Волшебный насос

Все же обретенную вокалистку из мира попсы требовалось поднатаскать по теме рока. Мне пришлось переслушать много чего, чтобы найти свое звучание, свое лицо в новом проекте. Проект планировался англоязычный, а с английским у меня также было не ахти. Произношение и все такое…

И началось мое новое образование: Дженис Джоплин, Боб Марли, Джеймс Браун, «The Meters», «The Who», Карлос Сантана, Кертис Мейфилд, Рави Шанкар, Криденс, Джефферсон Аэроплан, Грейтфул Дед, Вельвет Андеграунд, Оливер Лейк, Толкин Хедс, Джоан Бейз и много-много-много других имен. Напомните мне, если я кого-то забыла… Само собой разумеется, «Led Zeppelin».

Фильм «Вудсток» (1970) стал моим наглядным пособием.

Так начался один из самых творческих и счастливых периодов моей жизни. Песни у нас рождались примерно так: Дима наигрывал на гитаре какой-то рифочек, Ровный подхватывал басом и начинал прокачивать «квадрат», я же импровизировала на ходу и придумывала мелодию. Несколько текстов нам написали наши афроамериканские друзья Эдмонд Лувега и Амос «Золотой», что-то придумывал сам Дима. Я же решила искать стихи в англоязычной Библии. Так родились песни «Sing Praise To The Lord», «I’m open the door for my lover».

Все мы были полны надежд и озарены творчеством. Музыка лилась на нас свыше, словно из рога изобилия, портал был открыт нараспашку. Мы летали на репетиции, минуя метро, электрички, перемещаясь в пространстве на вайтманах, освоили телепортацию, питание праной и телепатию.

«Да ну, эти концерты! Репетировать мешают!» – смеялись мы и придумывали, придумывали, придумывали…

Помню один из первых концертов в «Арбат Блюз клубе». Клуб находился в самом начале старого Арбата, в одном из переулочков. Народу собиралось всегда уйма! Полный зал! Популярное было местечко. Выступать там было ответственно. Директор, Саша Царьков, напоминавший мне Роберта Планта, ибо носил тогда длиннющие кудри цвета золотой пшеницы, очень хорошо к нам относился, и мы играли в этом клубе довольно часто.

Однако первый концерт стал для меня испытанием. Я сильно нервничала. И на нервной почве заболела. Дико болело горло, и, конечно же, я осипла. Психосоматика, чтоб ее. Это я теперь понимаю, а тогда мне было страшно. Как же я буду петь, если голос звучит вместо серебристо-золотистого сопрано сиплым контральто? От мамы по наследству мне достался один старинный певческий рецепт для быстрого восстановления голоса: коньяк, мед и желток. Нужно все это хорошенько перемешать и рассасывать понемногу. В общем, что уж говорить… С коньяком я слегка переборщила…

На сцене так же сильно нервничающие музыканты долго включались. Потеряли какие-то кабели, потом нашли. Соло-гитарист Володя все искал для себя место, крутился, подключался, ручки громкости настраивал, настраивал. Наконец-то успокоился и встал по правую руку от меня, забившись почти в кулису.

Я же все это время маялась около микрофона, наблюдая за тем, как зал наполняется и наполняется прибывающей публикой, и прикладывалась к целебному снадобью. И тут Дима Пронин говорит мне тихонько:

– Ну что ты стоишь просто так?! Поговори с публикой.

– Да?! А о чем?

– Да о чем хочешь! Поздоровайся! Расскажи что-нибудь! Ты ж фронтвумен!

Ох… лучше бы я молчала. Но команда была дана, и я честно стала ее выполнять.

Наверное, меня несло. Из всего мною сказанного помню точно только одну фразу, которая показалась мне особенно стыдной, ибо на этой самой фразе я зачем-то сделала шаг в сторону соло-гитариста, наступив на шнур от его гитары. Шнур этот с электрическим грохочущим скрежетом вылетел из своего гитарного гнезда, оглушив всех присутствующих.

