Полгода дороги к себе

– Вы знаете, я буду с вами откровенен: я вам не подхожу. Скажу больше, вы вообще не найдете такого человека, если только он не окажется волшебником. Вам надо искать собственника с похожими возможностями в области установления “режима коммуникативного благоприятствования” с госзаказчиком, – я встал и пошел к выходу.

– Вячеслав Дмитриевич, но мы еще не закончили, – с плохо скрываемым возмущением проговорила HR-директриса. – Мне кажется, мы могли бы найти точки соприкосновения. Нам нужны в команду такие люди как Вы.

Я остановился, посмотрел на шкаф-купе с пыльными зеркалами, где висело мое пальто, на весь офис, который они снимали в бизнес-центре. В большой комнате, разгороженной на полтора-два десятка загончиков, сидели люди. Некоторые что-то делали. В дальнем углу возле окна почему-то лежала кучка строительного мусора. HR-директриса проследила мой взгляд и как бы оправдываясь сказала: "Мы только недавно переехали". Стайка молоденьких девчушек с сигаретами проследовала к выходу мимо комнаты переговоров. Они что-то оживленно обсуждали и, судя по обрывкам фраз, это были совсем не производственные вопросы. Я посмотрел на ее красивые ухоженные руки. "Как у мамы", – отметил я. Мне захотелось ей объяснить простую вещь, что они обречены либо на перепродажу, либо, что наиболее вероятно, на банкротство конторы, но потом мне расхотелось это делать, я ведь не нанимался растолковывать всем заблуждающимся людям, в чем они собственно заблуждаются.

– Извините, но мне надо идти. Я не волшебник. Всего доброго.

8

– А ты, Митрич, больше не вернешься? – спросил Сдух.

– Нет, не вижу смысла. Все это не для меня. Как это, помнишь? Нет правды на земле, но нет ее и выше. Нас обманывают и их обманывают. И сами те, кто обманывает – сильно заблуждаются. Хорошо, я ни одного человека не убил.

– Бог миловал. Тебе это совсем ни к чему. – Сдух покивал в подтверждение своих слов.

– И тебе ни к чему. Я же видел, как ты облевался, когда убил первый раз. И со мной бы также произошло, и с теми кто с той стороны первый раз убивает человека происходит точно также. Мы же одинаковые изначально. Понимаешь? Дальше начинаются варианты по мотивам, хотя на этой войне мотивы у всех тоже одинаковые: мы убиваем нелюдей. Мы себя потом так убеждаем и нам становится проще, гораздо проще убивать нечеловеков. Слышал про такое наблюдение из мира животных: если бросить кость собаке, то она будет смотреть на кость? Если бросить кость льву, он будет смотреть на тебя, а не на кость.

– Ну, это потому, что львы не любят кости, – усмехнулся Сдух.

– Нет, это потому, что лев видит причинно-следственную связь между человеком и брошенной костью, а собака нет. Также и мы здесь воевали за Русский мир, который по факту ни власть предержащим, ни большинству людей не нужен. Диктую заглавными буквами: никому нахрен не нужен. Русские давно хотят жить по-людски, как в цивилизованном мире, но пока не хватает культуры и законопослушания. Ты обращал внимание, как у нас стоят в пробках?

– Конечно, сейчас пробки везде.

– Так вот, все едут на современных иномарках, не хуже, чем где-нибудь в Германии, и вдруг упираются в пробку. Что делают наши люди? – Я вопросительно посмотрел на Сдуха. Он уже хотел ответить, но я его перебил. – Правильно, они начинают очередь в этой пробке объезжать, кто по обочине, кто по встречке. Мы это называем: “О, умные поехали”. То есть тот, кто стоит в очереди – тот лох, а тот, кто нарушает закон – тот умный. В результате законопослушные "лохи" теряют в очереди время, а "умные" его экономят, нарушая закон за счёт "лохов". Отсюда вывод: пока мы сами не поймем, что соблюдение закона ведет к выравниванию шансов на успех среди большинства граждан, мы не построим справедливое общество. Еще одна аналогия с дорожным движением: толпа  ломится в одну открытую дверь, в дверях возникает затор, сам знаешь. Как только удается упорядочить  проход через эту дверь, то пропускная способность возрастает сразу в разы. Я когда первый раз побывал в аэропорту в Европе, то не мог понять, для чего у них к стойкам регистрации устроены зигзагообразные подходы из лент натянутых на столбиках. Таким образом,  там может быть разгорожена вся площадь перед стойками. И только постояв, я понял как это рационально устроена система упорядочивания неорганизованной толпы, как здорово она экономит время, а главное нервы, поскольку нет "умных" у всех равные права и возможности. И самый главный урок: это делается искусственно, поскольку если бы европейцы были сплошь такие правильные, законопослушные и рациональные, то и не потребовались бы эти рассекатели и упорядочиватели. Просто одни люди хорошо выполняют свою работу, которая заключается в повышении пассажиропотока и повышении комфорта своих клиентов. Просто и рационально, без всяких загадок души.

