Фальшивые московские сказки

Чай по мнению Дарьи уже заварился, и она налила себе чашку. Томасу Ивановичу она даже не предлагала, потому что тот именовал чай непонятной жижей и категорически отказывался его употреблять.

– Редко встретишь человека, – заметил де Торквемада, – который внешне соответствовал бы всем канонам привлекательности, но при этом был бы настолько отталкивающим.

– Отталкивающая или нет, – Дарья отхлебнула чай, – но для девочки из провинции устроилась она отменно.

– Это да, – кивнул де Торквемада. – Но меня больше интересует Серикова с третьего этажа.

– Ой, – Салтыкова вздохнула, – да небось обыкновенная городская сумасшедшая: живет с кошками, лепит горшки, пишет на телевидение, чтобы привлечь к себе внимание. Я больше, чем уверена, что как раз у нее в квартире никаких привидений и нет.

Де Торквемада откинулся на спинку старого стула, заскрипевшего от его резкого движения, и скрестил руки на груди.

– Дария, а что вы знаете о привидениях?

Томас Иванович называл ее «Дария». Ей это не нравилось, но она привыкла, впрочем, как и он привык быть «Томасом Ивановичем».

– В смысле? – спросила Салтыкова.

– Ну как по-вашему, что они из себя представляют?

– А что по-моему то? Это те, кому не дали отправиться в ад или в рай. Как будто мое мнение отличается от того, что есть на самом деле.

– Да, – кивнул де Торквемада, – это так…

– Ой спасибо, – кивнула в ответ Салтыкова.

Томас Иванович, казалось, не заметил ее издевательской ремарки.

– … но ни один призрак не задерживается на земле по собственной воле – всегда есть кто-то, кто заставил его остаться.

– И что?

– В этом доме со слов Гермеса находится не один призрак. Мы с вами пока их не видели, но у меня нет особенных причин сомневаться в словах господина Трисмегиста. Должен быть кто-то, кто заставил всех их собраться именно здесь.

– А почему именно кто-то? – Салтыкова поставила чашку на стол. – Может, это какая-то вещь?

– Вещь? – с сомнением переспросил де Торквемада. – Никогда не слышал о таких вещах.

– А у вас кругозор ограничен костром и вашей любимой «Ave Maria»2. Ничего удивительного, что вы не слышали об оберегах и закладах.

– Обереги и заклады могут удержать столько душ в одном месте? – де Торквемада скривился.

– А почему бы и нет? – Салтыкова подперла голову рукой.

– Я полагаю, у нас назревает пари, – заметил Томас Иванович.

Ловить демонов и ведьм совсем не так увлекательно, как может показаться. Особенно, когда это делают не какие-нибудь восторженные неофиты с горящими глазами, а демон и ведьма, которых заставили отрабатывать грехи. В том, чтобы отправлять в ад бывших коллег по цеху, удовольствия маловато, да и надоедает это занятие. Чтобы хоть как-то разнообразить грядущую вечность на службе у Трисмегиста – триста восемьдесят три тысячи лет для де Торквемады и скромные на этом фоне пять тысяч лет Дарьи Николаевны Салтыковой – стали заключать пари на то, кого же именно они в итоге поймают. Спорили на годы службы, хотя это было достаточно бесполезно, потому что Гермес Трисмегист эти пари в последнее время признавать перестал. Но привычка спорить за триста лет совместной работы уже выработалась, и отказаться от нее было не так просто.

– На что ставите? – спросила Дарья Николаевна.

– Я думаю, всему виной человек.

– Ладно, – не стала возражать Салтыкова, – и что же тогда вы, демон ранга господства3, не можете найти этого человека?

– А если в этом человеке демон, причем ранга не ниже моего?

– И Гермес этого не понял?

Сам Гермес Трисмегист, Трижды великий (хотя в его отсутствии употреблять этот сомнительный титул не было никакой необходимости), был то ли падшим, то ли почти падшим ангелом, и условно его можно было отнести к рангу серафимов. Очень сомнительно, чтобы Гермес не заметил демона уровня де Торквемады, а то и выше.

– Понял бы, – нехотя согласился Томас Иванович.

– Тогда что это за человек?

– Пока не могу сказать, Дария, но я почти уверен, что все дело в человеке. Этот человек жив, и он или она где-то здесь. Считайте это моей ставкой.

– Ну ладно, – Салтыкова поставила локти на стол. – Но я считаю, что призраки здесь из-за каких-то вещей, которые им принадлежали.

