скачать книгу бесплатно
Мой милый друг! Прости, что оставила тебя почти на полгода. Все это время, с момента нашего с Виктором премирения и до самых маминых похорон, я не могла написать ни строчки, ни буквы.
Пани Новак сказала, что не может на меня сердиться за лень, но мне это все равно. Это ничего не меняет.
Похороны вышли красивыми. Отец приказал не убирать маму в семейный склеп. Вместо этого ее предали земле, но под вольным небом – так он сказал – и поставили надгробие с ее каменым портретом. Вся земля вокруг церкви была усыпана белыми розами и их лепестками, будто вернулась зима.
Мне даже стало холодно.
Со дня похорон прошел уже месяц. Пани Новак велит мне снова начинать писать. Не записанное может стереться из памяти, так она говорит. Так люди теряют из своей жизни месяцы, даже годы, как если бы ничего не происходило. На самом деле, они просто ленились записывать.
Поэтому я возвращаюсь к тебе.
10 апреля 1908
Иногда я хожу в ее спальню, где все осталось по-старому: туалетный столик, пахнущие лавандой простыни, щекотные меха, тяжелый переливчатый бархат, в котором она встречала гостей. Ее драгоценности – падвески, кольца, серьги, тиара с сапфирами… Когда мама выходила в большой зал, она была похожа на княгиню. Папе это нравилось. Наверное, он и сам себя тогда чувствовал князем. Поэтому из каждой поездки он привозил ей новые и новые украшения в шкатулках. Теперь камни меньше блестят.
Когда я вхожу туда, я ничего не меряю. Раньше мама сама прикладывала мне к лицу сережки или примеряла на меня диадемку, а потом хлопала в ладоши и говорила: «Какая ты у меня хорошенькая!». Но сейчас я не хочу. Без мамы все совсем не то.
А еще не такая уж я хорошенькая. Наверное, для мамы была. А теперь ее нет, и я больше никогда… (зачеркнуто).
Сегодня я застала там Вика. Он думал, что я не замечу, но я сразу поняла, что в комнате есть кто-то еще. Покрывало съехало набок, и пыль на свету колыхалась как-то не так.
– Выходи, – сказала я. – Я знаю, что ты здесь.
Тогда он вылез из-под кровати. Длинный, как вешалка в прихожей. Сутулый, тощий, потный от смущения. Совсем не похож на себя. Лицо в грязи, нос и глаза красные.
Я думала, он просто уйдет, постыдится, что я его застукала. Но он не ушел.
Вик сел на кровать, а потом лег поперек. Я устроилась рядом, свернулась клубком. Так мы уснули, вдыхая ее слабеющий запах.
15 апреля 1908
Каждое утро я просыпаюсь и чувствую, что в моей жизни появилась пустота. В ней ничего нет – ни света, ни звука, только чувство, что рядом должно что-то быть, но этого нет.
Еще я скучаю по папе.
Он совсем переменился. Никуда не ездит, ни с кем не встречается. Почти не выходит из своего кабинета. Теперь он спит там, и ест тоже. А мы совсем одни.
Ну, у меня есть пани Новак, она все время пытается меня расшевелить. Заставить делать, занять мне руки. А я стала злюкой. Когда она сегодня погладила меня по голове, я больно уколола ее иголкой и сказала, что не нарочно. Но я нарочно. Знаю, это плохо, но она раздражает меня с каждым днем все сильнее!
Лучше бы я проводила время с Виком.
16 апреля 1908
Сегодня я спряталась от пани Новак. Я выкинула свою шляпку из окна, чтобы она подумала, что я убежала гулять и искала меня снаружи. Когда она выбежала из дома, я пошла в классную комнату Вика и забралась в шкаф, где хранят свернутые геогрофические карты. У брата как раз был перерыв между занятиями.
Через несколько минут они с учителем, паном Вельским, вернулись в класс. Они не заметили меня.
Сначала мне сделалось очень смешно от того, что они даже не подозревают о моей проделке. Захотелось хихикать. Но я зажала рот рукой и заставила себя сидеть тихо.
