скачать книгу бесплатно
Что ещё было в моём отчёте про Гречко для «Боевого Знамени»?
Что-то мимоходом, вскользь – по поводу армии как таковой (в НАТО и в СССР). Что-то по поводу плюсов и минусов службы в небе, на флоте, на земле (где лучше, где хуже). Что-то по поводу перспектив выпускника военного училища стать министром обороны (за железным занавесом и у нас) и про многое другое, что сегодня стёрлось из памяти.
Не стёрлось из памяти впечатление от общения. Если Гречко был простым собеседником (без понтов), который не тяготился на равных говорить с малолетним хулиганом и нарушителем порядка, то с паном Ярузельским было всё в точности наоборот.
– Следующий на очереди у нас маршал Победы Жуков? – улыбнулась Бела.
С Жуковым я познакомился при иных обстоятельствах: лучшие сюжеты рождаются не за письменным столом.
Гостиница № 25, в которую никогда и никого не заселяли, была единственной в Квадрате, огороженной по периметру высоким бетонным забором. На её территории имелся огромный яблоневый сад. Вот оно – лучшее место, где заниматься с собакой, вместо того чтобы постоянно доводить до состояния белого каления Онищенко.
Об этом мне (без театральных подковырок) намекнул отец после очередной жалобы коменданта: зачем в тихом омуте будить чёрта, если с ним можно покончить тихо?
«Смехотворно-правильный постулат, – подумал я, – достойный, чтобы взять его на вооружение и применять его (от случая к случаю) в виде исключения из правил».
Шарику сад понравился, мне – тоже. Здесь спокойно можно было отрабатывать команду «фас». Случайных прохожих нет, никого до смерти мы не напугаем. Это подтвердил и солдатик-кинолог, обещавший мне прислать фигуранта в ватном костюме опасного неприятеля. А пока его нет, я мог показывать рукой в направлении (предполагаемого) врага своей собаке и кричать «фас». Шарик срывался с места, пересекал сад и, не обнаруживая, кого следовало порвать как грелку, прыгал с лаем на забор. Потом он галопом возвращался назад и получал кусочек сырого мяса.
Как-то за завтраком мама сказала, что у неё сегодня крайне хлопотливый день – она будет заселять гостиницу № 25, поэтому я ни в коем случае не должен там появляться ни сегодня, ни завтра, а может, и неделю.
– Gut[22 - Хорошо (нем.).]? – спросила она, поставив на стол яичницу, приготовленную на маленькой чугунной сковородке.
– Dobrze[23 - Хорошо (польск.).], – ответил я, не придав услышанному особого значения. – Sehr gut.
И, конечно, в одно моё ухо влетело, в другое – вылетело: я начисто забыл об утреннем предупреждении, когда после уроков в школе, как обычно, отправился в гостиницу № 25. Привычка – вторая натура!
Шарик носился из конца в конец яблоневого сада, отрабатывая лакомство, когда металлическая дверь открылась и я увидел входящую в ворота группу генералов, во главе которой был невысокого роста маршал. Это был Г. К. Жуков (о чём я узнал позже).
Мать, выглянув из-за его спины, погрозила мне крепко сжатым кулачком.
Мой «немец» рванул в сторону непрошеных гостей. Гости застыли на месте как вкопанные. Я отдал команду:
– Ко мне!
Шарик на полпути смешно затормозил, как в мультиках, и со всех ног понёсся назад, чтобы получить причитающееся ему мясцо за примерную службу. Лакомство он тут же проглотил не жуя и сел у левой моей ноги, готовый выполнить следующую команду.
В шоке были все присутствующие, кроме маршала. Он отделился от сопровождающей его группы и пошёл навстречу мне. Следом за ним двинулся командующий СГВ генерал-полковник Танкаев, друживший со мной, как с признанным Вождём краснокожих Квадрата и прекрасно знающий Шарика. (Позже я узнал, что говорил о Магомеде Танкаеве – фронтовике, орденоносце – Расул Гамзатов: «Он никогда не улыбался, чтобы кому-то понравиться, никому не поклонялся. Поклонялся перед Родиной… Он с солдатами – солдат. С генералами – генерал». В Легнице я знал только, что Танкаев – в дружеских отношениях с Жуковым, ещё с войны.)
– Георгий Константинович, это – наши люди, – ровным голосом, с едва заметными нотками иронии, проговорил командующий СГВ. – Ситуация штатная, всё под контролем.