– А хотите, я вам сказочку расскажу?! – Бабах! Бзды-ы-ы-ы-ынннь! Уау! Зал взвыл то ли от хохота, то ли от звуковой волны.

Помню особенный взгляд соло-гитариста. Ох… прости меня, Вова… После этого Володя всегда относился ко мне с некоторой опасочкой. Мало ли что…

Но концерт все же удался! Началась наша карьера модной московской фанк-группы.

Ах да! Чуть не забыла. Как родилось название группы!

Дима Пронин, если ему что-то очень нравилось, всегда приговаривал: «Волшебно!» Сыграет Ровный какой-нибудь новый риф, и Пронин тут же: «Волшебно!» Послушает Дима в тысячный раз «Вельвет андеграунд» и снова «Волшебно!» Было это любимое словечко Пронина.

И вот собрались на кухне Дима, Ровный и я, пообсуждать наши планы.

– Название же надо, – говорит Сережа, сладко затягиваясь сигареткой.

– Волшебно-о-о, – мечтательно шепчет Пронин.

– Что волшебно-то, Димыч?!

– Поиграли волшебно. Сидим хорошо. Просто волшебно! Название теперь вот придумываем. Хорошо!

– Пусть в названии будет слово «Волшебно», – говорю я.

– Ты че?! – смерил меня взглядом Сережа. – Тогда уж «бархатисто-золотистое» что-нибудь еще… – и саркастически рассмеялся.

Надо заметить, что это они так надо мной подшучивали, называя меня за глаза «бархатисто-золотистой». Думали, я не знаю… а я знала. Но мне это даже нравилось. Ведь это так нежно и мило.

– Нужно качевое что-то. Чтоб драйв подчеркнуть. Мы ж качаем! Ох, какой у нас драйвище! Меня аж прет! – затянулся снова Сережа Ровный и прищурился, как Чеширский Кот.

– Волшебно! – опять прошептал Дима, всем своим видом напоминая древнего умудренного старца, погруженного в свою густую бороду, который вот-вот начнет левитировать от переполняющих его чувств.

– Ну а что качает?! – задумалась я. – Хм… Насос качает. А как, кстати, по-английски «насос»? – спрашиваю я.

– Ну «Рump», – лениво переводит Ровный.

– Волшебный насос! – выпалила я. – Как сказать «волшебный насос»?

– Чего-о-о? Волшебный насос?! – закатывается со смеху Сережа. – Ну, Наташ… Ты даешь! Это неприлично как-то даже!

И они с Прониным залились каким-то многозначительным смехом, смысла которого я не поняла. И немного даже покраснела.

– А чего тут неприличного? Я не понимаю. Ну и смейтесь! А по-моему, хорошее название. И «волшебно» тут есть, и то, что качает. Ты же сам сказал: «Нужно качевое что-то». Ну вот. Насос и качает.

Мой наив их веселил еще довольно долго. Но, успокоившись, они закурили, утерев выступившие слезы, и Пронин задумчиво сказал:

– «Magic Pump». Звучит. Пусть будет «Magic Pump».

Глава 16

Жили мы тогда очень счастливо, ибо творили, и весьма бедно, так как весь наш заработок был только с концертов. Много концертов, хорошо! Значит, сможем позволить себе купить вкусной еды и, может быть, даже какую-то одежду. Зарплата певицы, поющей несколько песенок под фонограмму в диско-клубе, разительно отличалась от доходов певицы из фанк-группы. Некоторое время «Пепелла» сильно меня выручала, но когда наши концерты стали пересекаться с моими субботними выступлениями в «Пепелле», то я, конечно же, выбрала «Magic Pump», несмотря на громадную финансовую разницу. Пришлось поговорить с Мишей, директором «Пепеллы», извиниться перед ним, поблагодарить за поддержку и уйти. Миша, будучи человеком внимательным и чутким, все понял и по-братски благословил на новую творческую деятельность. Точно уже не помню, но вполне возможно, что он даже дал денюшек просто так, чтобы я не сразу померла с голоду.

