Гайда!

– И не поймешь – красные или белые, – сказал кто-то из парней.

– Да белых, вроде, поблизости нет. Если только разведчики какие… – предположил другой.

– А что если петлюровцы?

– Или из местных кто? Может, железнодорожники? Что-то их не видно ни на станции, ни на путях…

– Так, а кто же тогда их? Наши или петлюровцы?

– А может, все-таки белые сюда прорвались, и это наши лежат?

– Дааа…– протянул один из парней. – Теперь и не разберешь, кто есть кто. Подштанники ведь у всех одинаковые.

– Подштанники-то одинаковые, да понятия об жизни разные, – философски заметил Рукавишников и прикрикнул на товарищей:

– Ладно, хватит на мертвяков глазеть. Давайте рубить.

– Не по-человечески как-то – так людей оставлять. Похоронить бы надо. Может, выкопаем могилу, хотя бы одну на всех? – предложил едва пришедший в себя Сомов.

– А копать чем будешь? Топориком, что ли? – цыкнул на него Сергей и, бросив на Виктора презрительный взгляд, ухмыльнулся: «Слизняк».

Он подошел к стоявшей поблизости осине и одним ударом срубил нижнюю ветку дерева. Другие курсанты последовали его примеру. Голиков тоже.

Вообще, поначалу Сомову Аркадий очень даже понравился. Он оказался малым смышленым, начитанным, добрым. Хоть и не доучился в своем реальном, но поговорить с ним можно было на разные темы. С первого дня их знакомства Виктор сразу решил, что ему стоит держаться этого паренька, который, несмотря на юный возраст, знает, чего хочет, поэтому и в Красную армию пошел добровольно.

У Виктора с армейской службой все получилось иначе. Если бы не сложившиеся обстоятельства, он, в отличие от Голикова, никогда бы не взял в руки оружия. Когда в Питере и в Москве большевики пришли к власти, Сомов только-только начал работать в типографии. Типографские тогда тоже разделились на два лагеря – одни поддерживали новую власть, другие были за Учредительное собрание. Последние даже не хотели большевистские издания печатать.

Виктор во всех этих делах тогда не слишком хорошо разбирался, да и не особенно к этому стремился. Его и так все устраивало: работа нравилась, перспективы роста имелись – парень он был грамотный. Ему как раз – после увольнения из типографии некоторых протестующих против большевистской власти – предложили стать метранпажем. А тут еще общественная жизнь в городе оживилась – всякие молодежные организации появились, РКСМ образовался. Хоть и голодно в Москве было, но весело, интересно. Плохо, конечно, что в стране шла Гражданская война. Но боевые действия велись где-то там – за Волгой, за Доном, за Уралом…

После октябрьского переворота большинство московских газет писало не только о победоносном шествии Советской власти по всей стране, но и о грядущей мировой революции. Виктор ежедневно сам размещал на газетных полосах внушающие оптимизм материалы на эти темы. Правда, потом он стал замечать, что оптимизма в статьях поубавилось, а вот призывов к гражданам вставать на защиту завоеваний Октября, потому что социалистическое Отечество оказалось в опасности, с каждым днем становилось все больше и больше.

В восемнадцатом году вышел декрет Советской власти о всеобщей обязательной мобилизации рабочих и крестьян для отражения обнаглевшей контрреволюции. Когда Виктор достиг призывного возраста, он понял, что его с большой долей вероятности заберут в армию. Легкая близорукость вряд ли этому помешает.

Воевать Сомову не хотелось, но от службы не откажешься – с большевиками шутки плохи. Поэтому, когда секретарь партийного комитета рассказал ему о наборе рабочей и крестьянской молодежи на курсы командиров Красной армии и посоветовал туда поступить, Виктор обрадовался: все лучше, чем на фронт отправляться. Тем более, что курсы открывались в Москве, кто ж знал, что их в Киев передислоцируют…

– Значит, будем город защищать, – прикурив от папироски Кандыбина и облокотившись на ствол одной из пушек, еще с царских времен украшающих парадный вход в корпус, сказал Рукавишников. – Я бы лучше, конечно, на Восточный фронт отправился – каппелевцев добивать. Там сейчас ох как горячо!

– Еще не известно, где горячее – там или тут, – возразил Аркадий. – От Полтавы деникинцы прут, юго-запад почти весь под Петлюрой. Наших мало, подкрепления ждать неоткуда.