– Вижу, что под контролем, – ответил маршал. – А какие оценки у «наших людей» в школе?
Я сомневался: надо ли мне отвечать?
– Не очень, – произнесла осторожно мать. – По поведению – твёрдая «двойка».
– То, что твёрдая, – это не плохо. Это больше, чем хорошо. А по предметам?
– Оценки отличные. «Четвёрок» нет. Пока нет.
– «Наши люди», – улыбнулся маршал. – Перед сном врач прописал мне прогулки. Приходите вечером – будем гулять вместе. Хочу познакомиться ближе с Шариком и с его хозяином-двоечником.
Последовала пауза – конфузная, зловещая. Я не знал: надо ли мне отвечать или лучше – промолчать? Мать опять погрозила мне кулачком.
– Конечно, товарищ маршал, – ответила она за меня, – конечно.
– Вот и договорились.
Дома я получил хорошую взбучку за то, что уже натворил (и авансом за то, что натворю в Будущем), и приказ: в 19:00 быть как штык в саду гостиницы № 25.
Неделю я гулял вечерами по яблоневому саду вместе с маршалом.
Его действительно (не ради красного словца) интересовало, как мне удалось вырастить такую идеальную, крепкую собаку. Я ответил, что всё дело в питании.
В памяти были свежи книжки, прочитанные на эту тему. Животных надо кормить сырым мясом, сырыми овощами и кашами (лучше перловкой), которые не следует переваривать. «А человека?» – спросил он. «Тем же, – ответил я, – за исключением мяса». – «А белок?» – спросил он. «Белок – это аминокислоты, – ответил я, – питаясь мясом, человек нагружает свой организм, затрачивая колоссальное количество энергии для расщепления его на аминокислоты. Аминокислоты содержатся в достаточном количестве в зерновых, в овощах, в зелени. Зачем делать лишние усилия, поглощая котлеты и колбасы, как большинство живущих на земле, когда те же самые полезности можно получить из других продуктов?» Георгий Константинович согласился: незачем.
И, конечно, я не упустил возможности блеснуть эрудицией, рассказав (из тех же книжек) про Отто Варбурга, немецкого биохимика и физиолога. Про физику и математику (самое яркое и значительное, что знал) тоже не поленился поразглагольствовать. А на закуску перечислил имена философов, учёных, писателей, спортсменов, которые были чистыми вегетарианцами.
– И хулиганами? – спросил маршал.
(Позже мама мне сказала, что у Георгия Константиновича была последняя стадия сахарного диабета. Отсюда его интерес к проблеме питания.)
В ответ на мои откровения Жуков поделился своими откровениями: о Сталине, которого Хрущёв смешал с грязью; о том, что армию сегодня превращают в бардак; о том, что для фронтовиков война не закончилась в 1945 году – война продолжается.
– Как это понять? – спросил я. – Если война продолжается – где враги, атаки, взрывы?
– Подрастёшь – поймёшь, о чём я говорю, – сказал он. – Для этого не надо иметь сто пядей во лбу.
Да, так оно и случилось: я подрос и понял, о чём говорил маршал Победы. Сто пядей во лбу, действительно, не понадобились. И стали видны и «враги», и «атаки», и «взрывы».
Это коротко-коротко о том, что я изложил в своих отчётах для «Боевого Знамени».
А вероятно, что-то важное и упустил.
– Как песок сквозь пальцы? – спросила Бела. – Почему ты раньше об этом ничего не рассказывал?
– Не знаю. Возможно, считал это не столь интересным.
– Так тебя напечатали?
Через неделю я пришёл в редакцию узнать, как обстоят дела с моим рассказом о Ярузельском.
Звягинцев, стараясь выглядеть строго и невозмутимо, сообщил, что с ним познакомился не только он один.
– Кто ещё? – удивился я.
– Все. Начиная от редактора газеты Скачкова и заканчивая корректором, – прежним холодным тоном ответил он, после чего не сдержался: – Ржала вся редакция! Ржали все! Все до одного!.. Если бы среди нас был Салтыков-Щедрин – он бы тоже порадовался от души! Так мастерски выставить на посмешище пана Войцеха – это надо уметь, это надо постараться! Он так лихо ставит тебя, юного и наглого руского оккупанта Польши, на место, а ты ещё более лихо отвечаешь ему на своём польско-руском наречии: bardzo dobrze[24 - Очень хорошо (польск.).]! Да напечатай мы такое – вышел бы форменный международный скандал: «Боевое Знамя» очернило светлый образ министра обороны ПНР! Глядишь – поляки объявили СССР новую войну, и рванула бы на Москву Речь Посполитая, как это было в 1610 году, – это во-первых. Во-вторых – таких объёмов текст газеты не публикуют, здесь одним номером не обойтись. Газета – не литературный журнал! – сказал он. – Про наших маршалов у тебя – в том же ключе?