– Позволите критику? – де Торквемада хитро улыбнулся.

– Давайте.

– Речь идет, как вы выражаетесь, об оберегах или закладах? Так? Тогда причем здесь вещи, которые принадлежали людям?

Салтыкова вздохнула.

– Вам лишь бы к словам придираться. Это практически то же самое, что обереги и заклады: предметы, которые заговорили, чтобы они исполняли определенную функцию, то есть держали мертвые души в мире живых.

– Но заговорил их человек? – не сдавался де Торквемада.

Дарья развела руками.

– С вами спорить все равно, что плевать против ветра – да, их заговорил человек. Какой-то. Когда-то. Зачем-то. Не факт, что этот человек жив.

– Так получается, Дария, мы не противоречим друг другу?

Эта фраза прозвучала вполне логично, но Салтыкова отреагировала на нее достаточно странно. Она поднялась, выплеснула остатки чая в раковину и ополоснула чашку.

– Мы спустимся на третий этаж, Томас Иванович, я буду готова через десять минут, – полы ярко-красного халата взметнулись вверх, и Дарья скрылась за дверью меньшей из трех комнат.

– Как пожелаете, Дария Николаевна, – ответил де Торквемада.

На мгновенье – всего на мгновенье – в воздухе запахло серой.

***

Каждое десятилетие оставляет на лице Москвы свой отпечаток. Тот далекий век, когда Москва была современницей Томаса де Торквемады, нам уже и не вспомнить, времена Дарьи Николаевны Салтыковой остались в отреставрированных усадьбах с мемориальными досками. Здесь останавливался Пушкин, на этом месте когда-то родился Лермонтов… И лишь ближайший век оставляет самые яркие следы. Округлые формы конструктивизма, созданные самим Ле Корбюзье4, на нынешнем Проспекте Академика Сахарова, семь сталинских зиккуратов, охраняющих центр Москвы5, стеклянный Новый Арбат, сейчас уж покрытый налетом времени, и вот в самом конце как апогей новой эры – небоскребы Москва-Сити, которые с годами покроет такой же налет как и некогда прогрессивные здания бывшего проспекта Калинина6. Следующие годы нанесут новые шрамы на лицо города, сгладят старые, однажды исчезнут усадьбы, потом дома в стиле модерн, потом порождения конструктивизма. Придет день, и кто-то снесет небоскребы, на которые так странно смотреть с Кремлевской набережной, потому что из-за перспективы они выглядят ничуть не выше, чем колокольня Ивана Великого.

Марина Исаенко было права – «Сталинский-7» был не просто домом, он был срезом эпохи. Неотъемлемая часть великой Москвы, он изменялся вместе с ней год за годом, десятилетие за десятилетием.