– Неужели Киев все-таки сдадут? – задал вопрос Сомов.

– Кто ж его знает, – пожал плечами Сергей. – Но, видать, все к этому идет. Правильно Голиков говорит – нет у наших никаких резервов. Это только в газетах пишут, что мы на всех фронтах наступаем, а на самом деле все не так гладко.

– Я тоже думаю, что город сдадут, – поддержал разговор Кандыбин. – Вопрос в том, кто раньше здесь окажется – деникинцы или петлюровцы.

– Да какая разница? – сплюнув себе под ноги, зло сказал Сергей. – Хрен редьки не слаще.

– Бедные киевляне! – пожалел жителей города Виктор. – С семнадцатого года здесь раз десять власть менялась! А каково это? Одни придут – свои законы устанавливают, другие придут – новые порядки заводят.

– Нашел кого жалеть! – еще больше разозлился Рукавишников. – Хохлы они и есть хохлы. Большевиков ненавидят, при Скоропадском немцам задницу лизали, теперь Петлюре кланяются!

– Ну, во-первых, здесь не одни хохлы живут, а во-вторых, не все хохлы большевиков ненавидят, – не согласился с ним Сомов. – А вообще дворник наш, дед Игнат, говорил, что при немцах тут больше всего порядка было. И с работой, и с едой лучше дела обстояли, поэтому их некоторые и поддерживали.

– Этого Игната – гриба трухлявого! – давно пора к стенке поставить, чтобы таким, как ты, голову не морочил. Да и тебе место рядом с ним найдется, если будешь всякую чушь молоть! – ополчился на Сомова Сергей.

– А я-то чего? Я ничего… – слегка побледнев, начал оправдываться Виктор, но его прервал Михаил:

– Ладно вам! Чего теперь из-за немцев грызться! Нет их тут больше. А вот у петлюровцев с деникинцами может получиться конфуз: если вместе в город войдут, будут за власть драться, как собаки голодные за кость.

– Ну и хрен с ними, – уже спокойнее сказал Рукавишников. – Мы ведь все равно этого не увидим.

«Конфуз», который пророчил Кандыбин, случился ровно через неделю.

Красные все-таки оставили Киев. Когда это произошло, первыми – 30 августа 1919 года – в город вошли петлюровцы. Им бы закрепиться здесь понадежнее, а они вместо этого решили устроить торжественный парад в честь своего возвращения в Киев. Петлюра и предположить не мог, что это решение обернется для УНР настоящей катастрофой.

В ночь с 30-го на 31-е августа с востока к Днепру прорвались три кавалерийских полка из Полтавского отряда белогвардейского генерала Николая Бредова. Вскоре сюда подошли и другие группировки белых. Едва забрезжил рассвет, деникинцы спустили на воду лодки. Не встретив никакого сопротивления, ранним утром они начали переправляться через реку.

Еще до полудня на правом берегу, в центре Киева, появились первые разъезды белых, которых здесь явно не ожидали – по расчетам главного штаба армии УНР, деникинцы должны были подойти к городу не раньше 3-го сентября.

Надо сказать, что Симон Петлюра не собирался вести каких-либо враждебных действий против Добровольческой армии и даже хотел начать с белогвардейцами переговоры о боевом сотрудничестве, чтобы вместе с ними бороться против большевиков. Но белый генерал Антон Деникин, верный идее единой и неделимой России и не признающий автономии Украины ни в каком виде, назвал его бандитом и предателем и отказался от всякого сотрудничества с УНР.

Словом, когда две противоборствующие стороны 31-го августа встретились в центре Киева, ничего хорошего из этого не вышло.

В тот воскресный день на Крещатике собралась огромная толпа горожан, которые радостно приветствовали тех, кто избавил их от большевиков. Причем, кто-то с цветами пришел встречать украинских освободителей, а кто-то – русских. На одних балконах были выставлены портреты Петлюры, на других – Деникина, с одних свисали украинские флаги, с других – российский триколор. Но в двухстах метрах от Думы в полной боевой готовности стояли группировки белогвардейцев.

Когда с разных сторон по украинским войскам застрочили пулеметы, ликование толпы сменилось паникой и ужасом. Запаниковали и украинские солдаты, не ожидавшие такого развития событий. В итоге, несмотря на огромное численное преимущество петлюровцев, деникинцам удалось выбить их из Киева.