– А я так, Митрич, не хочу. Я не хочу быть одним из стада, когда тебя, как быка, на корриде гонят по заранее подготовленным улицам на арену на заклание.

– Почему на заклание? Ну ладно, а как ты хочешь?

– Я хочу так, что бы как раз не надо было ставить рассекатели и упорядочиватели. Чтобы люди сознательно жили, и у них не надо было бы насильно через условные рефлексы воспитывать чувства благодарности, честность, сострадательность. Чтобы все жили, что называется, по совести. Может быть Запад тоже идет к этой же цели, но через жесткое соблюдение норм общежития и рационализацию собственно жизни. Я считаю, они сами себя дрессируют. Тоже, как говорится, вариант. Мы идем своим путем, но наша особая духовность состоит в развитии внутренней потребности человека жить по заповедям Христовым, без какого-либо нажима со стороны общества.

– Хорошо бы, но вся история русского государства и общества образец того, что если и можно ждать преобразования всего общества на добровольных началах отдельного человека, то только через много-много времени. Насильственное массовое насаждение культуры дает эффект гораздо более быстрый, чем эволюционный способ духовного развития отдельного человека.

– Ну, ты тоже про революционный и эволюционный пути развития. Ты правильно говоришь, только есть небольшой нюанс, как говорится. Эволюционный путь пусть и долгий, но верный, поскольку все всегда идет в верном направлении, в отличие от революционного пути.

– Как же ты веришь в эволюционный путь развития, если ты веришь в Бога?

– Кто тебе сказал, что эволюция – это не Божий промысел? – Сдух усмехнулся. – Ты ведь не относишься к тем людям, которые считают нас – православных мракобесами?

– Дык, я и сам в некотором роде православный.

– Вопрос был риторический. Так вот, революция – это плохо, поскольку идет разрушение старого и создание чего-то нового. Это "новое" совершенно не понятно, с непонятным последствиями и может быть в результате губительно. И, совершенно точно, это всегда большая кровь.

– Ты сейчас говоришь как старый добрый европеец: "Нам не нужны потрясения. Стабильность – главная ценность нашего общества". Так сейчас говорят наши чиновники, которые здесь занимаются отхожим промыслом, пока их семьи живут на Западе. И разговорами о вреде революций хотят протянуть такое колониальное правление России как можно дольше.

– Наши чиновники и олигархи – это вообще паразитирующий класс, которым неведом инстинкт самосохранения. Они готовы до смертных судорог высасывать все соки из страны, прикрываясь всякими тупыми сказками для простого народа, которые они транслируют через телевизор. И народ пока пребывает в анабиозе. Они, как клещи, впрыснув обезболивающее, спокойно пьют кровь, нимало не заботясь о состоянии донора. Они считают, что если этот носитель сдохнет, то они найдут нового. Чего их вообще обсуждать? Не знаю, где ты нашел эту фразу старого европейца, но в моем понимании стабильность – это застой. Идея не в стабильности, а в поступательном эволюционном развитии. Я верю, что русские когда-нибудь придут к общественному благополучию через личностное внутреннее совершенствование и создадут гармоничное государство. А личностное совершенствование русские могут достичь только через православие. После 17 года было уничтожено старчество, а это, между прочим, главный источник мудрости, духовного воспитания и наставничества в дореволюционной России. Старцы были духовными лидерами для простого народа и умели зажечь в нем искру доброты и покаяния.

– Понятно, что, наверное, надо к этому стремиться, но те исторические факты, которые известны мне, говорят о том, что еще пока никому, в том числе и нам русским, не удавалось построить Город солнца.

– Митрич, все когда-то в первый раз. Хотя, Город солнца – плохой пример.

– Скажи, Сдух, а обязательно на основе православия строить новую Россию, и не будет ли это возвратом в старую, "которую мы потеряли"? Ведь та Россия была отсталой и архаичной.

