скачать книгу бесплатно
Второй секретарь горкома, выслушав меня, спросил:
– Вы коммунист?
«При чём здесь это?» – подумал я. Речь шла (всего-то!) о перевозке техники из аэропорта, о поселении в гостиницу. Вероятно, ни внешне, ни как-то иначе я не производил никакого серьёзного впечатления. И, конечно, я не выглядел бастыком.
Зато мой собеседник производил впечатление стопроцентного бастыка. К такому, как говорят языкатые зануды, на драной козе не подъедешь.
Да, ещё пару таких тонких моментов:
На представителей некоренной национальности (к каковым относился и я) уже тогда стали смотреть косо;
Пользуясь шахматной терминологией, я был (в глазах моего собеседника) «пешкой», имеющей право только в начале игры пойти через клетку;
Второй секретарь был «ферзём» (с маленькой буквы), возможности которого в местном масштабе были безграничны;
«Ферзь» с большой буквы сидел в Кремле. Это он расплодил по стране своих клонов: раньше (до его появления во власти) в обкомах, в горкомах можно было обнаружить технарей, которые крепко знали своё дело. Теперь их вытеснили сплошь юристы и сплошь «знатоки» научного коммунизма;
А где на моей (метафорической) шахматной доске такая (главная) фигура, как «Король»? – спросят дотошные умники;
Отвечаю претендентам на аналитический статус: «Король» (в те годы) находился на ПМЖ за пределами СССР.
Образовалась пауза, во время которой второй секретарь лениво оглядывал меня: что это за троглодит стоит перед ним?
– Нет, я не коммунист, – ответил я.
Он задумался:
– Как прикажете такую несуразицу – дичь – понимать? Что это за новости: отчёты-выборы будет освещать не коммунист?
Он долго, по-казахски, с кем-то говорил по телефону. Хмурил брови, суровел, потом мягчал, потом снова суровел. Бросал трубку на аппарат. Брал её опять, и опять принимался набирать номер.
Я не хотел мешать ему, решив потихонечку смыться. И вышел вон, без лишних комментариев.
Постовой милиционер, который стоял на входе в горком, неожиданно сообщил мне, что в гостинице нас должны поселить, если уже не поселили.
Действительно, в гостинице моя группа уже отдыхала в номерах, но желание завтра же улететь в Алма-Ату не пропало ни у кого.
– А как быть с выпивкой за первый отснятый кадр? – спросил с недоумением оператор. Была такая у телевизионщиков традиция: не выпьешь за первый кадр – съёмки всенепременно не заладятся.
– Какой это первый кадр? – удивился я. Вроде как только прибыли с корабля на бал: не до съёмок было.
Оператор ответил, что так, наобум (в качестве пробы!) он снял синхрон с таксистом, когда мы ехали из аэропорта. Водитель там такое понарассказывал обо всех и вся в Шевченко – точь-в-точь как в гоголевском «Ревизоре» (этот ворует, этот берёт борзыми, этот натуральным борделем заправляет и т. д.). И всё с фамилиями, и всё с фактами.
Свою киношку об отчётах и выборах в Шевченко (без единого авторского комментария) я и начал с этого синхрона. И пролог получился недурным. Съёмки с плеча в покачивающейся на ухабах машине – почти любительские. А выстрелило всё (прыгающая картинка плюс синхрон!) в «цель». Как будто изначально так и задумывалось.
В завязке мы пересеклись с персонажами, упомянутыми таксистом: очень колоритные попались «городничие», «попечители богоугодных заведений», «судьи», «смотрители училищ», «почтмейстеры», «уездные лекари». Подумалось: да, с такими орлами снимай хоть полный метр: профессиональные актёры не нужны.
В качестве доказательной базы, что местная власть прогнила насквозь, чуток поснимали рядовых партийцев-старичков, покопались в документах, какие смогли найти (кто де-факто прав – кто не прав). Короче, завязка получилась крепкой. Фактического материала – через край: можно выставлять счёт прокуратуре за наши труды.
В кульминации было интервью с тем самым партийным боссом, который был возмущён, что я не коммунист.
Про это интервью – отдельный разговор.
Второй секретарь горкома пришёл в студию местного ТВ загодя. Он по-бастыковски развалился в приготовленном для него кресле напротив меня и, постучав ногтём по микрофону-петличке, спросил:
– Ещё не снимаем?
– Ещё нет, – сказал я.
Нет, зря он всё-таки не прислал за нами в аэропорт пару «Волг», цветы и оркестр. Зря.
Минуту назад я дал знак своим помощникам, чтобы включили запись, как только мой собеседник плюхнется на своё место. Красные глазки камер по моей команде были заклеены изолентой (старый, испытанный приём): чтобы нельзя было понять, идёт съёмка или нет.
Нижеследующий абзац может быть представлен только в скобках:
(При включенной камере кретин – не всегда кретин, лицемер – не всегда лицемер, подонок – не всегда подонок.