На уроке Вик и пан Вельский беседовали об истории. Что-то там о Римской империи. Мне стало так интересно! Пан Вельский сказал, что великие империи возникают, растут, достигают расцвета, а потом разрушают сами себя. Это красиво и страшно! А Вик сказал, что тогда и эта империя падет. Я так и не поняла, о чем он. Голос у Вика был совсем взрослый и сердитый, а пан Вельский с ним согласился, но не так уверенно.
Потом они заговорили о границах, и тут пан Вельский, не переставая говорить и размахивать руками, подошел к моему убежищу! Распахнул дверцу и увидел меня!
Я думала, учитель раскричится, но он не стал.
– Виктор, у нас на уроке гостья! Ты знал?
Виктор подошел и тоже уставился на меня, как на какую-то зверюшку.
– Виктория, что ты здесь делаешь? – удивился он.
– Прячусь от пани Новак, – объяснила я. – Мне с ней скучно!
– И что же, юная госпожа, вы предпочитаете нашу компанию ученых мужей?
– Пожалуй, – ответила я, чтобы они не подумали, что я глупая.
Если говорить «пожалуй» вместо «да» или «нет», можно показаться старше и умнее. Пожалуй, можно.
Пан Вельский галантно подал мне руку и помог вылезти из шкафа. Он дал мне старый учебник Вика по древней истории и посоветовал начать с самого начала, чтобы понимать, о чем они беседуют на уроках.
Но стоило дочитать первую страницу, как в классную комнату влитела пани Новак! Она тяжело дышала, в точности как лошадь, и на платье в подмышках у нее расползлись неприличные пятна.
Увидев меня, она даже взвизгнула, как рассерженная кошка.
– Виктория! Что вы себе позволяете?! Немедленно идите со мной! Вы мешаете молодому пану заниматься!
Я даже возразить не успела, как за меня вступились вместе и брат, и его учитель! Они заверили пани Новак, что я нисколько им не мешаю, даже наоборот. Потом пан Вельский сказал пани Новак что-то очень тихим голосом. Она покосилась на меня с таким видом, будто сильно сомневалась, но все же кивнула и ушла.
Так я провела на уроках с Виком целый день! И мне ничуточки не было скучно!
Завтра я пойду снова, и попрошу пана Вельского дать мне книги про животных. Только не для детей, а настоящие, ученые.
27 мая 1908
Дорогой дневник, дела мои идут на поправку. Так ведь можно говорить? Вик иногда ругается, что я безграмотная, но уже не так сильно, как раньше. Мои отметки по родной речи стали лучше, да и Вик больше не называет меня дурищей, просто немножко ворчит.
Он много для меня делает. Возится со мной подолгу, читает мне книжки, помогает мастерить рамки для моей будущей коллекции бабочек. Может, это потому, что родители Бартека увезли того в Варшаву, и ему больше не с кем дружить, кроме младшей сестры. Не хочу так думать.
Папа все также ни с кем не видится. Даже с ксендзем, который раньше приходил к нам на обеды по воскресеньям. Отец давал ему деньги на ремонт костела и жертвовал бедным.
На днях приезжали папины старые деловые партнеры. Те самые, которые были у меня на дне рождения. Они приехали на одной блестящей машине. Мы с Виком даже вышли ее рассмотреть. У автомобиля колеса, как у кареты, но нет даже запасных креплений для лошади. Что, если машина встанет посреди дороги? Как тогда сдвинуть ее с места? Мы с Виком начали спорить об этом, а тут из дома как раз вышли те мужчины. Они ругались между собой, говорили, наш отец выжил из ума.
Мы с Виком притаились за машиной, и они нас не увидели. Иначе постеснялись бы ругать папу при его детях. Гады! Папе просто плохо, потому что он слишком сильно любил нашу маму. А теперь не знает, как жить.
Я страшно разозлилась, но Вик точно расстроился еще сильнее. Я видела, как он сжал кулаки. Так и стоял, пока машина отъезжала и обдала его вонючим дымом из трубы.
Я осторожно взяла его за рукав, встала на цыпочки и погладила по плечу. Так мама всегда успокаивала папу, когда он был в гневе. Но этого было мало.
Тогда я стала говорить о бабочках.