– Во-первых, за двадцатое столетие мы прошли огромный путь от сохи до атомной бомбы, как ты знаешь. Еще в это время Юрий Алексеевич первый облетел вокруг земли, и слово "спутник" вошло во все языки мира. Во-вторых, православие укоренено в нас, это огромная наша многовековая культура и менять ее на что-то другое глупо, поскольку, как говаривал, старина Стив Джобс: “Религии – это лишь разные двери в комнату, где живет Бог”. Как-то так.

– Может, совсем без бога?

– Смотри: атеисты верят в то, что Бога нет. Верующие верят, что Бог есть, по-моему, лучше жить с верой в Бога, чем с верой в то, что его нет. Так ты никогда не окажешься один. Чего я тебе-то это объясняю? Мы же вместе под пулями ходили.

– Не бывает атеистов в окопах под огнем.

– Да, Егор, похоже, знал. И я это знаю, и ты это знаешь.

– Знаю, знаю. Конечно знаю. Знаю точно, что Он есть. Я не про это, на самом деле. Я про то, что долго ждать, если по твоей методе строить новую Россию, можем и не дождаться, я даже не про нас с тобой сейчас говорю, а про детей и внуков наших. Возьмет и развалится страна.

– На все воля Божья, но по-любому, Россия как птица Феникс, уже не раз из пепла возрождалась, возродится и теперь. Главное, по совести жить.

– Знаешь, я тоже думаю на Небе только это засчитывается, ну, то что главное, по совести жить. Вот смотри, у самураев обычным делом считается отдать жизнь за своего хозяина, а если хозяин погиб, а самурай жив, то он должен сделать себе харакири. По православным канонам самоубийца не попадает в рай и будет гореть в аду, но я так думаю, что этот самурай как раз в рай и попадет, поскольку выполнил свой долг до конца и, стало быть, жил по совести.

– Господь сказал: “Нет господ и рабов, все равны передо мной”. Все мы рабы божьи. Самоубийство, пусть и за другого человека – это грех.

– Самурай не знает заповедей Христовых, он выполняет свой долг, но все равно он достоин рая, я так думаю, – сказал я и посмотрел в окно в полной уверенности в собственной правоте. – И потом, у Бога на каждого человека свой план.

Тут наш разговор оборвался. Автобус докатился, наконец, до пограничного перехода с Россией. Вечерело, жара спадала и мы, уставшие, грязные от пота и дорожной пыли, хотели только одного: быстрее доехать до перевалочного пункта, где можно помыться, отдохнуть и ехать дальше каждому домой, в свой город.

9

По ночам еще было холодно и мы разложили небольшой костерок в низинке на окраине села. Заросли молодой ивы и осины хорошо скрывали наше месторасположение от укропов. По вечерам мы постоянно собирались здесь. Курили, выпивали иногда, разговаривали. Было нас 15 человек – это отряд Михи, в котором я тоже воевал. Хотя воевал – громко сказано, вот уже почти три месяца, как я прибыл сюда, было перемирие. Эпизодические перестрелки, небольшие вылазки, да кратковременные минометные и артиллерийские обстрелы. Можно сказать, что я и не воевал еще толком. Был у нас в отряде хороший парень с позывным – Сдух. Он приехал сюда из одного среднерусского городка, не трус, не мародер – идейный. Мы его прозвали Сдухом, что было сокращением от “Святого духа”. Миха часто с ним разговаривал у костерка. Сдух закончил у себя театральное училище, но работы по специальности не нашел и подался "на фронт", как он сам говорил. Учась в училище, он сошёлся с ребятами из воскресной православной школы. Там он многому научился и передавал эти знания нам. Кто-то относился к его разговорам как к поповским проповедям, а кто-то слушал внимательно и, делая выводы, начинал искать свой путь. Исходил от него какой-то чистый дух правды что ли.