***

Ксения Андреевна Серикова относилась к тем немногим жильцам «Сталинского-7», которые получили свои квартиры по наследству. К моменту описываемых событий Ксении Андреевне было пятьдесят четыре года, она жила с тремя кошками и имела дочь двадцати пяти лет, которая навещала мать крайне редко и неохотно. Ксения Андреевна являлась, как выразилась бы Марина Исаенко, активным членом сообщества. Только вот Серикова была этим самым активным членом еще когда Марина ходила пешком под стол в своей Самаре. Квартиру Серикова унаследовала от родителей, получивших ее от организации «СовСтрой», в которой они благополучно проработали всю жизнь. В отличие от тоже отпахавших всю жизнь в «СовСтрое» бывших владельцев квартиры де Торквемады и Салтыковой, у Сериковых была всего лишь однушка, но Ксения Андреевна не жаловалась. Да, с мужем и дочерью здесь было тесновато, но муж давно ушел, да и дочь жила с Ксенией Андреевной не слишком долго. Три кошки на жилищные условия не роптали. Сама же Серикова наслаждалась высокими потолками и видом на уютный московский дворик, к которому привыкла с детства. Надо сказать, что несмотря на настояния родителей, Ксения Андреевна не пошла по их стопам работать в «СовСтрой», она с детства была личностью творческой, поэтому после школы поступила в Московское государственное художественное училище, из которого вышла дипломированным скульптором… сразу в лихие девяностые. Родители Ксении Андреевны все еще продолжали трудиться в незыблемом как скала «СовСтрое», который, к слову, пережил и девяностые, и двухтысячные, и десятые, и двадцатые, просто иногда меняя название, так что с голоду семья не умирала. Но Ксения Андреевна, как и много лет спустя Марина Исаенко, жаждала самореализации. Самореализовать себя удалось очень неочевидным образом. Серикова устроилась в похоронное бюро, где занялась надгробными памятниками. Времена были лихие, умирали много, а братва, как известно, любила шикарные мемориалы. В общем, зарабатывала Ксения Андреевна очень неплохо. А еще она вышла замуж, муж был «из этих», как презрительно говорила мать Ксении Андреевны, то бишь из людей, связанных с криминалом. Через год родилась дочь, еще через год муж ушел – не потянул он творческих наклонностей Ксении Андреевны. А с каждым годом эти наклонности становились все более и более творческими. Если поначалу Серикова казалась просто эксцентричной в своих странных одежках, бусах и повязках – в девяностые годы можно было еще и не такое встретить – то со временем эксцентричность сменили более серьезные симптомы. Началось все с посещения какого-то непонятного кружка, где проводили спиритические сеансы и устраивали совместные чтения литературы о переселении душ. Пока живы были родители, Ксения Андреевна еще как-то держалась, но вот сгорел от рака отец, а через два года во сне умерла мать. Дочь-подросток жила своей жизнью, работы толком не было, потому что эра надгробных небоскребов с изображением автоматов и скульптур в полный рост канула безвозвратно, и Ксению Андреевну понесло… Тот период своей жизни она называла «поиском себя». Себя Ксения Андреевна искала много где: во всех оккультных обществах, сектах, на выездном собрании уфологов в Молебке7 и даже в монастыре во Владимирской области. Себя Ксения Андреевна так и не нашла, а когда закончились сбережения, оставленные родителями, вернулась в Москву. Дочь за время ее скитаний переехала к отцу, жила в его новой семье и возвращаться к чудаковатой матери не собиралась. Но Ксения Андреевна была оптимисткой по жизни – она завела кошек, лепила горшки, расписывала их и продавала на ярмарках прикладного искусства. Шли годы, Москва за окном менялась, разрасталась, становилась новым Вавилоном, но для Ксении Андреевны Сериковой время как будто застыло – разве что клены стали выше. А еще в квартире так и жил Он.

О Его существовании Ксения Андреевна знала всегда, с тех самых пор, как начала себя помнить. Он просто был, Он как бы жил в их квартире, а вроде бы как и не жил. Когда Ксения Андреевна была маленькой, она была уверена, что этот странный дядя такой же настоящий, как мама и папа или дедушка и бабушка. Несколько раз она показывала на Него маме, но всегда встречала недоуменный взгляд. Ксения Андреевна достаточно быстро поняла, что не стоит лишний раз рассказывать о том, что она Его видит. Да и уже годам к шести видеть Его в полном смысле этого слова она перестала, просто ловила краем глаза тень, слышала сухой кашель, разрывающий грудь, или шаркающие шаги. Иногда в квартире сами собой открывались и закрывались двери и створки шкафов, падали книги с полок. Но Он никогда не причинял никому вреда, разве что пугал случайных гостей, Ксения Андреевна всегда отшучивалась – сквозняк. Никто никогда не сомневался в ее словах, но Ксения Андреевна-то знала – это Он. Он здесь. Он всегда здесь. Эзотерический трип и годы одиночества, а так же то, что в непосредственной близости от нее был самый настоящий паранормальный… кто-то, наводили Ксению Андреевну на совершенно разные идеи. Мысль, что это – призрак предыдущего жильца, Ксения Андреевна отмела сразу же – ее родители были первыми, кто въехал в эту квартиру. Какое-то время Ксения Андреевна думала, что это – демон. Но демоны, как широко известно, проживая в домах, начинают сожительствовать с их обитательницами, и Ксения Андреевна знала нескольких таких лично, но Он никаких поползновений не предпринимал. Потом была версия с домовым, она продержалась почти пять лет, пока на очередном собрании ветеранов сект девяностых Ксения Андреевна не разжилась заклинанием, которое вызвало бы домового на разговор. Заклинание было надежным и проверенным, но Он разговаривать не пожелал. Это поставило Ксению Андреевну в совершенный тупик, и она решилась использовать последнее и самое действенное средство – написать в передачу «Сверхнатуральное». Письмо было написано, отправлено со старенького компьютера, и, как читателю уже известно, письмо это было прочитано ни много, ни мало самим Гермесом Трисмегистом, Трижды великим. Впрочем, Ксения Андреевна об этом не знала, первые дни она с нетерпением ждала звонка, но прошли недели, месяцы, и надежда почти угасла.

