Кочевье

Стихотворение к картине Магнуса Энкеля «Мальчик с черепом»

…И разве мог кто-то понять – родители, родственники, учителя —по какой причине он выбрал в друзья череп?Его отец после работы сидел всегда на скамейке, что рядом с домом,курил, смотрел лениво по сторонам. Ничего интересного в ихзахолустном городке, разве что старинное кладбище.Кто изучал историю, не может не быть пессимистом: основное содержаниемировой истории заключается в том, кто кого захватит, – мы их или они нас?Кто кого уничтожит: наша страна их страну или их страна нашу?Атилла шел завоевывать Запад.Наполеон шел завоевывать Восток.– Эй, ты что – нашел череп Аттилы? – смеялся над мальчиком отец.Мальчику нравился череп. Он закрывал глаза и представлял, что у негоне один, а много-много черепов. Они белели, блестели, оскалившиеся, передего мысленным взором.Так кончался XIX век.В XX веке мальчик вырос. Он прошел несколько войн. Он видел столько костейи черепов, что повредился умом. Он вернулся в родной город и по вечерам, выпучив глазаи по-идиотски открыв рот, топтался на том самом месте, где когда-то сиделна скамейке его отец.Но здесь Магнус Энкель передает эстафету Эдварду Мунку. Великие художникивелики прежде всего тем, что знают о жизни все. И с этим как-то живут.2017

«В осенней памяти моей…»

В осенней памяти моейОграда – красоте высокой,Там пара снежных лебедей,Пруд, зарастающий осокой.Мещанство это или нет —Я не могу сказать наверно,Ведь есть Чайковского балетИ лебедь Пушкина – царевна.Проходит время через насИ возвращается как память.Придет, и уж в который разВо мне пылает, словно пламя.И не уменьшить его пыл,Оно накатит, опрокинет…Чтоб я, беспечный, не остылК тому, чего уж нет в помине.1999

Мой сосед

Мой сосед, Тоссавайнен, домой приезжает под утро.Спят в окопах друзья, и невеста уснула в авто.Всполошив не на шутку на речке ночующих уток,Мерс под окна подгонит и долго не глушит мотор.Над Суоми большая луна строит кислую мину,Еще час-полтора – и начнет просыпаться народ.Столько русских вокруг, что невольно сочувствуешь финнам,По ошибке звонишь не туда – трубку русский берет.Привыкаешь к стране, где тебе улыбаются люди,Облеченные властью (но не отягченные мздой),Где над площадью главною высится столбиком ртутиПросвещенный монарх – русский царь Александр Второй.С постамента царя – этой гордой и властной фигуры —Не снесли даже после проигранной Зимней войны.Он стоит как фиксатор приемлемой температурыОтношения к русским в большом организме страны.Побываешь в столице – заполнишь до самых подкорокВпечатленьями мозг, чтобы дома, уже поостыв,Вспомнить гладкие руки дорог, обнимающих город,Дом-кроссворд, что на солнце блестел клеткой окон пустых,Или Финский залив. В нем теперь и твое отраженьеГде-то в складках волны… Или чайка его унесла?Возвращения вечного нет, это миф – возвращенье,Затемняющий суть: жизнь не круг, не спираль, но стрела.А мишень у стрелы за пределами этого мира —Край, куда эмигрируют все и уже навсегда.Может, там по-другому поет просветленная лираИ стихи «Калевалы» озерная шепчет вода…Взглядом праздным блуждаю средь облачных серых развалин,Там зависла луна и мерцает, что твой монитор.Возвращение – блеф, возвращается лишь Тоссавайнен —Вновь приехал под утро и долго не глушит мотор.2009

Переводы из Пяйви Ненонен

(с финского языка)

«Солнце сияло лениво…»

Солнце сияло лениво,Пахло дрожжами вино,Переливалось красивоВ наших бокалах оно.Летний пейзаж увяданьемБыл уже тронут тогда.Осень, суля расставанья,Шла из лесов в города.И до меня вдруг донессяГолос твой, теплый, как май:«Слушай, давай разведемся?»И я сказала: «Давай!»