Сказала, что бабочки не рождаются красивыми. Сначала они мерзкие гусеницы, потом превращаются в куколку. И им нужно время, чтобы научиться жить по-новому, отрастить крылья. Так и наш папа. Он не сошел с ума, как шепчутся слуги и его бывшие друзья; он не умирает в своем одиноком кабинете, как боимся мы. Он просто окуклился.
Вик ничего мне не ответил. Но рукой я почувствовала, что он уже не такой каменный. И еще я увидела его слабую улыбку. Другой бы не заметил, а я – да, потому что мы родная кровь.
3 августа 1908
Мой друг, я вновь пишу тебе. У меня не хватает слов, чтобы описать пережитое, но я все же попытаюсь. Еще два месяца назад я думала, что мне уже нельзя сделать больно. Но тот ужас, который мы с Виком испытали… Я думала, мое сердце лопнет!
Утром после завтрака мне удалось улизнуть от пани Новак, и мы с Виком отправились на окраину сада, туда, где стоит зимний сад. Сейчас стоит душный август, и все стекла в нем выставлены. Зимний сад выглядит запущенным, диким. Стебли рвутся наружу, как живые. Хотя они такие и есть. Тяжелые цветочные шапки гнут их к земле, вокруг стоит такой аромат, что голова закружится, и упадешь.
На запах цветов слетается много пчел и моих любимых бабочек. Мы с Виктором как раз сделали много рамок, и я приготовилась наполнить их образцами. Картинки в книжках уже не так интересны, как настоящие насекомые.
Наш садовник соорудил для меня сачок с марлевым колпаком. Мы взяли с собой бутерброды с сыром и лимонад в бутылке. Я впервые в жизни сама планировала пикник, и хотела, чтобы все было идеально. Я ведь будущая хозяйка.
Виктор устроился в шезлонге со справочником, а я начала охоту. Бабочек вокруг было просто море! Но они все время ускользали от моего сачка. Тогда я перестала бегать, а стала красться, чтобы бабочки ничего не заподозрили.
И правда, мне удалось поймать две штуки за раз! Виктор помог мне поместить их в банку. Это были две Parnasius Apollo, похожие, как близнецы. У них светло-серые крылышки, точно расшитые черным и коричневым бисером. Успех! Мы накапали бабочкам немного лимонада в банку, и я снова отправилась за добычей.
Мне везло, ах, как же мне везло! В мою сеть попалась прекрасная шоколадно-апельсиновая Vanessa Atalanta, и крылья у нее были размахом почти с мою ладонь. Еще мне попадались капустницы – правильно Pieris Brassicae – и одна пестрая крапивница, латинское название которой я все никак не запомню. Помню только, что она из семейства Nimphalidae.
Не забыть! Хочу в следующем году собрать гусениц или куколок, чтобы смотреть, как бабочки растут. Буду вести отдельную тетрадь, куда буду записывать каждый день, как они меняются. Как из уродства появляется красота.
И тут я заметила драгоценный синий проблеск! Павлиноглазка! Inachisio! Она сидела на цветке бордового георгина, и я бы так просто ее не увидела, если бы она не качнула крыльями. С изнанки они черные, а вот если смотреть сверху, видно две пары переливчатых синих пятнышек.
Я опустилась на четвереньки и поползла. Очень медленно. Платье испачкалось в земле, но я даже не заметила. От георгина с Inachisio меня разделял всего метр, когда меня тихонько окликнул Вик.
– Не шевелись! Посмотри вперед!..
Я подняла голову и увидела, что из леса вышли два оленя! Они были прикрасны! Изящные ноги, умные блестящие глаза и бархатная шерстка. Наверняка бархатная. В тот миг я совсем забыла о бабочках. Хотелось только оказаться поближе к оленям и погладить. Но я боялась их спугнуть. Только протянула руку. Не знаю, на что я надеялась? Что они сами подойдут ближе? Время замерло…
…чтобы в одно мгновение разорваться громом!
Я даже не сразу поняла, что произошло. Все случилось одновременно: грохот, крик Виктора, стон оленя и стук копыт. Во все стороны брызнули разноцветные пятна бабочек, будто кто-то растерзал цветочный букет!
Грохот раздался снова! Виктор налетел на меня сзади и уволок за зимний сад. Я все еще не догадывалась, что это значит!
– Отец, – крикнул Вик, тряся меня за плечи. – Это отец!