«Без камеры» кретин (чаще всего) – это кретин, лицемер (чаще всего) – это лицемер, подонок (чаще всего) – это подонок.
«Когда «ферзь» говорит с «пешкой», – подумал я, – снимать следует только с заклеенными красными глазками камер». Запрещённый приём? Да, запрещённый. А кто сказал, что на войне не все средства хороши? Победителей не судят.)
– Вот и хорошо, – уже намного ласковее произнёс мой знатный гость. – Успеем поговорить…
Он заявил, что в курсе всей моей бурной деятельности в Шевченко: где (конкретно) и с кем (поимённо) я успел накосячить-накуролесить! Да, в городе не всё гладко, никто не спорит. А вот те правдолюбцы, которые дерзнули говорить про это мне в камеру, получат по соплям после выборов. Все до одного! А кто-то и с партбилетом расстанется. Что касается возни вокруг выборов (кандидаты со своими программами, соперничество, глас народа…) – это буря в стакане! это полная фигня!.. А Горбачёв? Горбачёв – не фигня! Горбачёв – это молодец!..
Он в запале наговорил столько – и про себя, и не про себя, и всё очень-очень доказательно, – что, в принципе, мне и помогать-то ему особенно не пришлось: так, парой-тройкой вопросов, когда он отклонялся от нужного (мне!) курса.
Он хотел по-хамски посмеяться надо мной, столичным бипаз[40 - Щёголь (каз.).]-ом. Над моими глупыми (и смешными) потугами найти справедливость: всё равно выборы завтра пройдут как по маслу, пройдут, как надо, а я останусь «круглым дурак дураком» с ушами (как и подобает «натуральному охламону») холодными! Уж об этом он позаботится. И уже позаботился.
Проникаясь мудростью слов моего собеседника и не перебивая его, я подумал: «круглый дурак» – это ежу понятно, а возможен быть в жизни (в реальности) «дурак квадратный»? От дубины стоеросового эти два дурака, какие могут иметь принципиальные отличия?
– Теперь можем писать интервью, – проговорил он важно, почувствовав, вероятно, что достаточно уже разогрелся (как спортсмен перед стартом), достаточно раскрепостился (как актёр перед выходом на сцену).
– …
– Включайте ваши шарманки! – повелительно дал команду он.
– А интервью мы уже записали, – сказал я.
– …
Мой ассистент с записанным видеороликом в это время уже мчался на такси в аэропорт (опять за мои кровные командировочные) и в аккурат поспевал на алма-атинский рейс.
Второй секретарь сначала покраснел как рак. Потом – позеленел.
На следующий день состоялась партконференция. Всё прошло как по маслу. Мы там тоже чуть-чуть поснимали. Это попало в ту часть моей киношки, что зовётся развязкой.
Для эпилога я взял синхрон с ответработником из ЦК, который прибыл в Шевченко больше с целью надзора за мной, чем для участия в конференции.
Он говорил в нём что-то пафосное о процессах перестройки в партии, о гласности и, конечно, о головастом нынешнем (не чета— старым) генсеке. Говорил умненько, гладенько, без заковырок: светлое Будущее в наших чистых руках!
Цэкушник сразу смекнул, что все козыри у меня на руках и бодаться в этой ситуации – ему дороже станет. Решение неглупое.
Кстати. До Алма-Аты мы с этим ответработником добирались в соседних креслах самолёта. Всю дорогу пили (по чуть-чуть) хороший коньяк. Цэкушник угощал.
Оператор недовольно пробурчал мне в ухо: мол, негоже это как-то – с врагами квасить.
– Гоже-гоже! – ответил я (не шёпотом) и передал ему наполовину полную бутылку. – Коньяк в данном случае – это как дань победителям в национально-освободительной войне. Мы ведь победили в этом пусть маленьком, локальном бою?
– Победили, – согласился он, и принял коньяк.
Всю дорогу мы трепались с цэкушником о том о сём. Он мастерски юлил вокруг да около (пытаясь идентифицировать меня: кто есть я?), пока яростно не спросил:
– Действительно, как же так: партийную конференцию освещает не партиец?
– А помните у Ленина: работу партийцев надо проверять беспартийным?
– Так хорошо знаете классиков марксизма-ленинизма?.. И не коммунист?
Мне пришлось – под коньячок-то! – рассказать в двух словах, почему я не коммунист.
Вступить в партию, работая в редакции, было непросто: анкет для творческих людей некоренной национальности давали раз-два и обчёлся. Легче было уйти на завод, вступить в партию и вернуться коммунистом в редакцию, чтобы потом без лишних усилий перепрыгивать через ступеньки (вверх) по карьерной лестнице. Но мне (везение?) предложили: вступай, анкетка для тебя есть.