Тем утром Ксения Андреевна покормила кошек, сварила кофе в турке, села на своей маленькой пятиметровой кухне и посмотрела в окно. Было начало октября, и клены во дворе как раз раскрасились в желтый и багряный. Ксении Андреевне это время нравилось больше всего – так ярко, так красиво… Как бы соглашаясь с ней, со скрипом открылась и закрылась створка кухонного шкафа. Еще одна странность, которую сложно было объяснить – Он как будто бы читал ее мысли. Домовые так не делают, все-таки похоже на демона. Но Он не демон, Ксения Андреевна всегда это знала в глубине души, и дело даже не в отсутствии домогательств, а в том, что… Ну не злой Он. А демоны – это зло, как ни крути. Ксения Андреевна отпила еще кофе. Жалко все-таки в «Сверхнатуральном» не заинтересовались их историей, потому что больше всего Ксении Андреевне хотелось наконец-то с Ним поговорить. Они ведь всю жизнь вместе прожили, а Ксении Андреевне сейчас так хотелось вспомнить тех, кого уже никто не помнил: мать, отца, бабку с дедом… У дочери была своя жизнь и свои заботы, да и отношения у них были натянутыми по совершенно понятным причинам.

Противной птичьей трелью разразился звонок. Сидящая на стуле рядом с Ксенией Андреевной кошка, рыжая с белым пятном на лбу, раздраженно подняла голову.

– Сейчас, Маркиза, потерпи, – Серикова поднялась и тяжело пошла в коридор.

Но дверь кухни вдруг резко захлопнулась у нее перед носом. Причина для этого была только одна – Он. Ксения Андреевна замерла. Он откровенно ее предостерегал. А в том, что это можно расценивать как предостережение, и никак иначе, Ксения Андреевна не сомневалась.

– Скажи еще что-нибудь! – потребовала она. – Подай знак!

С минуту она стояла, ожидая, что вот сейчас что-нибудь упадет или громко хлопнет дверца шкафа. Но вместо этого еще раз прозвонил звонок. И так было всегда: как только Ксении Андреевне казалось, что Он готов с ней говорить, как только знак становился явным, все вдруг стремительно обрывалось. Серикова подошла к двери и посмотрела в глазок. На лестничной площадке стояли двое: женщина лет тридцати пяти и пожилой мужчина. Женщина в принципе выглядела достаточно обыкновенно, ну как сейчас они все выглядят: джинсы и какая-то бесформенная хламида – а вот мужчина Ксению Андреевну заинтересовал. Примерно одного с ней возраста, очень представительный, великолепно одет, и очень эффектная внешность: седой, смуглый, темноглазый. Конечно, эта крашеная профурсетка его захомутала из-за денег, наверняка, не из Москвы, как и эта провинциальная Марина из тридцать шестой. И почему такие шикарные мужчины всегда ведутся на подобных пустышек? Эта пара недавно заехала на четвертый этаж в бывшую квартиру Птицыных, Серикова видела их в окно. Она широко распахнула дверь и улыбнулась мужчине, нарочито игнорируя его спутницу.

– Добрый день!

Ксения Андреевна ожидала, что девица ринется вперед, но к ее удивлению, она как будто бы отстранилась от своего кавалера, дальше Серикова уже не обращала на нее внимания, потому что надтреснутый грудной голос произнес.

– Добрый день. Прошу прощенье за беспокойство, мы ваши соседи с четвертого этажа, – губы мужчины чуть дрогнули, но так и не растянулись в улыбке, – меня зовут Томас, а это моя супруга Дария.

Поздороваться что ли пришли? – иронично подумала Ксения Андреевна. Какое-то новаторство в стиле Маринки-колхозницы?

– Но дело не в этом, – продолжал Томас, – вас это может удивить, но я имею отношение к шоу «Сверхнатуральное», и поверьте, ваше письмо не осталось незамеченным. Я здесь для того, чтобы поговорить с вами об этом.

Так может быть, эта захлопнувшаяся перед ней дверь – наоборот, знак чего-то хорошего. Да и на девку можно не обращать внимания, известно же, жена не стена – подвинется.

– Проходите, Томас, – Ксения Андреевна улыбнулась, откинула голову и распахнула дверь почти настежь.

– Благодарю вас.