Выстрелы! Вот что грохотало на самом деле! Это наш папа стрелял из ружья. По оленям.
Я хотела посмотреть, что с ними стало, но Виктор не дал. Он сказал, опасно идти туда. Вместо этого он повел меня в дом, так, чтобы нас не было видно из окон отца. Почему он так сделал? Он что, боялся, что отец будет стрелять в нас? Мы ведь его дети! Родные сын и дочка!
Выстрелы не прекращались. Он все стрелял и стрелял из окна своего кабинета. Олени наверняка давно убежали, но на кромке леса трещали ветки – их ломали ружейные патроны.
Виктор завел меня в дом, и мы побежали на третий этаж, где кабинет. В коридоре уже толпились слуги. Войтек, наш кучер, и домоправительница Аника стучали в двери и умоляли отца выйти. Но он все стрелял и стрелял.
От того, что взрослым вокруг было страшно, мне сделалось еще страшней. Я зажала уши, из глаз брызнули слезы.
Вик стоял с лицом серым, как крылья Parnasius Apollo. Ему было страшнее всех. Я посмотрела в его глаза и поняла – он боится, что выстрелы прекратятся. Он ждет каждого.
Все вокруг, кроме меня, понимали, что папа может убить себя в любую секунду!
– Нет, папа, нет! – завизжала я. – Прекрати!
Я кричала так сильно, что кажется, по коридору даже прокатилось эхо.
Раздался еще один выстрел. И стало совсем тихо. Никто не издавал ни звука, даже не дышал.
Через пару минут слуги снова начали шептаться. Они говорили, что пора бы вышибить дверь.
Тогда мы услышали голос из кабинета:
– Убирайтесь все! Оставьте меня!
Постепенно слуги разошлись. Кто-то бросил на ходу, что у хозяина, видать, патроны кончились, вот и угомонился. Мы с Виком остались дольше всех, когда никого уже не стало вокруг. Брат все вслушивался и вслушивался в тишину, пока не услышал что-то. Потом он снова взял меня за руку, и отвел в мою комнату.
Там меня уже ждала пани Новак. Она пила сердечные капли и клацала зубами.
Я дождалась, пока она задремлет в кресле, и записала все, что сегодня со мной произошло.
Теперь мне гораздо спокойней.
4 августа 1908
Наутро выяснилось, что отец куда-то уехал. Он оставил дверь своего кабинета открытой настежь, а внутри не было ничего, кроме грязных и битых тарелок. По полу катались золотистые гильзы. Мне захотелось иметь одну такую, но мне не разрешили взять.
***
Сейчас время обеда. Кто-то видел отца в соседней деревушке. Там он нанял извозчика и поехал до ближайшей станции. Наверное, он решил встретиться со своими деловыми партнерами и наладить дела. Значит, папа скоро станет прежним! Или даже лучше, как имаго лучше гусеницы и куколки.
Виктор со мной почему-то не согласен. Но он ведь был согласен раньше! Так нельзя – сначала соглашаться, а потом нет! Нужно держать свое слово сестре.
***
Пишу вечером. После полудня ходили на поляну за зимним садом. Там снова кружат бабочки, пьют нектар роз и георгин. Пойманные бабочки умерли в банке. Я внимательно осмотрела их через стекло. Такие жалкие. Даже крылышки поблекли, как мамины украшения в шкатулках.
Вик сказал, это потому что мы забыли проделать в крышке дырочки для воздуха. Ну и ладно, в следующий раз будем знать.
Мы подобрали банку и сачок. Мне захотелось посмотреть то место, на котором стояли олени до выстрелов. Виктор искал среди травы вокруг шезлонга какие-то свои заметки, а я пошла туда.
Я заметила тушу сразу. Отец убил одного из оленей на месте, одним выстрелом.
Олень завалился набок, у него в шее была дыра. Блестящий глаз помутнел, по губам в розовой пене ползали жирные блестящие мухи. Мухи облепили его рану и вываленный серый язык.
Вблизи я видела свалявшуюся шерсть, крупинки земли на черном оленьем носу. Паутинку на одном из рогов. Картинка запечатлелась у меня в памяти – в мельчайших деталях, как оттиск.
Когда Виктор подошел, то сказал:
