скачать книгу бесплатно
– Смерть уродлива. Знаешь, Виктория, я хочу выучиться и стать врачом.
Я кивнула. Я почему-то так всегда и думала.
– А я буду тебе во всем помогать, – пообещала я брату и взяла его за руку.
1 октября 1908
Отец еще не вернулся из своей поездки. Он никогда еще не уезжал так надолго. Сегодня ночью я проснулась от того, что мне приснилось, что папа нас бросил. Но это не так, я в это не верю! Он вернется.
Я надеялась, что пани Новак уйдет сама, но она все почему-то упорствовала и держалась за наш дом, как какой-то клещ. Она с каждым разом все неохотней отпускала меня учиться вместе в Виком. Я жаловалась Вику, но он сказал, что не может ее прогнать. Вот вернется отец, говорил он, и все решит.
Но я не могла ждать! Сколько можно учить стихи?! И она называла мою коллекцию «рассадником грязи». Пани Новак сама грязь!
Тогда я решила все устроить. Я взяла пару маминых серег и положила в ее комод. А потом пожаловалась Анике, что пани Новак тайком ходит в мамину комнату.
Меня Аника послушала. Сережки нашли, и пани Новак у нас больше не работает. Крику было! Она пыталась все свалить на меня, но я умею плакать, когда не хочется. Пани Новак пригрозили тюрьмой, и она уехала уже в обед.
Я не буду по ней скучать, она была занудная и недобрая. Я насовала ей в карман мертвых капустниц. Представляю, как она завизжит, когда сунет туда руку!
Зато теперь никто не будет мешать мне ходить на настоящие занятия и проводить все время с Виком.
Но я все же волнуюсь и жду, когда вернется папа. Надеюсь, он обретет свои крылья имаго.
3 октября 1908
Вик знает, что я сделала. Он догадался сам. Он сказал, что я злая, и должна стыдиться. Что люди – не игрушки. А мне совсем не стыдно! Не стыдно! Как он не понимает, что я сделала это ради хорошей цели?
9 октября 1908
Милый дневник, в моей коллекции уже пятнадцать бабочек! Некоторые повторяются, но это ничего. Зато они разного размера.
Вик почти перестал дуться, и по вечерам мы пьем какао и вместе читаем. Верней, он читает вслух, а я рисую или пишу красивые таблички для коллекции, внимательно копируя латинские названия из справочника.
Постепенно холодает, по небу проплывают клинья птиц. Пересчитываю их, но каждый раз выходят разные числа.
Теперь я хожу к маме в комнату одна, я больше не застаю там Вика. Понимаю, что он уже почти взрослый, ему некогда просто тосковать. Наверное, он скоро уедет в большой город и станет студентом.
Я оставила свою самую красивую бабочку – Papilio Machaon – на маминой подушке.
В комнате много пыли.
Я тоже больше не хочу там бывать.
4 ноября 1908
Папа вернулся!!! Папа миленький вернулся к нам!!! Теперь все будет по-старому – обеды, именины и Рождество! Мы будем самой счастливой на свете семьей! Сегодня не стану больше ничего писать, я слишком счастлива, чтобы не наставить клякс!!!!!!
***
Теперь в моей коллекции больше сотни бабочек.
21 ноября 1908
Дорогой дневник, все, что я писала прежде, было неправильно и скверно. Вроде бы я не соврала, но не могу поверить в собственные строчки. Я все же расскажу, что у нас теперь происходит. Мне многое сложно понять, но я хоть попытаюсь. Может, я так сама разберусь, чем стала наша жизнь.
Папа вернулся домой. Поначалу он казался мне умиротворенным. Сказал, что много путешествовал, посетил разные страны, где искал себя. И, кажется, нашел.