Нашей обычной пищей тогда было очень вкусное неприхотливое блюдо. Я не знаю, кто это придумал, но мы замачивали овсянку кефиром, слегка присыпав все это сахаром, ели за обе щеки и облизывались. Поговаривали, что в кефире содержится малое количество алкоголя, и таким образом мы даже умудрялись пьянеть без вина.

И вот однажды, нежданно-негаданно, когда я уже практически излечилась от стресса, связанного с моим попсовым прошлым, тревожно зазвонил телефон. Звук всегда имеет энергетический импульс, несущий информацию. Это я знаю теперь, прожив жизнь и написав несколько статей и работ на тему звучания. А тогда я просто это чувствовала. Бездоказательно.

Мне звонили из офиса очень известного по тем временам продюсера. Я прежде никогда не имела с ним дела. Просто слышала о его существовании. Пригласили на важный разговор. Ну о чем?! О чем еще можно говорить? Зачем?! Ах, как взбаламутили они меня этим звонком.

– Поезжай! Приглашают, значит нужно съездить. Не переживай. Ну хочешь, съезжу с тобой? – предложил Пронин.

– Хочу! Съезди со мной пожалуйста. Что-то мне одной стремно.

Но ничего особенно страшного там не оказалось. Ну продюсер, вполне себе обычный и не очень пафосный. Напротив, даже располагающей к себе дядечка. Оказывается, он решил купить у меня песни, те самые, которые мне запретили исполнять.

– Деньги же тебе нужны?! Нужны! Я знаю всю эту твою историю. Сочувствую. Но готов помочь! Я дам тебе пять тысяч долларов за все эти песенки. Видишь ли, ты все равно их уже петь-то не будешь… А я девчонке своей отдам. Я ее раскручиваю как раз, и репертуар этот ей подойдет. Давай! Пять тысяч! На дороге не валяются! Решай!

Ох, как велико было искушение! Нам так были нужны деньги! И на новый компьютер, и на жизнь, и микрофон мне купить, хм… да и вообще… Я посмотрела на Диму. Пронин скромно сидел на стульчике, мило улыбаясь и потупив взор, но мой третий глаз явственно различил сигналы опасности, подаваемые моим другом: «Не вздумай брать денег! Как только мы выйдем отсюда, деньги у нас отнимут, да еще и по башке дадут. Не пачкайся ты, сестра! Прорвемся без их подачек!»

– Спасибо, конечно! Если честно, мне бы очень не помешали сейчас эти деньги… – я сделала паузу, проследив краем глаза за реакцией Димы и поглядев в упор на продюсера. Дима остался непроницаем. Продюсер же насторожился.

– Но… Дело в том, что эти песни я никак не могу продать!

– Почему?! – брови продюсера изумленно взлетели. Он явно ожидал другого ответа.

– Да потому что, во-первых, я не автор. Автор Леня Агутин, и вы это прекрасно знаете. А во-вторых, я в эти песни душу свою вложила. Я их прожила. Понимаете?! Если вам очень они нужны, ну тогда поговорите с Леней, попробуйте с ним договориться. А я – нет. Не могу, да и не хочу. Еще раз спасибо! Мы, пожалуй, пойдем.

Дима какое-то еще мгновенье, словно находясь в ступоре, задержался на своем стуле, и мне даже пришлось потрепать его по плечу, чтобы он очнулся.

Тогда он все с той же блаженной улыбочкой поднялся, мы вежливо раскланялись и отправились на свежий воздух, скорее продышаться, выдохнуть и перекурить.

Погоды стояли тогда чудесные. Весна радостно щебетала птичками, пахла молодыми листочками, а мы были молоды, свободны и чисты.