Власть в городе за два дня поменялась дважды.

В то время, когда белогвардейцы наводили здесь свои порядки, Аркадий находился уже далеко от Киева – в соседней Белоруссии, где ситуация для большевиков тоже складывалась не лучшим образом. Там давнишние амбиции пытались удовлетворить поляки. Во главе с новым лидером Польского государства Юзефом Пилсудским они норовили возродить Польшу в исторических границах Речи Посполитой, в конце восемнадцатого века разделенной между Россией, Пруссией и Австрией. Для этого им требовалось установить контроль над Белоруссией, Украиной и Литвой.

3.

Еще в феврале девятнадцатого части польской армии форсировали Неман и вторглись на территорию советской Белоруссии. Так как защищающие ее подразделения РККА не получали от генштаба серьезных подкреплений, войска Пилсудского быстро двигались на Восток. В августе они взяли Минск и Бобруйск.

В том же месяце Красной армии удалось нанести полякам контрудар в районе города Борисов Минской губернии и отбросить их на правый берег Березины, которая на какое-то время стала пограничной рекой – по ней проходила линия фронта. Однако закрепиться здесь красным не удалось – они отошли на заранее подготовленные позиции к станции Приямино, что в двадцати верстах от Борисова.

– Да… Это вам не Киев, – съежившись под струйками нудного осеннего дождя, сказал Сомов.

Они с Аркадием и с другими бывшими курсантами подошли к красноармейцам, собравшимся на небольшой станционной площади, если, конечно, можно назвать площадью хорошо утоптанный за полвека существования станции участок земли напротив деревянного одноэтажного здания, называемого вокзалом.

Впрочем, что касается последнего, то Аркадий, сначала скептически окинувший взором это строение, потом все-таки пришел к выводу, что и его иначе не назовешь. К зданию примыкала хотя и узкая, невысокая, но вполне добротная платформа, параллельно которой тянулись чугунные рельсы, уложенные на крепкие просмоленные шпалы. Внутри помещения имелась касса, где можно было приобрести билеты, и стояли скамьи для пассажиров, ожидающих поезд. В общем – вокзал, по-другому и не скажешь…

– Да уж! Точно не Киев, – поддержал Сомова кто-то из товарищей. – Там солнце сияло и жара была под тридцать.

– А красиво-то как там! – продолжил Виктор. – Не то что в этой глуши.

– Ну, вы нашли с чем сравнивать! – засмеялся Аркадий. – Киев – огромный город, а тут – станция какая-то, про которую мы раньше и не слышали. Одно название чего стоит – Приямино. При яме, что ли, какой-то?

– Ну, да, – согласился Сомов. – Конечно, сравнивать нельзя. А про погоду тем более говорить нечего. Понятное дело – осень наступила, вот и моросит третий день. К тому же севернее здесь, поэтому и холоднее. Да и в Киеве, небось, тоже уже похолодало.

По толпе красноармейцев пронесся легкий гул. «Идет, идет…», «Вон он!» – послышались голоса. – «Здравствуйте, товарищ Серго!»

На сколоченную из каких-то старых досок трибуну поднялся мужчина лет тридцати пяти. Он был выше среднего роста, с большим, явно неславянского «происхождения» носом, нависающим над густыми черными усами. На копне таких же черных, вьющихся, зачесанных назад волос едва держалась защитного цвета фуражка с красной звездой на околыше. Аркадий уже знал, что это – член Реввоенсовета 16-й армии Григорий Константинович Орджоникидзе, которого все называли товарищем Серго.

– Товарищи красноармейцы! – начал свое выступление Орджоникидзе. – Положение Советской власти на огромной территории нашего государства очень сложное, а кое-где даже критическое. Здесь, на белорусской земле, бесчинствуют польские интервенты. Они убивают коммунистов, советских работников и мирных граждан, не согласных с произволом, который творят оккупанты.

На захваченных территориях поляки возрождают частную собственность, возвращая землю и имущество эксплуататорам трудового народа. И они не собираются стоять на месте, враги готовятся завоевать новые территории и установить там свои порядки.

Перед бойцами нашей 16-й армии, которая принимает на себя главный удар польских захватчиков на Западном фронте, стоит задача любой ценой остановить противника. Прямо скажу – задача эта непростая, и выполнить ее будет нелегко. Тем более, что помощи ждать не приходится.