Папа привез нам много подарков. Мне было очень радостно, что он не забыл о моем увлечении. Завернутые в почтовую плотную бумагу, к нам в дом доставили множество витрин, заполненные самыми разными бабочками. Почти все виды, которые были в моей старой книге, и несколько неизвестных. Были даже бабочки, которые водятся только у берегов Амазонки. Я видела на карте – это очень большая река, на ее берегах растут непроходимые джунгли, и каждая тварь на каждой ветке ядовита. Кто-то бродил по этим джунглям и страшно рисковал, чтобы добыть этих радужных бабочек. И это точно был не отец. И не я.
Когда я это поняла, мне стало муторно и тоскливо. Как будто я не обрела, а опять что-то потеряла. Наверное, я превратилась в плохую дочь.
Вику он привез романы на разных языках – на итальянском, на русском, на французском. Некоторые велел не показывать мне. Ха, как будто я и так не догадалась, что там что-то ужасно неприличное! Тогда Вик сказал ему, что пойдет учиться на врача. Отец был в таком хорошем настроении, что пообещал выписать ему из столицы все для учебы.
Еще он привез пластинки и патефон. Поставил в большой зале и станцевал с Аникой. Старушка побагровела, как свекла, и поскорей убежала прочь, размахивая руками.
Но самое важное, что папа приехал не один. С ним приехал французский господин по имени месье Жюль. Это новый папин друг, который помог ему. Он останется у нас в гостях на какое-то время.
Не могу сказать почему, но он мне совсем не нравится. Не нравится его модный полосатый костюм и пальто, больше похожее на плащ фокусника; не нравятся тонкие хитрые усы и напомаженная голова. Не нравятся длинные ногти. Не нравится, как он ест и закатывает глаза, если вкусно. Как он ходит, как рыгает, как смеется, как говорит по-польски… Если бы я расслышала звук его дыхания, он бы мне тоже не понравился.
Вик со мной согласен. Называет его скользким и подозрительным. Скользкий – правильное слово. Он как садовый слизень: не поймешь, где у того голова, а где хвост, и в какую сторону ему вздумается ползти.
Пан Вельский от таких разговоров уходит, не отвечает на наши вопросы. Я считала его почти другом! Взрослым другом, моим и Вика.
Но больше всего меня злит, что вместо нас папа проводит больше времени со своим новым приятелем. А я-то думала, что хуже пани Новак никого нет.
9 декабря 1908
Снова гости! Приехали на двух машинах, привезли с собой море чемоданов, будто собрались у нас жить! Это все друзья месье Жюля, и они мне сразу пришлись не по душе.
Один мужчина такой бледный, почти зеленый, что похож на призрак, или будто его вот-вот стошнит. Второй толстый, с громким, как колокол, голосом. Третий рыжий, с неприятной ухмылкой и беспокойными руками.
С ними также прибыли две дамы. Таких я никогда не видела! Моя мама никогда не надела бы такое блестящее змеиное платье днем, да еще и в дорогу. А Тереза – так зовут первую женщину – вышла из автомобиля, как какая-то богиня древнего мира: вся в перьях, бисере, в длинных ярких бусах в пять нитей! Все на ней переливалось и звенело; тяжелые веки она намазала сурьмой, а широкий рот карминной помадой. На плечах у нее было манто из серебристой пушистой шкуры. Как она шла в своем узком платье – как рыба, вставшая на хвост!
Папа и Жюль расцеловали ей перстни и пальцы. Она подплыла к нам с Виком – нас выставили встречать гостей на крыльцо – меня похлопала по макушке, как щенка, а Вика ущипнула за подбородок и сладенько так улыбнулась. Я сразу ее возненавидела.
Вторая девица выглядела как служанка первой – гораздо скромнее и совсем без украшений. Но волосы у нее распущенные – светлые и пушистые, как кудель, они рассыпались по спине до самых колен, а на лбу красной краской нарисована точка. Выйдя из автомобиля, эта сразу приложила одну руку к глазам, а вторую – к груди, и запричитала:
– Да! Теперь я чувствую! Это оно, то самое место! Ах, я сейчас лишусь чувств…
Ее конечно же поймали, даже кончики волос не успели запылиться. Ее я тоже возненавидела с первой минуты! Кривляка да и только!
