержав двумя пальцами под локоть; 2) другой здоровенный парень, по профессии придерживатель гондолы у берега какой-то палочкой, – хотя гондола и сама знает, как вести себя в этом случае; 3) нищий – по профессии пожелатель доброго пути, и 4) мальчишка зритель, который вместе с остальными тремя потребует у вас сольди за то, что вы привлекли этой церемонией его внимание.
Я сажусь; поднимается радостный вой, махание шапками и пожелания счастья, будто бы я уезжаю в Африку охотиться на слонов, а не в ресторанчик через две улицы.
При этом, все изнемогают от работы: парень, который подсаживал меня двумя пальцами, утирает пот с лица, охает и, тяжело дыша, придерживает рукой готовое разорваться сердце; парень, уцепившийся крохотной палочкой за борт гондолы, стонет от натуги, кряхтит и всем своим видом показывает, что если в Италии и существуют каторжные работы, то только здесь, в этом месте; нищий желает вам таких благ и рассыпается в таких изысканных комплиментах, что не дать ему – преступно; а ротозей-мальчишка вдруг бросается в самую середину этого каторжного труда и немедленно принимает в нем деятельное участие: поддерживает под локоть того парня, который поддерживал меня.
Если вдуматься в происшествие, то только всего и случилось, что я сел в лодку… Но сколько потрачено энергии, слов, споров, советов и пожеланий. Четыре руки с четырьмя шляпами протягиваются ко мне и четверо тружеников, получив деньги, дают клятвенное уверение, что теперь, после моего благородного поступка, обо мне позаботятся и Святая Мария, и Петр, и Варфоломей!
Я говорю гондольеру адрес, мы отчаливаем, тихо скользим по густой воде и, после получасовой езды, подплываем к самому ресторану. Кто-то на берегу приветствует меня радостными кликами. Кто это? Ба! Уже знакомые мне: придерживатель гондолы, подсаживатель под руку, пожелатель счастья и мальчишка поддерживатель поддерживателя под руку.
Они объясняют мне, что слышали сказанный мною гондольеру адрес и почли долгом придти сюда, чтобы не оставить доброго синьора в безвыходном положении. Опять кипит работа: один придерживает гондолу, другой суетливо призывает благословение на мою голову, третий меня поддерживает под руку, а четвертый поддерживает третьего[235 - Аверченко А. Экспедиция в Западную Европу сатириконцев: Южанина, Сандерса, Мифасова и Крысакова. Пг., 1915. С. 72–74.].
Сходное впечатление от действия добровольных помощников осталось и у петербургского балетоведа и балетомана В. Я. Светлова:
Какие-то оборванцы наперерыв стараются услужить вам: один поддерживает вас для чего-то особенно бережно под руку, другой выхватывает из ваших рук картонку, третий подсаживает в гондолу, четвертый держит ее за борт, уцепившись за него длинною палкой, на конце которой приделан крючочек. И все это делается с такою предупредительной любезностью, с такой ласковостью, что вам становится совестно предложить этим услужливым господам cinque centesime за их страдания. Однако если вы не догадаетесь этого сделать, то ласковость быстро сменится наглостью, и с вас прямо потребуют дань, ради которой собственно и старается весь этот люд[236 - Светлов В. Венецианские рассказы. СПб., 1900. С. 469–470.].
Столь же соборным действием было и прибытие постояльца в отель:
Гондола тихо подплывает к мраморным ступеням, купающимся в воде. Толпа лакеев наверху уже высматривает жертву.
– Синьору конте угодно номер?..
– Номер для принципе! – кричат вверху.
– Апартаменты для его светлости! – подхватывается там и тонет под аркадами старого палаццо, обращенного в современный Отель, с буржуазным комфортом, против которого, кажется, протестует каждый камень этого дома.
Крайне смущенный всеми неожиданно обрушившимися на мою скромную голову титулами, выхожу из гондолы, но меня моментально подхватывает под руки швейцар и, точно стеклянную посуду, предает в другие руки…
– Я сам… сам пойду.
– Помилуйте… как можно… Господину графу отдохнуть нужно.
– Я вовсе не граф! – оправдываетесь вы.
– Виноват… Я не узнал принца… Готовы ли комнаты синьору принчипе? – кричит он.
– Помещение для его светлости во втором этаже! – отзываются оттуда[237 - Немирович-Данченко В. Лазурный край. СПб., 1896. С. 56. Немирович-Данченко, не раз бывавший в Венеции и много про нее писавший (ср., кстати: «<…> я был здесь пятнадцать раз и каждый раз подолгу!» – Немирович-Данченко В. Лазурный край. СПб., 1896. С. 69), был замечен на Лидо одной из наших свидетельниц: «Там мы встретили представительного, с бакенбардами, похожего на русских помещиков конца XIX века, как они изображались в Художественном театре, известного журналиста „Русского слова“ Василия Ивановича Немировича-Данченко. Он жаловался, что, несмотря на отчаянную жару, должен был переодеваться, по законам хорошего тона table d’hot’oв, четыре раза в день. К утреннему завтраку разрешалась пижама, ко второму завтраку – летний костюм, к обеду – визитка или смокинг и вечером, для ужина, казино, cafе-concerts, балов – фрак. При его плотной комплекции это было трудной службой. Он завидовал нашей демократической свободе от всяких душных повинностей света, нашей, обросшей корой грязи и нищеты, старинной, чудесной, умирающей Венеции. Надевал спортивную рубашку и теннисные фланелевые брюки и ехал с нами вечером посидеть в разных trattoria на маленьких площадях» (Серпинская Н. Флирт с жизнью. М., 2003. С. 72; ср. также краткое упоминание в письме И. Грабаря: «Я встретил тут Немировича-Данченко, он живет на Лидо, – куда я ездил уже раз 6 купаться». – Письмо к В. Э. Грабарю от 29 августа 1895 г. // Грабарь И. Письма 1891–1917. М., 1974. С. 48–49).].
