скачать книгу бесплатно
А должно было произойти другое, ставшее уже привычным: я открываю глаза и никак не могу понять, где нахожусь, – что это за подозрительные апартаменты, в которых я оказался?
И только когда вижу жену, спящую рядышком, когда узнаю замысловатые завалы из книг на не моём письменном столе, я начинаю приходить в себя: мы в Минске, а эти «царские покои» нам сдали за пятьдесят долларов в месяц.
Двадцать седьмого декабря, в субботу, подобных страшилок не случилось.
Второй раз, и уже окончательно, я проснулся, когда солнышко светило вовсю.
Индусы считают иллюзией, что жизнь заканчивается в 40 лет: человек в таком возрасте – это подросток, который только открывает дверь в мiр. (Значит, никогда не поздно начать жить: так, словно это твой первый день в оставшейся жизни?)
Бела в халате до пят (и без ничего под ним) ходила, как привидение, туда-сюда. Было видно, что она досыпает на ходу: то она не могла найти серёжки, которые сняла перед сном, то куда-то запропастилась её косметичка.
Из белой пузатой чашки, стоящей на подоконнике рядом со стопкой свежих газет, по комнате распространялся запах кофе. И чашка предназначалась мне. Кому же ещё?
Мне по-прежнему было легко, светло, хорошо…
Нам не было никакого смысла на выходные – на двадцать восьмое и двадцать девятое декабря (на целых два дня) – оставаться в Минске, чтобы в понедельник, тридцатого декабря, появиться в редакции и коротать там время перекурами и досужими разговорами.
Поэтому субботу мы и определили оптимальным днём отъезда в Бобруйск и оптимальным днём начала новогодних каникул.
Свой блок материалов, касающихся политики, я сдал весь, без остатка, и они давно были готовы к вёрстке. Никаких других дел – ни срочных, ни обычных – у нас в Минске не оставалось.
Мы были свободны. Значит, ещё один год из жизни – вон. Значит, позади все мыслимые и немыслимые сюрпризы, уготованные нам этим годом.
Хотелось думать: все события, которые могли произойти, уже произошли.
Всё, что могло совершиться, уже совершилось.
Я устроился у окна и пил кофе.
«Лада-Самара» стояла там же, где я вчера её припарковал: колёса не сняли, дворники на месте, всё в полном порядке. А как искрились на солнце промёрзшие стёкла нашего «шикарного лимузина» – красота!
Бела просидела перед зеркалом дольше обычного – никак не могла решить, каким нарядом сегодня себя нарядить.
Своим гардеробом мы не занимались давно, точнее – с Алма-Аты. При нулевых доходах какие могут быть обновы? Не до жиру – быть бы живу. Ещё немного – и нас (в качестве ретро-образцов) можно будет выставлять в витрине весёленького такого магазинчика с весёленькой вывеской из неоновых букв: «Живой антиквариат», где добрая треть букв то потухнет, то погаснет, и потому издалека она видится не иначе, как «Жив… анти…».
Картинка эта не просто нарисовалась перед глазами и осталась картинкой. Она точно ожила: была комичной иллюзией смешливого живописца, а стала реальностью. И можно было тотчас распахнуть дверь и войти в эту пропитанную насквозь запахами пыли и нафталина лавку древностей.
И всё-таки (как бы там ни было) приближение Нового года ощущалось.
И ощущалось приближение чуда: вот часы пробьют полночь и что-то волшебное должно произойти (произойдёт или не произойдёт – ещё вопрос, но в подсознании засело крепко: должно).
А если эту самую установочку на чудо взять и удалить? Из памяти. Из сознания. Из подсознания. (Поместив на всякий пожарный в формалин: вдруг нам без неё… ну просто никак?) Что будет тогда? Ночь, наполненная тайными надеждами, превратится в самую обычную?
Нет, пожалуй, оставим всё как есть. Пусть будет как всегда. Чтобы никак не пострадало знакомое с детства ожидание праздника.
Let It Be[2 - Пусть будет так (англ.). Название композиции и альбома «Битлз».].
Рядом с пузатой чашкой на подоконнике лежала стопка местных газет.
Кому, как не Беле, было знать о моей забавной страсти (одной из) ко всякого рода дурацким и не дурацким историям, которые я, развлекая себя и жену, обнаруживал в любом печатном издании (будь то «Пионерская правда» или солидный еженедельник).