***

Сейчас, вспоминая нашу музыкальную жизнь, я задумалась о том, как же сложно удерживать коллектив на одном лишь энтузиазме, в котором каждый должен чувствовать себя частицей целого организма. И ведь всякий человек имеет свои амбиции, характер, особенности. И не всегда эти черты характера тебе нравятся, и вовсе не со всем ты согласен, но нужно уметь ладить, уметь руководить людьми так, чтобы никому не было обидно, чтобы все чувствовали свою важность и в то же время не зазнавались. Похвалить вовремя, пожурить тоже вовремя, дать возможность проявиться или незаметно задвинуть в тенек, чтобы не выпячивался. Сложно, ох как сложно.

И со всем этим справлялся мудрый «старик» Пронин. Правда, лидер-вокалистка постоянно тянула одеяло на себя, доставляя тем самым переживания и руководителю коллектива, и участникам. Делала она это, конечно же, не специально и вовсе не из вредности. Просто она была хороша собой, талантлива и весьма-весьма эмоциональна.

Настроить хороший звук на концерте – целое дело. Саундчек обычно начинается с барабанов:

– Бочка! – кричит звукорежиссер.

– Бум, бум, бум, бум, – скромничает барабанщик.

– Малый!

– Так, так, так, так, – оживляется понемногу скромняга.

– Железо!

– Дзинь, дзинь, цак, цак, цак, цак.

И потом переливы сверху вниз по томам. Мое любимое:

– Бдон, бдын, бом, бом, Бдон, бдын, бом, бом.

– И… давай, все барабаны! – орет из темного угла охрипший звукач. – Поиграй, поиграй!

И тут барабанщик подрывается:

– Бдыщь, бдон, тра-та-та-та… тра та та та та!!!

– Нормально! Бас! – зануда за пультом не дает по полной оторваться скромняге за барабанами.

– Пум, пум, пум, таки-пум, пум, пум, таки-таки-ттки-ттки… – и понеслось слэпом, словно басиста с цепи сорвало и он хочет вложить все свое мастерство именно сейчас, в процессе настройки успеть показать, как у него бегают пальчики по толстым струнам.

– Гитара! – доносится из темного угла.

«Эх… ручку громкости нужно будет в процессе подкрутить», – думает бас-гитарист, недовольный быстрой настройкой.

И тут мы понимаем, что гениев в коллективе уже трое! Гитарист выдает такое соло, словно он вложил в него все недосказанное сегодня за завтраком.

– Квау-ау-ау, – безмолвно поет он вместе со своим инструментом, после чего пробует и рычание, и скрежет, и истошные вопли. И такая мимика у него на лице! Загляденье!

– Вокал! – наконец-то слышу долгожданное.

Ох, нужно же что-то петь в микрофон! А что?

– Раз, ррраз! – тихонечко шепчет вокалистка! – Рраз, ддва, ттри… – считает она, лихорадочно вспоминая слова и песни. Ах да! Можно же еще проверить шипящие, свистящие и «пыкающие», и она пробует членораздельно выговаривать числительные и согласные:

– Семьдесят ссссеммммь! Воссссемммь! Ппппять! Ппппять!

– Может, споешь?! – на свет выходит из темного закоулка звукорежиссер, в упор глядя на вокалистку, и Бог знает что у него на уме, ибо взгляд его не обещает ничего хорошего.

– О! Конечно! Я думала… да, хорошо, о’кей! – суетится вокалистка и вдруг выдает что-то такое, отчего на пульте все лампочки загораются красненькими огонечками.

– Э! Эй! Э-э-э-э-эй! Ты вот так будешь петь?! В полную силу, что ли?! – изумляется звукач.

– Ну, это вообще-то еще не в полную… – краснеет певица.

– Ладно. Ясно. В процессе, если что, поправим.

А в процессе выясняется, что и басист, и гитарист слегка подкрутили свои ручки громкости, пока никто не видел.

Барабанщик же оттягивается так, что искры летят и ломаются палки.

А вокал предусмотрительный звукорежиссер, разумеется, «чуток прибрал», ибо слава за этой вокалисткой водится, будто глотка у нее луженая и что ее и так хорошо слышно.