Томас переступил порог, вслед за ним в квартиру проскользнула его жена, но Серикова демонстративно на нее не смотрела. Пусть шныряет сколько хочет, у Ксении Андреевны даже украсть нечего при всем желании. А она тем временем повела Томаса на кухню, усадила на стул, налила кофе и села напротив, кокетливо выгнув шею.

– Вы итальянец?

– Испанец.

– Прекрасно говорите по-русски.

– Я здесь учился.

– И так и остались?

– Нет. Вернулся, и только много лет спустя понял, что Москва – мой настоящий дом.

– Я – коренная москвичка.

Ксения Андреевна всегда этим гордилась, ей казалось, что это – как проба на кольце, знак качества, который отметает все недостатки.

– Я так и подумал, – ответил Томас. – Великолепный кофе. Сами варите?

– Да.

– У вас настоящий талант.

– Благодарю вас, – кажется, Ксения Андреевна даже покраснела.

– Вы написали в «Сверхнатуральное», что у вас в доме призрак. Почему вы так считаете?

Ну вот опять. Что, да как, да почему… Но тут Томас приятно удивил Ксению Андреевну.

– Я не прошу вас оправдываться. Я вам верю. Я просто хочу, чтобы вы рассказали все, как было.

«Я вам верю». Ксения Андреевна столько лет доказывала всем, что она не сумасшедшая, что тот факт, что хоть кто-то – а особенно такой интересный мужчина – решил ее выслушать, сам по себе был уже невероятным событием.

– Понимаете, – начала рассказывать она, – в моей квартире живет кто-то еще, я не знаю, кто он, он никогда не выходил на контакт, но и вреда он мне никогда не причинял…

И Ксения Андреевна начала обстоятельно и подробно излагать свою историю.

***

Ну надо же как воркуют, думала Дарья Николаевна Салтыкова, пока ходила взад-вперед по единственной комнате квартиры Сериковой. Бесстыжая тетка, конечно: пришел к ней мужик с женой, а она его клеит без зазрения совести. Впрочем, Дарья Николаевна на нее зла не держала – никакой женой она Томасу не была и никогда не будет. Монах-доминиканец де Торквемада в роли дамского угодника – это, конечно, что-то новое, но даже после стольких лет совместной работы в каждом можно открыть нечто неожиданное. А ей нужно найти предмет, который привязал призрака. Призрак, кстати, был тут как тут. Дарья прекрасно его видела. Войдя в комнату, она даже решила, что он – живой человек.

– Привет, – сказала Дарья.

Призрак не ответил – только отвернулся. Ему было лет пятьдесят, но выглядел он гораздо старше. Одет старомодно, в смысле не так, как одевались в бытность Дарьи Николаевны, а так, как это делали лет шестьдесят назад. Потрепанный костюм, очки в роговой оправе, лысина. Призрак ходил по комнате и что-то бубнил. Дарью он видел прекрасно, но ему, скорее всего, и в голову не приходило, что она тоже его видит. Не привык просто. Ну вот скажите на милость, кто бы мог специально оставить на этом свете такого чудика, да еще и в квартире с сумасшедшей теткой?

– Вы знаете, Томас, – в этот момент донеслось из кухни, – эта поездка в Испанию была самым ярким впечатлением в моей жизни. Ах, эта Барселона! Город мечты, город романтики…

Безусловно, во времена Томаса Ивановича, то бишь в пятнадцатом веке, этот город таким и был: мечта, романтика и дерьмо, которое выливают прямо из окон.

– Угу… – протянула Дарья.

Призрак рядом с ней открыл шкаф, заглянул в него и захлопнул створки.

– Вот! – раздался с кухни радостный визг. – Это он! Он подает знак!

– Дария, это вы? – поинтересовался де Торквемада.

– Нет! – ответила Салтыкова.

Призрак продолжал открывать и закрывать шкафы, его губы шевелились. Дарья подошла почти вплотную к нему и, наконец, смогла разобрать слова.

– Где же? Где же? Орел. Мертвый орел. Где же? Где же? Орел. Мертвый орел.

Призрак сделал круг по комнате, пропал, снова появился, но шкафы больше не открывал. Не нужно обладать сверхспособностями, чтобы понять, что этот призрак что-то ищет, скорее всего это – вещь, которая ему принадлежала при жизни. И это как-то связано с мертвым орлом. Ну или просто с орлом. Призраки в таком состоянии обычно уже лыка не вяжут, чудо, что этот хоть два слова связно смог соединить. Итак, мертвый орел… Дарья обвела комнату взглядом и тяжело вздохнула.