– Я недавно понял: я ведь являлся идеальным потребителем, – Сдух в силу небольшого своего возраста был максималистом. – Я ничего не создавал сам. Ходят слухи, что лежать на диване и смотреть телевизор – это самое бездейственное и непроизводительное действие, – он говорил и делал движения руками, как известный в прошлом телеведущий Парфенов, потом все молодые телерепортеры стали делать также. – Ты лежишь и потребляешь контент, чаще всего плохого качества, созданный людьми, которым надо заработать денег, и которым, следовательно, надо только продать свой товар и все, никто не сдаст его обратно и деньги обратно не потребует, можно только повозмущаться и, если очень хочется, написать рекламацию на телеканал. Продать потребителю телевизора проще всего можно что-то простое и незатейливое, отвечающее самым примитивным запросам. Современное смотрение телевизора превратилось в индивидуальный акт, который уже не сопряжен с коллективной работой над контентом. Если в театре или даже в кинотеатре предполагается некое коллективное восприятие происходящего на сцене или экране, и человек вольно или невольно поверят свое впечатление и свою реакцию с сидящими в зале, то в индивидуальном просмотре такого нет. Вуайеризм – это основа театра и кино, но только в телевидении оно достигло пика и в таком виде клонировалось в интернет. Мало того, телевидение научилось манипулировать сознанием, все эти бесконечные ток-шоу с обязательной реакцией зала в определенных местах. Это уже не стихийная добровольная реакция зала на происходящее на сцене или экране, а срежиссированная партитура для отдельно лежащего на своем диванчике потребителя. Об этом много уже где писалось и говорилось, что из нас делают “собачек Павлова”, с определенными реакциями на определенные раздражители. Включая телевизор, мы остаемся один на один с психотерапевтом, который будет нас учить правильно реагировать на расстрел парламента, или бомбардировки городов, или захват заложников, или смерть известного политического деятеля, и так до бесконечности. Все зависит от запросов тех, кто сегодня правит в Кремле.

– Или в Останкино.

– Что? – спросил Сдух.

– Ну, как у Пелевина, помнишь, в "Поколении П? – Миха, закурил. – Фильм такой был. Ладно, слушай, это все, бл…дь, понятно, – он затянулся. – Известно и понятно двести пятьдесят раз уже. Ты мне о другом скажи, как страну нашу, из задницы, нах…й, вытащить?

– Как? А вот мы тут с тобой воюем, Русским мир строим, вот так и вытащим.

– Мне непонятно, что такое "Русский мир". Когда, бл…дь, телевизор смотрел и когда сюда ехал было понятно: здесь, начинается что-то новое, и я должен быть к этому сопричастен. А сейчас уже непонятно.  Что такое " Детский мир" понимаю, – Миха заржал, и я тоже залыбился. – Когда начал сомневаться, что понимаю, бл…дь, что такое "Русский мир", то подумал: "Но это ничего, это оптический эффект – большое видится издалека, а здесь, в самой гуще событий, из-за деревьев леса не видно". Но теперь я уже точно знаю, что здесь, бл…дь, что-то не так. Конечно, я не верю в эти гуманистические посылы типа “с помощью войны ничего не построишь”. Построишь, еще как построишь, все империи строились огнем и мечем. Но, бл…дь, нужна ли нам эта, с..ка, империя?

– Конечно нужна, – тут же отозвался Сдух. – Понимаешь, это же наша карма, наш путь, русские строили всемирный ковчег, начиная с 16 века. Иоанн III, дед Иоанна Грозного начал это строительство. Отсюда мессианство русских, помнишь: “Москва третий Рим, четвертому не бывать”? Это монах Филофей из псковского монастыря так написал Иоанну III. После этого все и началось, все было подчинено этой идее. Так и войны все выигрывали, и народ терпел ради будущего. Мы должны весь мир через наши страдания спасти, понимаешь? Мы такой коллективный Иисус Христос.

– Терпел, терпел, а что в итоге? На родине разброд и шатание, воровство и разврат, алкоголизм и наркомания, вырождается, бл…дь, наш народ. Ширик! – заорал Миха, – подь сюды. Подбежал парень небольшого роста изможденный лет семнадцати с повадками дворняги. Он был наркоман и воевал, собственно, только за возможность колоться, отсюда его погоняло. Одетый в женскую плюшевую шубу, грязную футболку и старые треники, в каких-то грязно-желтого цвета стоптанных полусапогах, Ширик походил на беспризорника времен Гражданской войны, только пидорка на голове и калаш через плечо выдавали в нем нашего современника. Ширик подбежал к Михе, сел на корточки, на колени поперек положил калаш и, преданно заглядывая ему в глаза, застыл в ожидании команды.

– Вот смотри, – он обратился к Сдуху, – это Ширик. Ширик, смотри – это Сдух. Как мы втроем, допустим, сможем построить Русский мир, если двое не знают что это, а третий не может толком объяснить? Ширик, иди постреляй по хохлам.