Вы все прекрасно понимаете, что основные силы Красной армии прикованы сейчас к Южному и Восточному фронтам – они противостоят Деникину и Колчаку. На Юге сейчас особенно напряженная обстановка – белые уже на подступах к Курску и мечтают о том, как они войдут в столицу нашей Родины Москву.

– Вчера Михеев с Жабиным эту ситуацию обсуждали, – повернувшись к Аркадию, шепнул ему на ухо Сомов. – Михеев говорит: «Деникин скоро точно в Москве будет». А Жабин ему: «Да, кончилась, видать, Советская власть…»

– Совсем сдурели? – воскликнул Аркадий, да так громко, что несколько красноармейцев обернулись на его крик и зашикали.

– Слушай, Аркаш, – через некоторое время снова обратился к товарищу Виктор, – а правда, что будет, если белые все-таки возьмут Москву? Как думаешь?

– Да за такие разговоры под трибунал надо! Вот что я думаю! – вскипел Аркадий. – Тех, кто подобные слухи распускает, судить нужно по советским законам!

Теперь уже большинство красноармейцев оглянулись и с удивлением на него посмотрели. Новенький-то – мальчишка совсем, а уже трибуналом кому-то грозит.

Даже Орджоникидзе, вскинув вверх брови, с интересом посмотрел в сторону, откуда раздавались голоса. Увидев среди красноармейцев молодых парней, одежда которых не была еще такой потрепанной, а лица не казались такими изможденными, как у остальных, товарищ Серго улыбнулся и, показав на них рукой, продолжил:

– Я знаю, что наши ряды пополнились новыми бойцами. И не просто бойцами, а молодыми командирами Красной армии, которые недавно прошли обучение на командных курсах РККА. Они заменят товарищей, отдавших свои жизни за нашу родную Советскую власть – власть трудового народа. Уверен, что они оправдают оказанное им доверие: не дадут спуску интервентам и будут беспощадны к врагам социализма…

– Ты почему мне сразу не сказал? – набросился на Сомова Аркадий, как только митинг закончился, и красноармейцы начали расходиться.

– О чем? – не понял его Виктор.

– О Михееве с Жабиным, о чем же еще!

– Вчера вечером ты посты проверял, а утром я про них и забыл. Вспомнил только сейчас, когда Орджоникидзе сказал, что белые к Москве подходят.

Аркадий остановился, резко развернулся и оказался с Сомовым лицом к лицу.

– Во-первых, товарищ Серго такого не говорил! – снова накинулся он на Виктора. – Он говорил, что белые подходят к Курску, а не к Москве. А, во-вторых, от Курска до Москвы знаешь сколько верст?

– Точно не знаю, – пожал плечами Сомов. – С полтыщи, наверное.

– Вот именно – полтыщи! – подтвердил Аркадий. – И на этом пути еще много городов и сел, где Советская власть крепко держится. Чтобы белым к Москве подойти, им сначала надо тот же Курск взять, потом Орел, потом Тулу. Да там все рабочие против деникинцев встанут и Красной армии на помощь придут. И крестьяне в губерниях их поддержат!

Он снова развернулся и быстрым шагом направился в сторону улицы, где размещался их взвод.

«Насчет рабочих не знаю, а вот крестьяне навряд ли красных поддержат, – подумал последовавший за Аркадием Сомов. – Слышал бы Голиков, о чем Михеев с Жабиным разговаривали до того, как деникинское наступление начали обсуждать… Продразверстку и тех, кто ее придумал, такими словами поминали, что и повторить неудобно…»

Виктор уже давно понял, что большинство деревенских сейчас не за Советы, а против них. А то, что газеты пишут – будто крестьяне Советскую власть как мать родную почитают, – так это все вранье. Сначала, вроде, многие большевиков поддерживали – когда те землю мужикам наделяли. А как только новое налогообложение ввели, так крестьяне и озлобились. Хлебушек-то чуть ли не задарма отдавать неохота. До того доходит, что некоторые за ружья берутся, советских работников убивают похлеще тех же поляков.

Кто тут прав, кто виноват – и не разберешься. Слушаешь мужиков, и жалко их становится. Ведь на самом деле деревню обирают! А с другой стороны – горожанам-то что делать? Они бы не выжили, если б не продразверстка…

«Таким, как Голиков, хорошо, – бросив взгляд на уверенно шагающего рядом с ним Аркадия, подумал Виктор. – Никаких сомнений у них нет. Кто против Советской власти – тот буржуйский прихвостень и контра, к стенке его…»

Сомов вспомнил их разговор на станции, во время митинга. Когда он сказал Аркадию, что думают Михеев с Жабиным о наступлении белых, тот грозился трибуналом.