Вот уже вечер, и взрослые отослали нас с Виком спать. Хотя пробило только шесть! Мы поужинали в кухне, а из столовой доносился приглушенный смех, разговоры и праздничный звон стекла.
Я хочу, чтобы папа снова был счастлив. Но еще больше я хочу, чтобы эти люди убрались из нашего дома прочь.
25 декабря 1908
Гадство! Гадство! Я хочу писать самые гадкие слова, чтобы вся гадость вышла из меня с чернилами на бумагу!
Мерзость, грязь, подлючество и скотство!
Зачем эти чужаки здесь??? Они нам не нужны!
Я чувствую, что от них будут одни беды. Вик даже сказал, что нам было лучше, когда мы жили одни.
Они украли нашего папу. И собираются что-то с ним сделать. Уже делают.
У них праздник каждый день, они пьют вино, а женщины поют и танцуют босиком. Я не верила, что так бывает, но сегодня ночью прокралась к залу и посмотрела в щель. Я видела их босые ноги, видела пальцы ног! Это ужасно! Мама бы такого ни за что не допустила!
И музыка была такой странной… Унылой, но в ней звучали барабаны. Я убежала к себе, а она преследовала меня, как голодный волк, и догнала уже во сне. Ночью меня так крутило, что я запуталась в одеяле и едва не задохнулась.
30 декабря 1908
Вик поссорился с папой. Они никогда раньше не ссорились. Вик не желает мне ничего рассказывать, говорит, я не пойму! Тогда я не стану с ним разговаривать и не расскажу про босые танцы и барабаны.
8 января 1909
Я не смогла долго обижаться. Верней, я планировала, но не вышло. Пришел папин заказ для Вика, для его медицинской учебы! Вик позвал меня посмотреть и помочь обставить его новый кабинет.
Под кабинет ему выделили старую коморку с одним окном, что на третьем этаже. Оттуда есть ход в башенку, и можно спуститься вниз по служебному коридору. Но там очень пыльно и везде паутина – слуги там давно не ходят.
Зато это настоящий кабинет!
Туда перенесли секретер с кучей ящичков. Кажется, он принадлежал раньше нашей бабушке. Еще в комнате красные обои, что мне не нравится. Но Вику, кажется, все равно, ему это не интересно. Мужчины!
Из Варшавы приехали книги – ох, Вик, к чему тебе СТОЛЬКО книг! – и анатомические пособия. Больше всех мне понравился человеческий скелет.
А насчет остальных Вик даже предупредил меня:
– Ты только не визжи.
И снял покрывало. И я не завизжала! Пф, было бы из-за чего! Это же всего лишь воск, даже если он изображает кишки и голые мышцы без кожи. Тоже мне, нашел трусиху.
Меня не пугают такие вещи. Даже наоборот. Думаю, они любопытные.
14 января 1909
Сегодня я видела что-то странное. Папины гости и он сам шли по коридорам дома. Впереди шла простоволосая девица, у нее были завязаны глаза, и она шарила в воздухе руками. Рядом с ней шла красногубая Тереза и звенела в колокольчик, а зеленолицый делал руками пассы вокруг головы «слепой» и что-то нашептывал. Следом за ними тихонько ступали остальные мужчины. Они как будто ждали чего-то важного. Было неприятно видеть среди них папу. А он меня даже не заметил.
Я вжалась в стену и пропустила их мимо.
Они прошли немного дальше, и тут простоволосая рухнула на пол. Я решила, она споткнулась, и поделом. Кто же в своем уме будет ходить с завязанными глазами?
Но тут она выгнулась дугой и издала жуткий стон.
– Здесь! Это здесь! – провозгласила Тереза и упала на колени рядом с ней.
Что было дальше, я не увидела. Жюль вдруг оказался у меня за спиной и больно стиснул плечо:
– Cher ami, что ты здесь делаешь? Почему бы тебе не пойти поиграть в куклы?
Развернул меня и подтолкнул прочь. Пришлось уйти.
Снова плакала от злости, пока не перестала видеть.