Но в общем концерты всегда проходили на ура! Публика, конечно, бывала разной, и никогда не знаешь, кто и как может отреагировать. Случалось всякое! Однажды, помню, в «Вермеле», в перерыве, как только я сошла со сцены, ко мне тут же подскочили трое парней с горящими глазами и наперебой стали что-то восторженно лопотать и предлагать.

– Ну ты даешь, вообще! Вот тебя прет!!! На кайфе?! Да?! Подогреть? Пошли подогреем!

– Да! Спасибо! – пробираясь к выходу на свежий воздух, привычно отвечала я на реплики поклонников, не особо вдумываясь в смысл того, что они говорят. Тем более что состояние блаженной эйфории от творчества и собственного звука сохранялось еще долгое время после концерта.

Парни оживились…

– О! Пошли! У нас есть! Хорошая!

– Что?! Что есть?! Кто хорошая?! О чем вы говорите? – стала я возвращаться в реальность, и тут очень вовремя подоспели мои рыцари, подхватив меня под руки, спасли от навязчивых нетрезвых поклонников-кайфуш.

Многие, ох как многие думают, чтобы «кайфовать» на сцене, нужно использовать какие-то специальные «допинги». Уверяю вас! Это ошибочное мнение! Звук, ритм, гармония – вот что вводит в транс, дает энергию и расширяет сознание!

Конечно, всегда радует, если публика пришла специально «на тебя». Но бывает и так, что в зале находится кто-то недоверчивый, или даже хуже того… Агрессивно настроенный! И вот что же делать в такой ситуации?

Припоминаю один случай в небольшом, но уютном клубе «Кризис жанра».

В подобных клубах всегда есть посетители, которые попивают пивко, большими компаниями бурно общаются, гогочут и чувствуют себя привольно. Поэтому саундчек приходится проводить в условиях, мягко говоря, некомфортных. Дым коромыслом! Ничего не поделаешь. Играется какая-то простенькая песенка, на которой звукорежиссер подстраивает все ручки и делает все возможное, чтобы угодить и музыкантам, и слушателям.

Напротив сцены, где мы уже начали издавать пробные звуки, расположился посетитель, который, вероятно, решил свести нас с ума:

– О! Музыканты пришли! Музыкана-а-анты-ы-ы-ы! Гитары принесли! Важные какие! И что вы нам сыграете? А?! Да что вы можете?! Кто вы такие вообще?!

И вроде же не пьяный. Но мы его ужасно раздражали. Мои рыцари старались не смотреть в его сторону. Но как не смотреть, если он прямо вот тут, перед носом!

– Певица! Да кто ты какая?! И почему я вас должен слушать?! Я ВАС НЕ ХОЧУ СЛУШАТЬ!

Кто-то из публики подошел к нему, постучал по плечу, но тот лишь отмахнулся:

– Нет! Я никуда не уйду! С какой стати мне еще и уходить?! Пусть убираются они! Ненавижу музыкантов!

Мои мужчины вышли нервно перекурить во двор клуба и обсудить сложившуюся неприятную ситуацию. Я поспешила за ними.

– Может, морду ему набить? – спросил кто-то из наших.

– Ага! Щас! И вместо концерта провести ночь в милиции. Ну уж нет.

– Что охрана-то?

– А что охрана! Связываться не хотят. Может, он важный какой? Вроде не пьяный. Настроение у него плохое, а мы крайние оказались.

– Так… Все будет хорошо. Он успокоится, – говорю я.

– Откуда ты знаешь? Он же псих! – говорит соло-гитарист.

– Вот увидите! – говорю я. – Пошли на сцену!

А про себя я решила вот что: «Все, что буду петь сегодня, буду петь только для этого человека. Пусть ему станет хорошо. Пусть он услышит гармонию и почувствует любовь в своем сердце. Господи! Помоги мне, пожалуйста!»

Мы вышли на сцену, и концерт начался.