«В траурной рамке смертную весть…»

В траурной рамке смертную весть —Зная о ней – не решаюсь прочесть.Смертная весть залетела в наш дом,Только родные ни слова о том.Весть от меня ими утаена,Но в их глазах поселилась она.Души она обручает с бедой,Мир у нее под пятой.Чувствую сердцем – ты где-то здесь,В траурной рамке смертная весть.

«О, если бы тропа моя свернула к дому…»

О, если бы тропа моя свернула к дому —Вдаль волочиться мне совсем уже невмочь.О, если б я смогла снять ношу с плеч, к родномуПорогу воротясь, и дома встретить ночь.Легла б я на диван, и тишина в округеБыла бы слаще мне всех звуков в этот час.И муза, может быть, прервав свои досуги,Подкинула бы мне стишат, не мелочась.

Перевод из Хуана Рамона Хименеса

(с испанского языка)

Я ли это хожу?

Я ли это хожу по комнате нынешней ночью, или нищий,в сумерках проникший в мой сад?..Смотрюи нахожу, что вокруг все то же и одновременно не то…Было ли окно открыто?Разве я не спал?Разве сад не был зеленым под луной?..Небо было чистым и голубым…А сегодня облака и ветер,и сад угрюмый…По-моему, моя борода была черной… и одежда была серой…Но моя борода белая, и я в трауре…Разве это я хожу?Мне ли принадлежит голос, что сейчас звучит во мне,ритмы этого голоса – мои ли они?Это я или я и есть тот нищий, что проник в мой сад в сумерках?..Смотрювокруг… сегодня облака и ветер…Сад угрюмый……Иду и возвращаюсь…Но разве я не заснул уже давно?Моя борода белая…И все то же и одновременно не то…

Раиса Шиллимат /Оберхаузен/

Прозаик, переводчик. Родилась на Северном Кавказе. Живет с 1995 года в Германии, в Оберхаузене. Публиковалась как переводчик и самостоятельный автор в русскоязычных периодических изданиях России, Германии, Дании, Бельгии, Австрии и т. д. Автор собственных книг, а также переводов текстов немецкоязычных авторов на русский язык и текстов русскоязычных авторов на немецкий язык. В 2010 году награждена медалью «За выдающийся вклад в укреплении позиций русского языка и популяризацию русской культуры за рубежом», в 2013 году – орденом «Мир и дружба» (Московский Фонда Мира) за активную литературно-общественную деятельность, вклад в дело пропаганды русской культуры и сохранение родного языка за пределами России. Участник Форумов русскоязычных писателей зарубежья в Переделкино 2012 и 2013 гг. Член Союза российских писателей.

Семь футов под килем

Студенческая вечеринка утопала в сигаретном дыму. Душой компании был первокурсник Дмитрий, недавно демобилизованный моряк. Парень сыпал матросскими байками, девчонки хохотали, одна заливистее другой. Студентов музыкального училища, конечно, пением и гитарой не удивить, но парень брал обаянием, темой и экспрессией исполнения. Ах, как он пел! Струны звенели металлом, наполняя помещение романтикой дальних походов:

Моряк, покрепче вяжи узлы —Беда идет по пятам.Вода и ветер сегодня злы,И зол, как черт, капитан.Пусть волны вслед разевают рты,Пусть стонет парус тугой —О них навек позабудешь ты,Когда придем мы домой.