– Сholera wie[25 - Чёрт его знает (польск.).], – ответил я и вручил майору свои рассказы о Жукове и Гречко: какой смысл тянуть кота за хвост – не надо будет лишний раз приходить в редакцию.
Через неделю я заявился к Звягинцеву и с порога спросил:
– Гоготала вся редакция?
– Поголовно, – ответил майор. – Я, к примеру, прочитал с превеликим удовольствием, как Вождь краснокожих устроил ликбез самому Жукову, рассказывая ему про Циолковского, Филимоненко, Челомея: прямо как профессор – студенту.
Чем закончился наш дальнейший – не без гоголевского насмешливого огонька – разговор вокруг моих сочинений?
Звягинцев, заговорщицки подмигнув мне, сообщил, что персонально для меня он придумал рубрику (для последней полосы газеты) «Читатели о книгах». Писать 10–20–30–50 страниц категорически не надо. Объём – не больше полутора страниц на машинке, что равняется ста строкам в газете. Попалась в руки интересная книжка – почему бы не поделиться впечатлениями о ней? Это, конечно, не о личных встречах с маршалами писать, но для «Боевого Знамени» – как раз то, что надо, и не менее актуально.
Первое, что я сделал, – это (не мудрствуя лукаво) перелистал «Воспоминания и размышления» Г. К. Жукова. Вспомнил, как он рассказывал мне про «настоящего Сталина», а не того, каким его выставляют сегодня, где «полная брехня подменяет правду». Но писать об этом я не стал. Свои мемуары маршал Победы посвятил советскому солдату. Свой материал я назвал так же: «Советскому солдату посвящаю». Майор пробежал по нему глазами, ничего править не стал и отправил в типографию, в набор.
Когда публикация состоялась, Звягинцев торжественно вручил мне десять экземпляров газеты и спросил, указывая на моё имя на последней полосе:
– Ты рад?
Я, не совсем понимая, о какой радости идёт речь, ответил:
– Да не очень.
– Ты ненормальный, – сказал майор.
За первую публикацию мне почтой пришёл гонорар – девять рублей 63 копейки. И понеслась душа в рай. По договорённости с редакцией я должен был раз в неделю приносить новый материал. И я его приносил.
«Боевое Знамя» находилось в километре от моего дома…
(Следом, за газетой САВО, образовалась на моём пути «Вечерняя Алма-Ата», за ней – Гостелерадио Каз. ССР.)
Я мог бы дотянуть до ближайшего магазина, где утолил бы жажду лимонадом? Мог. Но занесла меня нелёгкая в фойе редакции, где стоял автомат газированной воды. Не занесло бы – занимался бы я преспокойно математикой (которая любила меня и которой не всегда отвечал взаимностью я), а «не всякой фигнёй и сбоку бантик», по словам Дины Михайловны.
И не выглядел бы я – в её глазах – безоговорочным мертвецом.
– «Безоговорочным мертвецом», – повторила задумчиво Бела. – Интересно, как бы увидела тебя на этом диване твоя математичка сейчас?
За окном, как по нотам, завывал ветер, выстраивая фантастическую мелодическую линию.
«Могу ошибаться, – подумал я, – но Дина Михайловна увидела бы «на этом диване» живой труп. Труп, который стал трупом давным-давно. Труп, который (по непонятным причинам) продолжает есть, пить, дышать – жить».
Во всеуслышанье говорить о своих «замудрённых» размышлениях у меня желания не было (даже мысли не возникло).
– Оптимистическая версия… – сказала Бела.
Мы внимательно смотрели друг на друга: не пора ли нам перейти на новый тип общения, когда не надо произносить слова вслух, когда не надо артикулировать звуки?
Problema-guaestio[26 - Загадка-вопрос (лат.).]: как услышала мои диванно-трупные аксиомы жена?