Вот жена и позаботилась сделать мне приятное, положив стопочку свежей прессы: читай, Макс, веселись, только не хандри.
В любой газетёнке обязательно сыщется (а я-то здесь сыщик со стажем) незатейливая (затейливая) история, которую тут же можно будет разложить по косточкам, смоделировав десяток причин и следствий происшедшего, отличных от считающегося правильным (непреложным, общепринятым).
Бела всегда удивлялась: из каких таких тайников я извлекаю эти версии?
Я всегда говорил (и говорю), что никаких тайников нет. Всё перед нами. Бери и пользуйся. Пользуйся на здоровье. Технологический детерминизм: как аукнется – так и откликнется.
Будь я художником, я бы живописал вот что: Он (как в то утро я) стоит у окна, изображённый со спины; Его лица не видно; не очень ясен и Его возраст; на подоконнике – белая чашка с дымящимся кофе и рядом с чашкой – стопка газет; за окном солнечно, морозно и ослепительно-бело от снега; в комнате тепло и уютно, краски мягкие, пастельные.
Или немного иначе: Он стоит не один, сзади Его обнимает за плечи (повисла на плечах) Она, в таком же (предположим), как у Белы, просвечивающемся насквозь халатике, под которым ничего не надето. Её лица тоже не видно.
Остальное (чашка на подоконнике, зима за окном и прочее) – всё то же самое.
Когда Бела задала дежурный вопрос («и что же там народу сегодня сообщили умного»), я успел перелистать большую часть лежащего на подоконнике.
Что там могли сообщить? Я не искал то, что называется «умным». Я искал истории.
– Зачитать? – спросил я.
– Ну рискни, – отозвалась она, продолжая сонно передвигаться по комнате.
– Думаешь, сто? ит? – озорно, тон в тон жене, сказал я.
– Сто? ит-сто?ит!
– Думаешь? – настойчиво, чтобы ещё раз уточнить всю серьёзность намерений жены, спросил я.
– Думаю-думаю, – ответила она, никак не реагируя на мой плоский юмор.
– Как тебе такой заголовок: «ТАКАЯ ЖИЗНЬ, ЧТО И ВСПОМНИТЬ НЕЧЕГО»?
– Интригующе.
– Под таким заголовком рассказывается о том, что в областную клинику работниками правопорядка доставлен пациент, потерявший память при загадочных обстоятельствах.
– Я бы и сама не отказалась кое-что из Прошлого забыть навсегда, – сказала Бела.
– Серьёзно?
– Век свободы не видать! И что там дальше?
Я продолжал:
– Мужчина не помнит ни своего имени, ни возраста, ни того, откуда и каким образом он попал в Минск.
– Интересное дельце!
Я продолжал:
– Спустя сутки после появления в клинике мужчина выбрал себе имя – «Я».
– Странный выбор. «Я» – последняя буква в алфавите. Почему не «НЕ-Я»?
– Совсем не странное. «Я» – это то, что всегда было, что есть и всегда будет.
– Всегда? – спросила Бела. – Хотелось бы, чтобы это было так. Но что-то не укладывается данная «бесспорная» парадигма в сознании.
– Но ведь в его сознании она «уложилась». По мнению врачей, этот странный больной неплохо разгадывает кроссворды, вслепую и беспроигрышно играет в шахматы, но о своей личности ничего не может вспомнить.
– Может, это сумасшедшая выдумка сумасшедших журналюг? Может, это ложь: я – про жизнь и смерть.
– Смерть – это ложь. Никто никогда не рождался и не умирал. Все были всегда.
– Теперь всё «ясно и понятно»: смерть – это ложь! Официальная наука давно это «доказала». – Бела вышла из комнаты.
Когда она вернулась с косметичкой в руке, я продолжал:
– По мнению врачей, память мужчина мог потерять под воздействием сильного химического препарата.
– Лихо, – сказала жена. – Перебрал с химией? Или пе? репил? Есть такое птичье заболевание.
– Или недопи? л, – предложил свою версию я.
– Что там ещё обнаружилось интересненького?
– А вот «Вечерний Минск» (это можно рассматривать как вариант предыстории больного под именем «Я»!) сообщает о нехарактерном происшествии на трассе, вблизи посёлка Привольный: около восьми часов вечера там был обнаружен автомобиль «ВАЗ» с работающим двигателем, но без водителя и пассажиров. Попытки обнаружить владельца транспортного средства ни к чему не привели.