Разумеется, волн с разинутыми ртами никто из присутствующих (за исключением исполнителя) отродясь не видел, поэтому девчонки, сбежавшиеся со всего общежития, слушали песни бывалого морского волка именно так – открыв рот. Леля в том числе. Очаровал моряк. Через год расписались. Поселились в оставшемся от бабушки домике на окраине города, почти у опушки леса. Портрет мужа в матросской форме красовался на стене, на самом видном месте, молодая жена с удовольствием слушала его воспоминания о лихих похождениях, а после рождения второй дочери пошутила, что теперь у них не семейная лодка, а корабль с женским экипажем на борту. Муж довольно засмеялся: жена повысила его в должности, теперь он капитан, и семь футов под килем своему кораблю обеспечит! Да Леля и не сомневалась, что с любимым, весельчаком и подающим большие надежды музыкантом, никакие бытовые шторма не страшны. За штормами дело не стало. Жили предельно скромно. В их небольшом городе на сонатах, сарабандах и тому подобных тонких музыкальных материях не разжиреешь. Свое профессиональное мастерство Дмитрий дополнительно «оттачивал» в сплоченных рядах похоронного оркестра. Кроме этого подрабатывал в ресторане. Пел про бублички, про вишни, что созрели в саду у дяди Вани, и жалостное, без малого в яблочко бьющее «подойдите, пожалейте, сироту меня согрейте, посмотрите, ноги мои босы…». Но мысли о большой сцене не оставляли. Чтобы иметь успех, утверждал Дмитрий, ему нужен настоящий инструмент, он ведь серьезный музыкант и нарабатывает классический гитарный репертуар Анидо, Сеговии и прочих великих. И вот свершилось! Дешевую «деревяшку» с металлическими струнами сменила большая, пышнобедрая красавица, сделанная известным мастером на заказ. На эту, как выразился Дмитрий, инвестицию в будущее, ушли деньги, собранные за все годы шабашек. И еще пришлось занять столько, что теперь, чтобы расплатиться с долгами, лабать ему до конца дней своих.

Постепенно Леля начинала понимать: капитан медленно, но прочно сажает корабль на мель. Сердце сжималось, когда думала о детях. В их души не хотелось вносить сумятицу, поэтому убеждала: нужно еще немного потерпеть, всем вместе. Шли годы, а «большой» талант Дмитрия продолжал пробуксовывать где-то на уровне средних способностей для внутреннего пользования: по настроению впадая в творческий экстаз, капитан играл ночами напролет. Засыпал утром, когда команда, очумелая от ночной «музыкальной табакерки», просыпалось.

Однажды поздним зимним вечером Дмитрий пришел домой не один, а с одноклассником, которого встретил в ресторане. Тот, в модном полушубке и роскошной ондатровой шапке, эдаким козырным тузом ввалился в прихожую их жилища, по-хозяйски оглядел «хоромы» и бесцеремонно заявил:

– Хреновенько, брат, живешь!

– Не в дубленках счастье! – парировал Дмитрий.

Представил гостя:

– Лелька, у нас сегодня очень дорогой гость! Петька, собственной персоной! Друг старых игрищ и забав, бузотер и разгильдяй!

– Что-то не очень он похож на разгильдяя, – улыбнулась Леля.

– Накрывай на стол, мать, мы лет сто не виделись, сейчас по коньячку шарахнем.

Леля для приличия немного посидела с друзьями, потом сказала, что ей завтра рано вставать и ушла в спальню. На спокойный сон женщина не рассчитывала, по опыту знала – посиделки будут долгими. Мужчины, разгоряченные спиртным, не замечали, что говорят громко, и Леля, хочешь – не хочешь, слышала весь разговор.

После воспоминаний о школьных годах, Петр снова вернулся ко дню сегодняшнему:

– Слушай, Димон, можешь на меня обижаться, но я скажу. Вот ты меня назвал бузотером и разгильдяем. Не отрицаю, бывало всякое, но я давно вырос из этих штанишек. А ты? О твоих достижениях могу судить по твоей хибаре. Честно говоря, когда шел к тебе, ожидал другое увидеть.

– Много ты понимаешь! Стены не самое главное, ты мне в душу загляни!

– И что же там?

– Там большая музыка живет! А музыка – великая сила! Что ты понимаешь в музыке? Ты – самый, что ни не есть, филистер.

– Ну, если тебе от этого легче, называй меня так. А ты, надо думать, самый настоящий интеллигент, цвет нации?

– Да, и не боюсь в этом признаться! Для меня самое главное богатство – духовное!

– Да, ну ты! Объясни мне, олуху, что это такое.

– Самопознание и самосовершенствование!

– Вот этого не надо! Словоблудием ты можешь заниматься с кем-нибудь другим. Духовно богатый человек, по-моему, прежде всего окружает заботой и любовью близких, а на твою избушку на курьих ножках и на жену смотреть больно.

– Ишь ты, сердобольный какой! А ты не знаешь, что настоящему таланту всегда трудно пробиваться?

– Ты уверен, что у тебя настоящий талант?

– Хочешь, сыграю?

– Не хочу, твое семейство спит. Я в прошлом месяце был на концерте Пако де Лусии. Лучше расскажи мне нормальным человеческим языком, почему ты живешь вот так, как последний м…к.

– Ты ничего не знаешь, я выхожу на старт. Приезжай через пару лет, посмотрим, что тогда скажешь! У меня еще все впереди!

– Зачем ждать пару лет? Я тебе, дураку, сейчас скажу: впереди если что-то и светит, то не тебе, а твоим детям. И то, при условии, если батя перестанет дурью маяться.

Леля лежала, едва сдерживая слезы. Петр словно услышал и озвучил ее мысли. Под утро он ушел, а Дмитрий все сидел на кухне, курил и рассуждал вслух о том, что Петька, как был дубиной стоеросовой, так и остался, а туда же – жить учит.

С того момента что-то в поведении Дмитрия изменилось. Он и без того был неуравновешенным человеком, а тут появились новые странности: то останавливал взгляд на жене так, что ей становилось неловко, словно она в чем-то виновата, то вдруг напористо спрашивал, о чем она сейчас думает. Застигнутая врасплох неожиданным вопросом, Леля на какое-то мгновение замолкала, чтобы восстановить ход мыслей. В момент, когда к человеку кто-то внезапно обращается, внимание его переключается с внутреннего монолога на собеседника и мысль теряется. Тут же следовал новый вопрос: почему ответила с промедлением, есть что скрывать? Леля ничего не могла понять, неизвестность вещь неприятная. Не выдержала, осторожно поинтересовалась:

– Объясни, в конце концов, что происходит?

– Видел я, как ты на него смотрела, – тихо сказал Дмитрий и недобро посмотрел на жену.

– На кого? – не поняла Леля.

– Не прикидывайся! На Петьку, на кого же еще!

– Господи, что ты несешь? Я даже забыла, что он у нас был!

– Так ведь и он на тебя запал!

– Дима, ты совсем идиот?

Разговор замяли, но осадок остался. Вечером, взяв гитару в руки, Дмитрий вдруг вспомнил свой флотский репертуар. С чего бы это? Пел, не сводя глаз с Лели:

Не верь подруге, а верь в вино,Не жди от женщин добра:Сегодня помнить им не даноО том, что было вчера.За длинный стол посади друзейИ песню громко запой, —Еще от зависти лопнуть ей,Когда придем мы домой.

Женщина чувствовала себя так, словно ее вываляли в грязи. С грустью подумалось: похоже, «друзья за длинным столом» незаметно стали привычной средой обитания Дмитрия и как ему казалось, настоящими ценителями его таланта. Единственными.

Наступала весна, светило солнце, таял снег, из-под него проплешинами выглядывала прошлогодняя трава. Леля вышла на крыльцо и восхищенно воскликнула:

– Боже, благодать-то какая!

Вслед за ней, слегка щурясь от солнца, вышел Дмитрий:

– Хорошо! Пахнет свежестью.

Из-под крыльца вдруг выбежала пушистая рыжая крыса. И откуда она взялась? Животное направлялось к протекавшему в нескольких метрах от дома ручью.

– Смотри, смотри, это же ондатра, первый раз вижу! Ой, как интересно! – всплеснула руками Леля.

– Еще как интересно! Сейчас я ее… – глаза Дмитрия недобро сверкнули.

– Ты что, с ума сошел? Зачем она тебе?

– Шапку сошью.

Жена подумала, что муж шутит, ну какая может быть шапка из шкурки животного величиной меньше кошки? Что это с ним?

Дмитрий заскочил в сарай и быстро вернулся с лопатой в руках. Леля оторопела. Он не шутил. Пытаясь отобрать лопату, женщина потянула черенок на себя, но муж толкнул ее с такой силой, что она едва удержалась на ногах. Дмитрий погнался за ондатрой. На крыльцо выбежали дочери, наперебой закричали:

– Папа! Что ты делаешь?

– Папа! Перестань!

– Уйдите отсюда! Не мешайте! – зло огрызался отец.

Лелю трясло. На побледневшем лице мужа хищный азарт, зрачки расширены

Расправа была не долгой: удар настиг несчастное животное, оно заверещало и заметалось, пытаясь уйти от преследования. Еще удар – из носа хлынула кровь, ондатра, теряя ориентацию в пространстве, успела сделать пару неверных шагов. Следующее попадание довершило дело.

Старшая дочь выкрикнула:

– Папа, ты же убийца!

Потом закрыла лицо руками, прислонилась к перилам и тихо заплакала. Младшая ревела во все горло.

– Замолчите! Развылись тут…, а то и вам сейчас достанется…

Леля обняла детей, чтобы они не видели, как довольный отец с демонически-победной ухмылкой проносит мимо них бездыханную тушку в сарай. Капитану и в голову не пришло, что крыса, несколько минут назад выбежавшая из-под крыльца, покидала их корабль.

Переводы Р.-М. Рильке

Прикосновение ангела

Ангел прикоснулся – замерцал,Отразился лунный свет на море,Сердца окольцованный кораллОживает на морском просторе.Злая, беспредельная хандраУготована мне кем? Не знаю…Бéрега и волн идет игра:То окатят, то лизнут по краю.Медленно спускаясь под луной,Чьи-то души из нездешней далиВечно и безмолвно надо мнойРазвевают бытие печали.

Из жизни одного святого

Он ведал страсти, что на смерть похожи,Когда, казалось, выстоять нет силОн биться сердце медленней просил,И, как дитя свое, держал построже.Он был привычен выносить лишенья.Тьму без рассвета в келье вороша,Смиренной жертвой корчилась душа,У судии прося за все прощенья.Душе казалось, что она на ложеУ господина, чудо-молодца,В пустынном месте – дева без венца.И потому ее сомненье гложет.Собою жертвуя, себя терзая,Познал он счастье, нежность и любовь,Держа судьбы в руках живой покров…И отворились вдруг ворота рая.

Вечер

Меняет вечер одеянье над землею,на кромку леса темную вдали бросая…Ты у развилки двух дорог: перед тобоюодна уходит вниз, но в небеса другая.Один стоишь, оставлен в темном поле,тебя мрачнее лишь безмолвный дом,ты, вопрошая, не взываешь к Вышней Воле,как звезды, что мерцают серебром.И разгадаешь ты неясное предвестье,осмыслишь и поймешь, что ты почти у края.Приоткрывается завеса вдруг, пугая:в себе соединишь и камень, и созвездье.

Средь духовных вершин затерян

Средь духовных вершин затерян,вниз посмотришь – там крошечно все…Видишь, слов островок последний?Выше маленький, тоже последнийчувств хуторок. Ты его узнаешь?Средь духовных вершин затерян. Под рукойкаменистая почва. Расцветают, однако, и здесьте, что знать ни о чем не желают. Из обрыва немого,напевая мотив про себя, пробивается цветом трава.Ну а что же пытливый? Тот, кто думал, что мир постигает,вдруг умолк, средь духовных вершин затерян.К исцелению духа, петляя, тропа поведет,словно горного зверя, движеньем живущего.Но о том, что не стоит идти, упредит с высотыптица крупная, что над пиком вольготно кружит.Неуютно здесь все средь духовных вершин.

Алексей Глуховский /Баден-Баден/

Алексей Глуховский родился в Москве 22 апреля 1955 года. Окончил факультет журналистики МГУ. Работал на радио. С 2011 года живет в Германии, в Баден-Бадене. Стихи пишет с юности, много лет занимался художественным переводом с немецкого, французского, сербского языков. Поэтические переводы печатались в сборниках издательства «Художественная литература», в «Литературной газете» и др. Автор сборника стихотворных переводов «Слова» (Москва 2013), а также поэтических книг «Лирика» (Нью-Йорк, 2015), «Вид из окна» (Москва, 2017), «Знаки времени» (Москва, 2018). Лауреат Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира – 20 18» в Льеже (Бельгия).

«Свои поэты есть в любой деревне…»

Свои поэты есть в любой деревне —не только в горделивых городах.Они, как птицы, селятся в деревьях,в густой траве, в некошеных лугах.Их не прочтешь в журналах и газетах.Не приглашают их на вечеранадутые столичные поэтыи чуждого верлибра мастера.Зато весь божий день они на воле,не в тесноте удушливых кафе.Там чистый лист для них – пустое поле,и есть, где раззадориться строфе.Счастливчики, любимчики природы,поют себе, рифмуя все подряд…Им неизвестно увлеченье модой,они над повседневностью парят.

«Я вроде бы потратил все слова…»

Я вроде бы потратил все слова,которые скопил в процессе жизни.И новых не вмещает голова —настолько память сделалась капризней…Вот, кажется порою – снизошло,спустилось на меня из поднебесья…Но вновь сомненье: так ли хорошооно? И в этих муках – весь я.

Стишки

И ягодки мои вы и цветочки,от сердца беспокойного ростки —мои стихи, стишата и стишочки,прекрасное лекарство от тоски.Я вас любовно взращиваю ночью,души перепахавши чернозем,чтобы цвели среди растений прочихв саду неувядаемом моем.

«Как мало нам…»

Как мало намотмерено для жизни,и как быстры отпущенные дни,чтобы растратить ихна укоризныи на часы пустячной болтовни.Чтоб растерзатьна ссоры и дележкии на кусочки мелочных обид…Пускай Господь пошлет еще немножкои с местом для меня повременит.

Утром

Ты хороша бываешь по утрам,когда, из теплой вынырнув постели,не доверяя собственным шагам,на цыпочках крадешься еле-еле.Одним рывком распахиваешь дверь,чтоб, с перепугу, скрипнула потише…Ступая мягко, как домашний зверь,обнюхиваешь сонное жилище.Скрип половиц под легкою ногойи чайника сердитое ворчанье…Ты нарушаешь утренний покой,на мой призыв ничем не отвечая.

Прелюдия

Море. Волны. Хохот чаек.Горизонта полоса.Сосны длинными свечамипрожигают небеса.Солнце медленно сочится,словно спелый апельсинна некрашеные лица,на белесость голых спин.Ветер крепнет. Гул прибоя.Остывающий песок.Ты и я. И мы с тобою —от любви на волосок.

В полете

Пожелай мне удачной посадки,помолись обо мне не спеша.Я уверен: все будет в порядке,если будет в порядке душа.Если сердце в груди равномерноотбивает уверенный такт,будь спокойна – я жив. Это верно,как годами проверенный факт.Я лечу! И не надо сомнений.Надо мной бесконечная высь.В крайнем случае… – это мгновенье.Так что, все ж, не забудь, помолись.