Мистическая шахматомания; алма-атинский троллейбус и моя математичка; редакция газеты САВО и майор Звягинцев; польские девочки, одетые в белые платья, как невесты, которые шли в воскресенье по улочкам Легницы на первое причастие в костёл, и пан Ярузельский; комендант Квадрата подполковник Онищенко, Шарик и «Вождь краснокожих» в фильме Гайдая; командующий СГВ Танкаев, министр обороны Гречко и маршал Победы Жуков… – все эти совместимо-несовместимые события не увязывались (и увязывались) в единую цепь причинно-следственных связей.
Бела опять взяла в руки томик Паустовского. И на фоне того, что бубнил телевизор о главных новостях 27 декабря 1997 года, она прочла:
– «Хуже всего, конечно, писать по первому впечатлению. Тогда рисунок получается слишком резким, как сырая краска на холсте. Все выпуклости ещё сильно блестят. Они ещё не смягчены дымкой времени».
Я подумал: эти минские апартаменты, где мы «чудесным образом» застряли перед Новым годом, и то Прошлое, о котором не знала раньше жена, отделяет время (почти 30 лет). Это не первое впечатление. Почему они, эти давние истории (смягчённые дымкой времени), материализовались (словно ни с того ни с сего) моей памятью сегодня? В честь какого великого праздника?
– Смешно, – произнесла негромко Бела, – и не смешно. Потому что, куда ни глянь – везде «сто тысяч почему». Почему?
Чтобы внести какое-то оживление в наши вечерние посиделки (полежалки), я продекламировал (постарался сделать это предельно по-клоунски) Киплинга в переводе Маршака:
– Есть у меня шестёрка слуг,
Проворных, удалых.
И всё, что вижу я вокруг, —
Всё знаю я от них…
– «От них»? – поддержала мой тон Бела.
– «От них»! И не только «от них», – ответил я, и продолжил:
– Но у меня есть милый друг —
Особа юных лет.
Ей служат сотни тысяч слуг —
И всем покоя нет.
Она гоняет, как собак,
В ненастье, дождь и тьму
Пять тысяч «Где», семь тысяч «Как»,
Сто тысяч «Почему».
– Милые стихи, – сказала Бела. – Как нельзя более к месту. А что ещё нашептал твой «друг – особа юных лет»? Расскажешь?
Проскрипели в коридоре половицы. Судя по звукам, это Нина Николаевна прошла из кухни в спальню: час поздний, пора спать.
– Ни за что, – ответил я. – Боюсь, это может нарушить идиллию: тёплый домик, занесённый снегом по самые окна, где царит вечный уют и вечный покой. Большинству нужна идиллия, как воздух.
– Не бойся. Идиллия (если она есть «воздух») не пострадает. Может, наша идиллия – это блуждание в потёмках…
– В потёмках чего? – не дал закончить фразу жене я. – В потёмках вечной лжи?
– Ну да: что-то типа того, – ответила она.
– «Не думай, однако ж, что я пишу идиллию и тем паче, что любуюсь ею»[27 - М. Салтыков-Щедрин, «Убежище Монрепо» (1879).].
– В точку! И как удалось Салтыкову-Щедрину «украсть» эту фразу у тебя? И у меня?..
Страсть к моделированию ситуаций (как в шахматах – матовых, ничейных, патовых!) часто подталкивала меня к опытам в реальной жизни. Когда назад, в исходное положение, фигуры уже не поставить. Когда шансов исправить сделанные ошибки нет. Когда недопустимы черновые наброски – всё пишется исключительно набело.
Полигоном для испытаний я сделал свою карьеру, свою работу. Я выстраивал концептуальную модель очередного проекта, просчитывая вероятность ошибок, которые непременно возникнут в процессе реализации. Загодя я пытался свести к минимуму эту вероятность, после чего на спор (отчаянная самоуверенность) говорил кому-нибудь из «калек» по телевизионному цеху:
– Сейчас сажусь и пишу – с потолка! – сценарий. Тема – любая. Место действия – тоже. Пусть будет самая что ни на есть тмутаракань, где не ступала нога пишущей и снимающей братии. Через неделю показываю смонтированный материал.
Риск был. Отправиться в неизвестный город – первый фактор риска. Без предварительной подготовки потащить в командировку съёмочную группу минимум в пять-шесть душ, что стоило денег, – это второй фактор. Недельный срок на съёмку, на перелёты, на монтаж, на озвучку – третий фактор.