В самом начале нашего выступления этот посетитель вел себя вызывающе. Разговаривал громко, пытался что-то выкрикивать, но вдруг в какой-то момент он остепенился, замолчал и уставился на меня. Глядел строго, нахмурившись, грозно сгущая брови. Потом, спустя мгновения, лицо его мягко разгладилось и стало задумчивым. Он сложил на груди руки в замок, и при этом носок его ботинка стал чуть постукивать в такт нашей музыке. «О! Это уже прогресс!» – подумала я.

Вскоре посетитель и вовсе расслабился, подозвал официанта и заказал себе пива.

То, что он замолчал и дал нам спокойно играть, было просто чудом! Мои братья были довольны и не стеснялись дать драйва. Разошлись на полную, ибо помеха была устранена.

Однако наш герой посредине концерта внезапно засобирался, взял куртку и поспешно ушел.

– Фух… – выдохнули мои коллеги.

А мне стало обидно. Ушел. Не дослушал. Жаль.

И вот уже концерт подходит к концу. Звучит последний аккорд, аплодисменты, и вдруг! Внезапно появляется наш герой, протискиваясь сквозь собравшуюся вокруг нас толпу. В руках у него огромный букет алых роз. Он подходит ко мне, становится на одно колено, кладет этот самый букет к моим ногам и говорит: «Простите меня! Спасибо!»

Глава 17

В те годы люди еще смотрели «телевизор». Поясню для будущих поколений, которые, может быть, будут читать мои вирши: «телевизор» – это такой большой ящик со стеклянным экраном, набитый всякими железными штуковинами и лампочками, у которого снаружи есть кнопка-переключатель, чтобы щелкать и менять программы-каналы. Не нравится тебе первый – переключи на второй, не нравится второй – переключи на третий. И так далее. И со временем количество каналов все увеличивалось и увеличивалось. Там показывалось народу то, что создавали специальные люди из области, которая называется длинным и сложным словом «телерадиовещание». Эти специалисты делали «программы» на заказ. А заказывали «программы» те, кто все это «содержал». Хм… Пока писала это, задумалась… Программирование какое-то получается.

В общем, тогда у меня еще был телевизор. И я тоже иногда щелкала каналами. И вот однажды я включила какой-то популярный канал и увидела… Как бы это описать получше?

Я увидела симпатичную девушку, которая исполняла песню «Человек дождя» и танцевала мой танец! Тот самый танец, который я придумала сама для себя именно для этой песни. Я, не балетмейстер и не танцовщица вовсе, испытала гордость в тот момент. То есть первое чувство, меня посетившее, было радостным. Меня копируют! Значит, я молодец! Потом я посетовала, ибо образ девушки, ее стиль, ее имидж вовсе не соответствовали скопированному танцу и движениям! Ах, какое упущение! Эта походка, неуклюжесть, неловкое падение на ступени, «сумасшедшинка» – все это было выдумано мной для фантазийно-готической «девочки-хулиганки» в тяжелых ботинках, но никак не сочеталось с образом длинноногой девицы в коротком люрексном платьице. Куда смотрел ее продюсер?!

Да! Надо отдать должное! Пела она неплохо. Но, о чудо! Мои интонации, мои вокальные «штучки»! Девочка попыталась скопировать и мое пение. Вот тут мне стало обидно! Но нет! Не той обидой, о которой вы подумали. Наверное, тогда уже во мне проснулся вокальный продюсер. Мне стало обидно, досадно, что девочка не задумалась о своем видении песни, а предпочла изобразить то, что другая актриса так долго и старательно искала. Я поняла, что это ее провал. Невозможно петь, не испытывая своих личных эмоций, не зная истории того персонажа, которого ты играешь на сцене! Пустота!

А вскоре еще одна милая девочка перепела другие песни, из-за которых, собственно, и происходил сыр-бор в моем шоубизнесовском прошлом. «Ну, хоть какая-то определенность возникла», – подумала я.