В отличие от Птицыных, которых сменили де Торквемада и Салтыкова, Ксения Андреевна предпочитала, чтобы ее жилище соответствовало остромодным трендам. Выражалось это в том, что вся мебель в нем была из ИКЕИ, причем покупала ее Ксения Андреевна ввиду стесненности в средствах, уже бывшей в употреблении. Вот так вот в единственной комнате оказался раскладной диван, два оранжевых пуфа-кресла и огромное количество всяческих шкафов и систем хранения, обвешанных всевозможными картинками, фенечками, оберегами, фольгой, мишурой и еще черт его знает чем. Дарья снова посмотрела на призрака – раз он не может найти какой-то предмет, значит, он спрятан, то есть находится не на виду и не на полке в шкафу. Еще логично предположить, что предмет, как минимум, относится к тому времени, в котором жил этот человек – то есть искать уж точно нужно не чехол от телефона. То есть мы ищем старую вещь, которую спрятали. Где хранят такие вещи? Правильно, на потрясающем советском изобретении под названием антресоли. Дарья вышла из комнаты в коридор, подняла голову – а вот и он, шкафчик под потолком: приют воспоминаний и старого хлама, который держат на всякий случай, который не наступит никогда. Хорошо бы там покопаться, да только как это сделать, пока хозяйка в квартире? Можно вызвать какую-нибудь мелкую нечисть, но Томас сразу почует, а Дарье не хотелось бы раньше времени рассказывать ему о своих догадках. Призрак остановился рядом с Салтыковой, задрал голову, уставился на антресоли и поправил очки. Интересно, а если попробовать…

– Агла, Йюд, Эт, Хе, Вау, Йа, Йа, Йа, Ва, Ва, Ва, Иа, Иа, Ли, Элохе, Исэ, Агаи, Неон, Юагат. Господа святые отцы, которые истинно сотворили все вещи и знают все сердца людей, я молю вас посредством святейшего имени имен, дабы осветили вы сердце и разум… этого существа, дабы он был готов сделать все то, что я попрошу и исполнить все мои желания8.

Призрак резко опустил голову и посмотрел на Дарью.

– Открывай антресоли и ищи своего мертвого орла, – приказала Салтыкова.

***

– Вы знаете, Томас, – Ксения Андреевна приложила руку к груди, – вот ощущения во время того сеанса, их было не сравнить ни с чем. Вы можете мне не верить, но это совершенно точно был эротический акт с демоном. Можете такое себе представить?

– Очень даже, – на полном серьезе ответил Томас Иванович.

– Нет, ну конечно, у меня… ха-ха, – Ксения Андреевна кокетливо накрутила прядь плохо прокрашенных светлых волос на палец, – было много мужчин, но такого, – она подалась вперед и прошептала томным голосом, – такого я…

В этот момент раздался оглушительный грохот. Ксения Андреевна подскочила на стуле, де Торквемада резко обернулся. Дверь на кухню распахнулась настежь сама по себе – то есть на самом деле по желанию де Торквемады – и источник шума стал понятен сразу же. С антресолей как из рога изобилия сыпались вещи: коробка, из которой выпали стоптанные сапоги, альбомы с фотографиями, складная детская коляска, пакет с пакетами, старое пальто, еще одно старое пальто, какие-то вещи, чемодан с негативами, аппарат для просмотра диафильмов, несколько коробок с этими самыми диафильмами, коробка с видеокассетами, старая магнитола, старый пылесос, который чуть не пробил дыру на второй этаж в квартиру двадцать пять, и как завершающий аккорд этого чудного представления, прямо на пылесос тяжким грузом упала наполовину съеденная молью енотовая шуба. Когда пыль осела, из-за всего этого появилась Дарья Николаевна.

– Он раньше так никогда не делал… – прошептала Серикова.

Де Торквемада внимательно посмотрел на Салтыкову, потом на призрака, который стоял рядом с ней и которого Томас Иванович, конечно же, прекрасно видел. И то, что Дарие удалось заколдовать это несчастное создание и заставить его выбросить все с антресолей, он тоже прекрасно понимал.

– Томас, я пойду, наверное, – Салтыкова чихнула и наморщила нос.

– Ксения, – де Торквемада повернулся к Сериковой, – полагаю, мне тоже пора. То, что мы видели, совершенно удивительно, я срочно должен созвониться с редакцией.