– Ты намекаешь, что тот самый пациент клиники вполне мог быть владельцем того самого «жигулёнка»? – спросила жена.
Я ни на что не намекал.
Бела наконец-то была одета. Пора отправляться за покупками.
Прилично поколесив по Минску, мы (вроде бы) успокоились: и Миланка, и Мирослава, и баба с дедом будут приятно удивлены нашими подарками.
Объём праздничной провизии был определён размерами стандартной коробки из-под бананов, которую мы раздобыли на Комаровке. И в ней уместилось всё: от гуся до фруктов и конфет.
Последние мелочи докупали в ближайшем универсаме, куда отправились пешком, оставив снаряженную автомашину дома: прогуляемся и в путь.
По дороге назад со мной приключилось уже хорошо знакомое: одышка, сердцебиение, ватные ноги. Хоть в гроб ложись (для порядка).
Ровно неделю я прожил без таблеток.
Мало того – с самого утра двадцать седьмого декабря, с 6:07, и до злосчастного универсама я не переставал удивляться самому себе: мне вдруг захотелось оголтело бегать по магазинам, торговаться на рынке, говорить смешные глупости жене!
Я даже подумал: может, все непонятные мои хвори остались в Прошлом? Может, пронесло? Ан нет – не пронесло.
Совсем непросто мне дались последние сотни метров до дома. Поначалу я пытался не подавать вида: ещё секундочку… и всё пройдёт. Не прошло.
Жена поняла всё сама:
– Что? Опять?
Дома измерили артериальное давление. Тонометр выдал показания, близкие к критическим. Впору набирать 03.
– Звонить? – спросила Бела. В голосе – нотки тревоги.
– Нет, – сказал я. – Конечно, «подождём». Пока начнётся приступ.
Собирались-собирались и вот на тебе – прямиком на диванные подушки.
Жене было не до моих словесных шпилек (не к месту):
– Так звонить или не звонить? – Теперь в её голосе звучало раздражение. Было видно: жена устала. Она устала от неизвестности причин моих недомоганий. Её страшила беспомощность врачей, к которым мы обращались. Её страшило отсутствие диагноза.
Беспокоила ли неизвестность меня, как беспокоила Белу? Не знаю. Метастазы безразличия вновь парализовали все мои мысли.
– Что ты сейчас хочешь? – спросила она.
– Я не хочу ничего. Это такая Страшилка, которую не надо бояться. Удивительная апологема: кто не хочет жить – тот продолжает жить, а кто жаждет жить вечно – тот умирает от микроскопического пореза на пальце.
– Ты не хочешь жить вечно?
Что мне надо было ответить, чтобы не нагонять страсти на пустом месте? Пуститься в красивые разглагольствования? Я ответил так, как есть:
– Оставим за скобками понятие «вечности». Я ничего не хочу (от слова «совсем», и от слова «жить»).
Прошёл час, прошёл второй. Моё состояние стабилизировалось: давление – 110 на 70. И пульс – 60 ударов. В космос можно отправлять (как Гагарина). Какие будут соображения: в путь?
– Нет, – решила Бела, – надо отлежаться. Отлежаться и прийти в себя.
Я был не против того, чтобы прийти в себя. Я был не против любого предложения, которое могло тогда прозвучать. В том числе, если понадобилось бы тотчас сесть за руль и ехать куда угодно, и за сколько угодно километров.
– Ты с ума сошёл! – сказала она. – Делай то, что тебе говорят.
Диван, плед, телевизор, чтение, вкусная еда, жена, готовая в любой момент откликнуться на мой зов, – что ещё надо, чтобы остаток жизни провести в Счастье («приходя в себя»)? Сон? Пожалуй. Значит, надо уснуть. Уснуть во что бы то ни стало, провалиться в небытие, безмятежное и сладкое.
– И спать вечно! – добавил я.
– Ты точно спятил, – с досадой произнесла Бела.
Нечаянно, но всё-таки меня прорвало. Чего я добивался? Чтобы у нас двоих одновременно крыша поехала?
Двадцать седьмого произошло то, что произошло. Не больше и не меньше.
Поездка была отложена. Машина, снаряженная и готовая преодолеть сто-сорокакилометровую дистанцию (а это – смешно подумать! – полтора часа хорошей езды, всего-то), стояла припаркованная на прежнем месте, у калитки дома, вся в снегу.