«Не заставляй меня любить…»

Не заставляй меня любитьсильней, чем я могу.Поверь, непросто это – бытьперед тобой в долгу.Меня напрасно не виниво всех земных грехах.Они давно погребеныв раскаянных стихах.Теперь считаться не резон —кто прав, кто виноват…Вблизи маячит горизонти ангелы трубят.Возможно, возвестят с небесвсеобщую беду…И я – единственный! – к тебена выручку приду.

«Моя Муза сегодня дежурит по огороду…»

Моя Муза сегодня дежурит по огороду:перед сном она укутывает огурцы.Половина из них выжила в непогоду,остальные, как видно, уже не жильцы.Укрывает их пленкой – легчайшей, как воздух,наклоняется заботливо к самой земле…Я отчетливо вижу, хотя уже поздно,ее профиль знакомый в оконном стекле.Моя Муза сегодня ко мне безучастна,ей безделье мое явно не по нутру…А я, весь – такой отверженный и несчастный —с любовью в окно на нее смотрю.

Внукам

Нас к ним тянет не столько со скуки,(хоть скучаем, заочно любя),сколько наши любимые внуки нам,далеких, напомнят – себя.Те же хитрости, те же ужимки,безобидная детская ложь…Скачут внуки по мне, как пружинки…Я на них и взаправду похож.

«Когда в душе переполох…»

Не позволяй душе лениться.

Н.ЗаболоцкийКогда в душе переполох —и с каждым годом все сильнее, —не дай застать себя врасплохтем, кто охотится за нею.Перед душой не лебези —чем строже с ней, тем больше толка.Полезным делом нагрузи,пусть трудится она, как пчелка.Не позволяй душе хандрить,ей отмени режим постельный.Грусть для нее почти смертельнаи может душу погубить.

«Все, к сожаленью, становится прошлым…»

Все, к сожаленью, становится прошлым,реки одни лишь не катятся вспять.Что тяготиться никчемною ношей —было и сплыло, впервой ли терять?Было да смыло, как в бурную Лету,все превратило в застывший янтарь.Не излучает желанного светапрошлое, – словно погасший фонарь.

«Лист клена, оторвавшийся от ветки…»

Лист клена, оторвавшийся от ветки,упавший желудь, сникшая сосна —знаменья осени…А в каждой моей клетке,нарочно распускается весна.Отступит грусть,развеется по ветру…И несмотря на частые дожди,во мне взойдут весенниеприметы,как будто все плохое – позади.

«Поезд тронулся…»

Поезд тронулся.Платформапокатилась под колеса,серой лентой размоталась,натянулась тетивой.Я лежу на верхней полке,скрючившись,как знак вопроса,покидая этот город,именуемый Москвой.Величаемый столицей —город встреч и расставаний,город сытых и голодных,город мудрых и глупцов.Оставляю этот городразобщений и слияний,заколдованное местовсех начал и всех концов.Я лежу на верхней полке,за окном весна грохочет,поезд скорость набирает,все сметая на пути…Уезжаю, не прощаясь,новой встречи не пророча,даже в мыслях не мечтаягде-то с поезда сойти.

Натюрморт

Три предмета, три мазка,три случайные деталии по прошлому тоска —на куске холщовой ткани.Уж давно увял цветоки кувшин разбит. – Однаждыиз него живой глотокутолил кому-то жажду.

Скрипач

В темном переходе у вокзала,где порой и лиц не разобрать,скрипочка мелодию играла,словно приглашая танцевать.Музыкант был юн, почти мальчишка,и была мелодия проста.В кожаном футляре – мелочишка,ну, рублей едва ли на полста.Публика столичная, скупая,верно распознавшая талант,за бесценок, в сущности, скупала,что идти, должно бы, нарасхват.Музыкант играл себе на скрипке,и бесшумно сыпались в футлярвместо денег щедрые улыбки,возмещая скромный гонорар.