20
Как и в других туристических городах Европы, венецианское гостиничное хозяйство делилось на три неравные части: крупные роскошные отели, преимущественно расположенные во дворцах, выходящих на Большой Канал; небольшие гостиницы, разбросанные по всему городу, и меблированные комнаты, сдающиеся посуточно – иногда с дополнительным пансионом. Последние опознавались обычно по небольшим белым запискам, выставленным в окнах; кроме того, особенно удачные варианты передавались через рекомендации знакомых[238 - Так, например, разыскивал себе жилье К. С. Петров-Водкин, собиравшийся идти в Венецию пешком и вообще державшийся в быту провозглашенного им принципа «с деньгами с большими и дурак за границей побывает». В первом же отчете он писал: «Наконец-то я в Венеции. Этот город выстроен на воде и ужасно странно кажется – улицы – это каналы, гондолы – это извозчики. Камень и вода, но зато нет шума колес – ни одной ведь лошади во всей Венеции. Много я здесь насмотрелся и навидался – эти дворцы, храмы, плещущиеся в воде. Ночью вода блестит, отражая огни. Поселился в комнате (мне везет – случайно получил один адрес в Константинополе). Хозяин даже по-русски говорит. Но погодка не балует – дожди, холодно, а они подлецы не имеют печей – в комнате пар от дыхания, но зато как только солнце, так почти жарко на воздухе» (письмо А. П. Петровой-Водкиной от 1/13 <так в источнике> ноября 1905 г. // Петров-Водкин К. С. Письма. Статьи. Выступления. Документы. М., 1991. С. 80).].
При этом вообще итальянские гостиницы смотрелись не слишком выигрышно на фоне отелей в других европейских странах. В общем обзоре С. Н. Филиппов констатировал:
Гостиницы. В больших городах первоклассные, как и везде в Европе, хорошо устроены, но не отличаются особой чистотой. Второклассные прямо грязны. В общем, и те и другие скорее недороги. Комнаты везде можно иметь от 2–3 лир. Пансион: 5, 6, 7 до 10 л. Следует уговариваться заранее обо всем и тщательно проверять подаваемые счета. Служат: официант, девушка и коридорный, или факкино.
«Чай». Нужно помнить, что «на-чай» играет в И<талии> большую роль всегда и везде. 20–50 чентезими открывают часто двери, которые, кажется, не отворяются. Этого не следует забывать[239 - Западная Европа. Спутник туриста под редакцией С. Н. Филиппова. С. 47.].
В отличие от многих других городов в Венеции не было специфических русских отелей (за единственным исключением, о котором ниже): список рекомендаций европейского Бедекера и его русского аналога совпадает практически в деталях. Оба они начинаются с Hotel Royal Danieli (Riva degli Schiavoni). Наш путеводитель описывает его так: «Близ дворца Дожей. Свое почтовое отделение и железнодорожная касса. №№ от 5 до 20 л. Стол: 1?, 4 и 6 л.»[240 - Лагов Н. М. Рим, Венеция, Неаполь и пр. С. 64. Далее до конца главы выписки из этого источника приводятся без сносок.] (в последнем случае предполагается отдельная стоимость завтрака, обеда и ужина). Здесь, например, останавливались памятные нам путешественники, сперва неудачно прятавшие папиросы от таможенников, а позже едва не свалившиеся в воду на вокзальной пристани:
Мы причалили немного ниже Пьяцетты, где лев св. Марка блестел в туманной вышине, в то время как на часовой башне большие чугунные мастеровые из венецианского цеха, как и в старину, выбивали молотами в большой колокол три часа ночи, и весь изумительный фасад палаццо Дожей еще вычурнее, еще фантастичнее в ночной тишине вырисовывался перед нами. В тускло освещенном вестибюле отеля, бывшего когда-то роскошным дворцом, где дежурный консьерж устало дремал, мы, горячо поблагодарив за внимание, расстались с нашим любезным спутником[241 - «Connais-tu le pays ou fleurit l’oranger». Воспоминания юной барышни, путешествовавшей по Италии. Публикация И. Л. Решетниковой // Встречи с прошлым. Вып. 11. М., 2011. С. 28.].
Здесь же селились официальные лица – так, дипломат и коллекционер М. С. Щекин, прибывший в Венецию в поисках старинных картин, но не манкировавший и службой, сообщал своему приятелю: «<…> завтра приезжает сюда Посол, провожая семью в Карлсбад и остановится, кажется на несколько дней в Danielli, куда он мне сказал зайти к нему в Субботу»[242 - Письмо к П. Л. Вакселю от 1/14 июня 1906 г. // РНБ. Ф. 123. Ед. хр. 474. Л. 73.]. Отель «Даниэли» был единственным, который смог припомнить Вячеслав Иванов (никогда в нем, кажется, не живший), когда в 1924 году, чудом вырвавшись из СССР, он добрался с двумя детьми до Венеции: «Единственная гостиница, которую помнил отец, – „Даниэли“, роскошный отель, поселиться там было бы крайне неразумно. Но, к счастью, свободных мест не оказалось. Нас направили в маленький пансион по соседству, там нам удалось снять номер, да еще и под окнами нашими спели серенаду. Словом, началась новая жизнь. <…> В Венеции мы пробыли несколько дней, потом уехали в Рим»[243 - Обер Р., Гфеллер У. Беседы с Димитрием Вячеславовичем Ивановым. СПб., 1999. С. 58–59. Подробнее см. на с. 681–682 наст. изд.].