22 января 1909
Вик сильно обеспокоен. Теперь он никак не может усидеть на месте, а раньше мог не шевелиться часами! А когда я спрашиваю его, он сердится и говорит, что я ничего не понимаю. Сегодня я не выдержала, обозвала его книжным червем и убежала.
Позже он пришел ко мне и извинился. Предложил завтра погулять. А если будет плохая погода, то посидеть в его новом кабинете. Я, конечно, его простила.
Пусть они с папой снова в ссоре, но я никогда не брошу братика.
6 февраля 1909
Вик рассказал мне, что на самом деле хочет заниматься не внутренностями, а мозгами человека, его мыслями. Мне стыдно признаться, но я и правда почти не поняла, что он мне рассказывал. Зато я узнала, что название психиатрии происходит от греческого псюхе – душа. Она же психея, псишея. Древние греки изображали душу человека в виде бабочки.
Я предложила Вику нарисовать бабочку на его двери. Все равно она слишком мрачно выглядит, как дверь в какой-то склеп. Но он усмехнулся и сказал, что бабочка – это слишком мой символ.
А я так и не смогла признаться ему, что мне больше не интересно возиться с мертвой коллекцией. Все равно она уже кем-то собрана.
Тогда мы решили придумать Вику свой знак. Чтобы это был не обычный Кадуцей, а что-то свое, что будет принадлежать только ему. Я обещаю подумать.
28 февраля 1909
Дорогой дневник, мой милый молчаливый слушатель. Моя жизнь с этого дня снова разбита, и никогда не станет прежней.
Прошлой ночью я проснулась с предчувствием беды. Через мгновение дверь в мою комнату распахнулась, и я закричала! Но это был Виктор. Он странно стоял и держался одной рукой за другую.
Я скорей зажгла ночник и совсем лишилась дара речи! Вся рука Вика выше локтя и до самых пальцев была в крови! Я стала расспрашивать его, но он не хотел отвечать, тогда я заплакала. Я и сейчас не могу сдержать слез!
Он попросил меня не бояться и велел собирать вещи. Сказал, что мы немедленно уходим из дома. Что поедем в Варшаву, и что оставаться нельзя ни на час. И оставил меня одну.
Я так заволновалась, что стала собирать все подряд – сорочки, летние туфли, шляпу, увеличительное стекло Бартека… И только потом вспомнила, что у меня нет своего чемодана! Тогда я взяла только бисерный ридикюль, в который откладывала деньги с каждых именин, быстро надела пальто, сапожки и кроличью шапочку. Виктор вернулся, у него в руке была тряпичная котомка. Сквозь ткань угадывалась какая-то книга. Ох, Вик!
Брат тащил меня по коридору, я едва за ним успевала. Мы даже еще не вышли, а у меня уже заболели ноги.
Но внизу, у подножия лестницы, словно ниоткуда возник отец! У него было такое лицо, какого я никогда не видела! Он был страшен, страшен как сам Дьявол! Он схватил Вика сзади за шею и швырнул его о стену. Он произнес ужасные слова, я даже не могу их повторить!
Потом они стали друг на друга кричать. Вик кричал, что он не позволит мне остаться в этом доме, что он должен меня защитить, а отец в ответ заявил, что Виктор неблагодарный собачий сын, что он может убираться, и никогда больше не возвращаться.
Я просто стояла и не могла шевельнуться, меня всю трясло, но рот не произносил ни звука. Я не думала, что это так больно, когда два твоих самых родных человека так друг друга ненавидят, что хотят убить!
Виктор показал на свою окровавленную руку и сказал, что не забудет этого. А отец плюнул ему под ноги и сказал, что у него больше нет сына.
Тут меня повлекли прочь чьи-то руки, женские руки. Они уволакивали меня все дальше, оцепеневшую, восковую, пока Вик все кричал мне: «Я тебя заберу! Виктория, я за тобой вернусь, только…».
А потом я очутилась у себя. На мне до сих пор сапожки и шапочка. Я просидела в них прямо в кресле всю ночь. Теперь моя очередь не знать, как жить дальше.