Парень встал и засеменил к бане, за которой начиналось поле. За полем окопались укропы.

– Ширик, дурак! Я пошутил, ходь сюды, – прокричал Миха. Ширик с готовностью вернулся и снова сел на корточки.

– Ширик, ты разговаривать умеешь? – спросил Сдух.

– Ты че, ох…ел че ли? – поднимаясь и угрожающе перекладывая калаш из левой руки в правую, проговорил Ширик. – Я тебя щас нах…й, закопаю, с…ка, понял, нет! – заорал он на Сдуха.

– Тихо, Ширик, сиди, – сказал ему Миха и обратился к Сдуху: вот видишь все у нас есть: и боевые подразделения и командиры, а идеологии, бл…дь, нет. Была вера, что что-то хорошее здесь отстроим, а теперь – нет. Плохо, брат, плохо. Я тут давеча в столицу нашей самопровозглашенной ездил, бл…дь, какие там боевые пидарасы сидят. Х…й проссышь, чего там у них делается, нет есть, конечно у них и нормальные мужики, но по большей части все какие-то мутные. Я им говорю: “Надо бы в наш поселок бабкам и дедам гуманитарки подбросить, подыхают с голоду ведь”, а они мне говорят: “Сам корми, у нас, бл…дь, целый город голодных”. Нет, я понимаю, что эти бабки и деды им нах…й не усрались, но а за кого мы, в натуре, нах…й, тут бьемся? Я же, бл…дь, тут нескольких хороших ребят потерял. Один, Вовкой звали, бабу Зину из под обстрела уводил, она из церквы шла, а тут, бл…дь, минометный обстрел, он ее уже довел почти до безопасного места, а тут рядом мина разорвалась, бабульке ничего, а его, нах…й, насмерть посекло. Ху..во же им, этим старикам, а они там в столице, с…ка, мне, типа, иди на х…й, у нас тут свои большие дела. Знаю какие у них дела – гуманитарку пи…дить. Я аж ох..ел от такого беспредела, ладно там в Великую Отечественную, регулярная армия и все такое, надо было беспрекословно подчиняться и выполнять приказ командира, но я же, бл…дь, доброволец, я, кроме того чтобы сдохнуть, могу еще встать и уехать, послать все это на х…й, но я же этого не делаю. Я за права людей, которые здесь живут, воюю, а они же меня на х…й посылают. Это вообще как? Вот скажи мне, Сдух, за че я тут, бл…дь, головой своей рискую?

– Не везде пока еще у нас все хорошо, есть некоторые сложные моменты, связанные с некачественным людским материалом, но это ничего, это мы со временем изменим, – сказал Сдух убежденно.

– Ну, ты прямо как фашист из наших старых фильмов говоришь: людской материал, бл…дь. Или как комиссар, все про светлую жизнь, которая еще только будет неизвестно когда. Комиссары же тоже хотели весь мир, бл…дь, спасти через наш пример. И весь мир рабочих и рабов сделать хозяевами, а че получилось? Тогда светлое коммунистическое будущее все строили, а мы Русский ковчег? А что в нас такого особенного, чего нет у других?

– Духовность, – уверенно произнес Сдух.

– И что это за духовность такая особенная? – Миха сплюнул и выматерился на этот раз длинно и витиевато. – Вот какой такой духовной жизнью живет Ширик? – все вокруг дружно заржали. – Или, скажем, я, например? Работал на стройке прорабом, ханыг своих пи…дил, материалы пи..дил, баб еб…л и водку жрал. Но все это я делал, как ты говоришь, бл…дь, с духовностью, поскольку делал это с осознанием глубины собственного падения. Остальные, что здесь, примерно тоже самое делали. Я тебе так скажу: жили мы как предки наши жили, по пословице “где родился, там и сгодился”. За богатством не гнались. Спи..дить у государства родного немного – это нормально, больше нельзя: лениво и опасно, а по-маленьку в самый раз. Я, думаешь, сюда зачем приехал воевать? У нас в городе работы не стало – я запил. Потом по телеку показывают, что здесь, бл…дь, война началась. Ну, я прикинул х…й к носу и понял, что в родном городе мне ничего не светит, а здесь, может быть как-нибудь и подфартит и за наших воевать буду против укрофашистов, доброе дело опять же, – он открыл фляжку, зажмурился, отхлебнул из нее, смахнул выступившую слезу, протянул фляжку мне, закурил.