Должна заметить, что и первая, и вторая копировали меня почти одинаково. Не сказать, чтобы они пели как я. Вовсе нет. Но всяческие мои «опевания», «глиссандочки», «фишечки» были безнадежно плохо ими воспроизведены в тех же самых эпизодах песни, где я это делала совершенно естественно и от души, а они лишь натужно подражая прежней певице. Ах, как это резало мой слух! Господа продюсеры! Если вы сейчас это читаете, никогда больше так не делайте! Найдите в певице прежде всего Душу! Что бы ни пело ваше протеже, оно обязано пропустить песню через свое сердце и душу! Иначе зачем вообще петь?!

А тем временем наш фанковый проект с группой «Magic Pump» продолжал успешно концертировать по столичным клубам, и даже более того! Про нас говорили, писали в газетах, журналах и показали несколько раз по тому самому «ящику» в очень популярной программе Дмитрия Диброва с говорящим названием «ПроСВЕТ».

Вскоре у нас тоже появился продюсер, благодаря которому мы отправились в наше незабываемое путешествие на легендарный джазовый фестиваль в город Монтре.

***

1997 год. Мы едем в Швейцарию! Путешествие туда происходило словно в тумане. Я даже не помню, каким образом мы там очутились. Самолетом ли, поездом ли? Перед поездкой состоялась серьезная встреча с продюсером и его сотоварищами по бизнесу. С нами провели предварительную беседу. Инструктаж, так сказать. …Как бы чего не вышло, вероятно. Ехали же большой компанией. (Если вдруг написалось слово «ехали», то, скорее всего, это был поезд. Да! Точно! Мы ехали поездом.) Нас, то есть музыкантов, было шестеро – барабаны, бас, две гитары, клавиши и я. Само собой разумеется, с нами отправился продюсер с супругой и еще несколько его товарищей, которых я вовсе не знала.

Ах, как же там оказалось красиво! Разум наш поплыл от воздуха, пейзажей и улыбчивых людей вокруг. Женевское озеро манило в него окунуться моментально, и мы, побросав вещи в отеле, тут же побежали купаться.

Водичка казалась прохладной, несмотря на то, что лето стояло весьма жаркое. Пляжа как такового не оказалось и вовсе… Во всяком случае, то место, где мы разложили наши полотенца, напомнило мне общественный травянистый берег Пироговского водохранилища. Вот когда выходишь на конечной станции Пирогово, то вся толпа из поезда массово направляется именно на такой импровизированный «пляжик». Такая картина всплывает из моих воспоминаний из далекого счастливого детства. Теперь уж тот берег Пирогово застроен, закрыт шлагбаумами, да и толпой теперь ходят в исключительных разве что случаях…

Итак, после омывания в водах Женевского озера мы пошли осматривать окрестности. Облачившись в свое самое нарядное эльфийское льняное длиннющее вязаное платье, я сняла босоножки и босая шлепала по набережной. Ах, вот, оказывается, что такое свобода! Мне казалось, что непременно все должны смотреть на меня, мол: «Вон, смотрите, идет девушка-эльф, босая, по городу!»

Наверное, в глубине души я предполагала произвести эффект. Но никто и не обратил на меня никакого внимания! Ну босая, ну платье красивое… Впечатление мне удалось произвести разве что на своих коллег музыкантов. Это они твердили: «Ну, Княжинская, ты в своем репертуаре. Не можешь ты как все. Надо обязательно выпендриться».

А я была так счастлива, что хотелось взлететь над этим озером, лесом, аккуратным городом, и чтоб мое белое платье превратилось в белые крылья.

Помню, что воображение мое поразили цветочные клумбы. Словно кто-то расплескал краски! И каждую краску выметала аккуратная метелка, покрашенная в тот же самый цвет, над которым она застыла, словно в стоп-кадре. Красные, синие, фиолетовые, голубые, зеленые, оранжевые, желтые метелки мели всю эту красоту на радость прохожим. В глазах рябило этой разноцветности.