«Не надо было об этом ему рассказывать. Ну кто меня за язык тянул? – отругал себя Виктор. – Еще, и правда, до трибунала дело дойдет…»

– Аркаш, ну куда ты так торопишься? – остановил он товарища. – Дождь кончился, давай прогуляемся. На позицию еще рано – только сменились перед митингом. Кстати, я там, на митинге, не все тебе рассказал…

Аркадий замедлил шаг.

– Когда Жабин сказал, что Советской власти, видно, конец пришел, – начал на ходу придумывать «продолжение разговора» Виктор, – Михеев ему и говорит: «Да не будет этого никогда! Есть еще у Красной армии силы, чтобы врага разбить».

– А Жабин что?

– Что-что… Согласился с ним и больше ничего не сказал. – выдохнул Сомов.

– Ну? А я что говорил? – обрадовался Аркадий. – Красная армия непобедима!

Он поднял голову вверх, посмотрел на образовавшийся среди облаков просвет, потом на Виктора и предложил:

– А пойдем-ка, Витек, к речке. Тут недалеко, за хутором. Поглядим, что там за места. Может, как-нибудь на рыбалку выберемся – хоть на часок. Ох, до чего ж я это дело люблю!

– Пойдем, – согласился Сомов и подумал: «Эх, Голиков, Голиков… Какой же все-таки ты еще дурачок…»

Последние два дня было относительно спокойно. Разве что случались короткие бои и перестрелки с поляками где-то за Мужанкой – той самой речкой, в которой Аркадий собирался ловить рыбу.

Речка оказалась тихой, неширокой и неглубокой. Оба ее берега были довольно плотно заселены: хутора, села, большие и маленькие деревеньки попадались чуть ли не на каждой версте. Некоторые из них и названия получили от самой речки: одну деревню называли Мужанкой, другую – Замужаньем. Были еще какие-то Ратутичи, Негновичи, Аскерки… Не сразу и запомнишь.

Впрочем, запоминать названия всех населенных пунктов, находящихся в долине реки, Аркадию было незачем. Рота стрелкового батальона, к которому он был приписан, охраняла станцию, участок железнодорожного полотна от платформы до передовых позиций и примыкающие к нему с двух сторон территории. А в разных там Мужанках и Замужаньях размещались другие части 16-й армии РККА, контролировавшие оба берега реки, которая протекала в полутора верстах от Приямина…

Позавтракав холодным – из варывни – молоком и хлебом, Аркадий подошел к стоявшему под старой грушей деревянному столу, разложил на нем небольшой отрезок темно-красного сукна и задумался. Хватит ли этого кусочка на пятерых, было непонятно. Но комвзвода Нечай, неизвестно где и как раздобывший столь добротную материю, считал, что, если подойти к делу с умом, то должно хватить. Свою долю, перед тем как уехать по делам в Крупки, он уже отрезал.

На станции Крупки, расположенной в пятнадцати верстах восточнее Приямина, теперь находился Ревком, который после оккупации Борисова поляками осуществлял власть в незахваченных врагом волостях на левом берегу Березины.

«Небось, уже с новенькими нашивками поехал, – подумал Аркадий. – Во всей красе перед начальством предстанет…»

Он тоже решил поскорее приладить к своей форме введенные для строевых командиров и их заместителей знаки различия, но не знал, как разделить ткань, чтобы хватило четырем командирам отделений и ему самому. Аркадий собрался было разрезать сукно на пять равных частей, но вовремя остановился – сообразил, что из тех полосок, которые у него получатся, звезды нужного диаметра никак не вырежешь.

– Погода-то разгулялась! Прям лето на дворе, – услышал он за спиной голос хозяйки дома Оксаны. – Тепло, сухо, ни ветерка, ни облачка. Хоть бы дня три такое вёдро постояло, мы бы с дочкой всю картошку выкопали. Давно уж подоспела, да руки до нее никак не доходят.

Аркадий обернулся и увидел, что Оксана, босая, в легкой блузке, в ситцевом платочке, небрежно наброшенном на выгоревшие на солнце волосы, спустилась с крыльца и идет в его сторону.