Миха, здоровенный мужик весом килограммов сто и под два метра ростом, обладал изумительным вкусом к жизни. Ел он всегда с удовольствием, курил с удовольствием, пил с еще большим удовольствием. Вообще Миха походил на эпикурейца, как я его представлял. Я думал, что настоящий эпикуреец – это, практически как настоящий индеец: живет в постоянном движении, снимает скальпы, скачет по бесконечным прериям то есть делает только то, что ему нравится. Я тоже отхлебнул из фляжки и тут же закашлялся, в ней был чистый спирт. Все дружно заржали. Кто-то похлопал меня по спине и забрал фляжку.

– Н-да, Митрич, а говорил, что спирт пил.

– Дак это в молодости суровой было, я потом и не практиковал никогда, несколько раз только абсент пил и все, но он градусов семьдесят.

– А ты че, Митрич, скажешь, – Миха любил поговорить со мной и Сдухом, как с людьми наиболее интеллектуальными у него в отряде.

– Что я? Я ехал сюда тоже вроде как и повоевать и поучаствовать в чем-то большом и светлом. Одним словом, на пропаганду повелся.

– И че, разочаровался? – спросил Миха.

– Как тебе сказать, я и не очаровывался изначально. Лишний раз убедился, что хорошо, там где нас нет. Ну, вот романтика вся отлетела.

– Не знаю, не знаю, мы тут как в клубе анонимных алкоголиков сидим, бл…дь, и коллективной психотерапией занимаемся. Там вон, в километре отсюда, злобные, бл…дь, укрофашисты. Куда же романтичней?

– Я когда сюда ехал так думал: здесь все настоящее, никого лицемерия, врать и воровать, конечно могут, но лицемерить нет, ведь под смертью ходим. Помнишь, как нас в школе учили, и вообще вся наша послевоенная культура была основана на том, что когда есть линия фронта, то по разные ее стороны однозначно враги и все просто. Я себе как это все представлял: вот есть хохлы и это те же русские, но немного смешно говорящие, а американцы их превратили в зомби, как в их сериале про ходячих мертвецов. Типа локальный зомби-апокалипсис. Ходят такие хохломертвецы, ничего не соображают и главная их потребность откусить живой плоти от москаля, – все хохотнули, даже Ширик. – А сюда приехал и все оказалось сложнее. Конечно, хохлы хотят убивать москалей, но не потому, что хохлы зомби, а потому что они нас считают зомби – это мне пленный укрофашист рассказал, ну тот, которого мы в контрразведку в столицу передали.

– Да, непростой хлопец оказался, – подтвердил Миха.

– Они хотят отгородиться от нас большой стеной и не хотят с нами иметь никаких дел. Они считают русский язык признаком неизлечимой болезни, которая превращает человека в раба, ну или зомби, и поэтому всячески вытравляют отовсюду у себя и из себя все русское. Про русский ковчег они говорят: "Плавали, знаем, поэтому ну вас нах…й с вашими мирами и ковчегами. Не хотим за всех людей грехи искупать. Мы не хотим жить ради идеи, мы хотим просто жить по-человечески и отстаньте от нас. Сами свой крест тащите, а мы потом подсобим всем цивилизованным миром вас распять, когда время придет. А тех, кто не может излечиться от этого русского вируса, мы уничтожим, потому что они зомби”. И вот здесь получается противоречие: люди, которые стремятся жить по гуманистическим принципам – Европа и все такое – объявляют других людей, которые живут по несколько другим принципам – зомби, и поэтому их можно убивать, потому что они, вроде не люди получаются. Дайте хлебнуть еще, а то мысли слипаются, – мне передали бутылку водки, я хлебнул изрядно и продолжил, – понимаю, что говорю путано, но лучше так. Короче, биться нам вроде бы глупо – надо разбежаться. Но уже поздняк метаться, надо продолжать драться. Мириться – это значит признать себя побежденным. Когда тебе дает в морду чувак из твоего класса, пусть даже не самый закадычный друган еще с первого класса, но все-таки одноклассник, с которым проучились ну, там 9 лет, например, которого подговорили старшеклассники против тебя только потому, что ты не хочешь с ними тусить и жить по их правилам, ты это знаешь точно – это х…ёво. Поскольку тебе по-любому надо сунуть в торец этому недоумку, у которого своих мозгов нет, то выбора у тебя нет. По-любому надо ответить такому бычаре, который очень хочет вы…бнуться перед старшаками.