Ко мне прикрепили инструктора из райкома, чтобы побыстрее всё оформить. Всё оформили. Через неделю собрание в первичке, где меня и примут кандидатом. Приходит, запыхавшись, этот инструктор: где фото на партбилет, ещё не сделал?
– Хорошо, – безропотно отвечаю я, – не вопрос, сейчас сделаем.
– Как не вопрос? – возмутился он. – А твоя борода? Растительность на лице надо убрать!
Меня это развеселило: кто установил, что в партбилете должно быть фото только без «растительности»? Он сам? Но вида я не подал, стараясь выглядеть послушным дебилом.
– Хорошо, – сказал я. – Как Маркс с Энгельсом бороды «уберут», так и мы последуем их примеру.
Это была шутка. Хотят без бороды – будет без бороды, не проблема. Но чёрт меня дёрнул продолжать ёрничать:
– Я вот и потомством уже обзавёлся. А наши предки жили как? Родился первенец – уже не прилично мужчине ходить с голым лицом. Нет, не прилично. Это похоже (боюсь произносить вслух!) на стриптиз.
Каламбуры каламбурами, а через неделю я кандидатом не стал. По райкому поползли сплетни, что я – «по-издевательски!» – подначиваю классиков марксизма-ленинизма. Первый секретарь райкома дал команду «повременить» с моим вступлением: «отложить на какой-то срок». Утро вечера мудренее.
«Повременение» затянулось на месяцы. И у меня руки всё не доходили (и не доходили) похлопотать за себя. И не дошли до сих пор. (Не судьба?)
Цэкушник закатился смехом. И точно – без лицемерия.
Свою киношку из Шевченко я назвал «Буря в стакане».
В Алма-Ате моё начальство уже побывало «на ковре», на самом верху (до ЦК от нашего АСК-1[41 - Аппаратно-студийный комплекс.] – двести метров пешком), когда я ещё был в командировке. И получило очередной втык.
«На ковре» у своих боссов побывал и я, по возвращении, когда сдавал уже смонтированный материал. И когда мне было (в категоричной форме) приказано убрать все острые моменты. Убрать все до одного.
«Если это сделать, – подумал я, – останется одна фраза новостной строкой: «В Шевченко состоялись отчёты-выборы в городской парторганизации»».
На ночь я заказал аппаратную и долго размышлял: перемонтировать, не перемонтировать сделанное?
Инженер видеомонтажа клевал носом у монитора. Потом смотрел видео «Плейбоя» (ночью это можно! никого нет, никто не застукает) и терпеливо ждал, когда я на что-то решусь.
Потом мы пили кофе, чтобы взбодриться. Потом толковали про возможности 25-го кадра: фантастика это или реальность? А потом врезали по всей моей киношке микровставки девчонок из «Плейбоя». Засечь их можно было только отсматривая всё на стоп-кадрах: запрещённый приём? Да, запрещённый. И ещё какой запрещённый, за который можно было вылететь с телевидения с треском и со скандалом!
– Да тебя хоть в пустыню закинь, – смеялся тогда Борька, – а «кинокомедию» на выходе получите!
– А я из пустыни и прибыл, – сказал я.
Утром директор программ, принимая «перемонтаж», осторожно, особенно не педалируя, похвалил:
– Теперь – совсем другое дело.
Вариант с врезками я тут же благополучно размагнитил.
В эфир вышла «Буря в стакане» без глянцевых красавиц.
Бела смешно нахмурилась:
– «Женщина… сладострастие в ответе за всё… за всю свистопляску страстей и вожделений, супружеской неверности, смерти, убийства, войны…»[42 - Герман Гессе.] Я же говорила: телевидение без голых баб – это не телевидение! Идеальная математическая формула – под стать е
+ 1 = 0[43 - Знаменитая формула Эйлера.] (как ты сам говорил).
– Значит, тему ТВ закрыли?
– Нет, не закрыли. Коль пошла такая пьянка – режь последний огурец.
– Ты требуешь продолжения банкета?
– Требую!..
Повторенье – мать ученья про таких хитрых существ, какими являются те, кого принято считать слабой половинкой живущих на Земле: «Мужчина, если бы и смог понять, что думает женщина (в данном случае – мать моих детей), он всё равно не поверил бы в то, что она думает».
Это следует отнести к части наблюдений Наблюдателя (то есть меня) с высоты прожитых им 38 лет.
На самых высоких партийных верхах требовали от ТВ новых подходов и новых форм. Требовали большей аналитичности и оригинальности. Они их получали. Получали сполна.
Что делал я? Я экспериментировал в части постановки темы, в части сценариев и режиссуры, в части съёмок и монтажа, в части формирования команды, работающей над программой, в части оплаты её труда. Может, поэтому на планёрках и летучках телевизионная братия меня «любила», с подобострастием жала руку, поздравляя с очередным успехом? (Пёс его знает: тайна, покрытая «мраком».)