– А что, если погода испортится, то и копать нельзя? – спросил он подошедшую к нему женщину.

– Почему нельзя? Можно, – улыбнулась Оксана. – Но одно дело – из сухой земли картошку вынимать, и другое дело – из мокрой. Мало того, что тяжело это, так клубни еще и сушить придется, а то гнить начнут. А как сушить-то, если день и ночь лить будет?

Она посмотрела на лежавший перед Аркадием отрезок ткани и спросила:

– Над чем это ты тут колдуешь?

– Да вот, думаю: как разделить материю на пять частей, чтобы из каждой части можно было выкроить вот такую звезду.

Аркадий показал Оксане вырезанный из картона трафарет.

– А зачем делить-то? – удивилась женщина. – Из целого куска надо вырезать, чтобы лучик к лучику. Тогда точно материи хватит, останется даже.

Она приложила трафарет к краю сукна, взяла лежавший на столе карандаш и обвела звезду. Потом к ее контуру – «лучик к лучику» – снова приложила картонку.

– Вот так надо делать, – сказала Оксана и со словами: «На вот!» – сунула в руку Аркадия карандаш.

Вздохнув, он начал обводить трафарет по контуру. Придется, видно, не только себе, но и своим подчиненным вырезать и звезды, и треугольники.

– И куда ж вы такую красоту прилеплять будете? – наблюдая за его действиями, поинтересовалась женщина. – На фуражке не поместится – большая больно. На грудь, что ли?

– Нет, не на грудь. И не на фуражку, конечно. На ней звезда поменьше, – не отрываясь от работы, сказал Аркадий. – Эти знаки надо пришивать к левому рукаву форменной одежды. Сначала звезду, а под ней, чуть выше обшлага, другие знаки различия – треугольники, квадраты, ромбы.

– А зачем так много-то? – снова удивилась Оксана.

– Так ведь пришивают не все сразу! – засмеялся Аркадий и принялся разъяснять женщине, кому и какие нашивки следует носить в РККА:

– треугольник под звездой – это значит командир отделения, квадратик – командир взвода, два квадратика – командир роты, три – командир батальона, четыре – комполка…

– А у тебя сколько квадратиков? – остановила его Оксана.

– У меня пока не квадратики, а треугольники, – почему-то стушевался Аркадий. – Два. Как и положено заместителю командира взвода. Квадратик у моего командира, Василия Нечая – ну, того, который у тетки Марфы живет.

Аркадий начал было рассказывать Оксане о знаках различия, которые полагалось носить высшему командирскому составу – звездах еще большего диаметра и ромбах, но та опять его перебила:

– Ой, да разве ж я все это запомню! Ты мне лучше скажи, кто все эти вырезки вам будет пришивать?

– Как кто? – удивился на этот раз Аркадий. – Сами, конечно. Чего тут трудного-то? Кстати, спросить хотел: у вас черная краска есть?

– Посмотреть надо, может, и найдется. А краска-то тебе зачем?

– Эти знаки, после того как их пришьют, нужно еще черным контуром обвести. Так полагается. Можно, конечно, вышить окантовку, но это долго и мало кто умеет. Вот многие и обводят звезды и другие нашивки черной краской. И я так хочу сделать.

– Ну вот еще! Краской он будет обводить! – всплеснула руками Оксана. – Она ведь мажется, да и расплывется при стирке. Окантовочку вышить надо. Нитками. Только черными плохо – некрасиво будет. Может, другими какими можно? Желтенькими, например. У меня есть.

– Желтенькими нельзя, – покачал головой Аркадий. – Написано в приказе черными, значит, надо черными.

– Ну, черными так черными, – не стала спорить Оксана и, повернувшись к дому, громко крикнула:

– Гануся! Поди-ка сюда!

Не прошло и минуты, как на крыльце появилась темноволосая девушка лет шестнадцати – небольшого роста, тоненькая, но не худая, с красивыми, правильными чертами лица, покрытого ровным, золотисто-коричневатым загаром.

– Гануся, все книжки читаешь? Нет бы делом каким заняться, работы по горло, – начала журить дочку Оксана.

– Вы зачем меня звали? – перебила ее Ганна.

– Звали, значит нужно. Тут ребяткам помощь твоя требуется. Вышить кое-что надо, а они не умеют.

– А что нужно-то? – спросила девушка.