Ловец Мечей

Как это часто бывает, Мариам стало легче после полуночи. Не только конец, но и выздоровление по обыкновению приходило поздней ночью: вопрос жизни и смерти решался под покровом тьмы. Когда Мариам проснулась в полном изнеможении, с болью во всем теле и сказала, что не сможет уснуть, Лин решила почитать ей книгу старинных сказаний, которую нашла на подоконнике. В детстве они с Мариам обожали рассказы об умной и смелой Адассе, которая одержала верх над королями-чародеями, но при этом сумела сохранить частицу магии, исчезнувшей после Раскола, и подарила ее своему народу. Благодаря ей ашкары до сих пор могли пользоваться чарами; без Богини они были бы беспомощны, как все прочие.

– А ты помнишь, что мы выдумывали, когда были маленькими? – улыбнулась Мариам. – Мы с тобой были уверены в том, что ты или я станем воплощением Богини, вернувшейся на землю. Мы одевались в синие плащи и пытались колдовать. Я по полдня тратила, стараясь силой мысли сдвинуть с места веточки и бумажки.

«Это было так давно», – подумала Лин. Хотя это и не было первым ее воспоминанием.

Она помнила отца и мать, которые, будучи торговцами, путешествовали по Золотым Дорогам; от них пахло корицей, лавандой и далекими странами. Она помнила, как они качали ее на руках, подбрасывали, а она смеялась; помнила, как мать готовила еду, а отец высоко поднимал маленького Джозита и мальчонка тянул к небу пухлые ручки.

Но Лин не помнила того дня, когда узнала об их смерти. Она полагала, что это должно было случиться, кто-то должен был им сообщить. Наверное, она плакала – потому что поняла; а Джозит плакал, потому что ничего не понимал.

Бандиты напали на караван ее родителей неподалеку от границы пустыни Джикал, там, где когда-то лежала страна Арам. Товары забрали, родителям Лин перерезали горло и бросили их тела на Дороге, на съедение стервятникам. Хотя, конечно, никто не рассказывал ей об этом. Но она слышала, как перешептывались люди: какой ужас; какая жуткая смерть; и что теперь будет с детьми?

Ашкары дорожили своими детьми. Дети символизировали надежду на выживание для народа, у которого не было родины и которому после Раскола постоянно грозило исчезновение. Все решили, что их возьмет к себе единственный оставшийся в живых родич, дед по матери. Лин даже поняла, что им завидуют. Майеш Бенсимон, советник короля. Он был самым влиятельным человеком в Солте после махарама. Ему принадлежал большой дом около шуламата. Разумеется, им повезло, их ждала обеспеченная жизнь.

Только они были ему не нужны.

Лин вспомнила, как сидела у себя в комнате с Джозитом на руках, а Давит Бенезар, махарам, разговаривал с Майешем в коридоре. «Я не могу этого сделать», – сказал Майеш. Несмотря на слова, звук его голоса ненадолго принес Лин утешение. Он был связан в ее представлении с родителями, с праздничными вечерами, когда семья собиралась за столом и Майеш при свечах читал вслух отрывки из «Книги Макаби». Он задавал внучке вопросы об Иуде Макаби, о скитаниях народа ашкаров, о Богине; если она отвечала верно, дед угощал ее лукумом – конфетами из миндаля и розовой воды.

Но… он сказал Бенезару нет. «Мои обязанности поглощают всего меня, я не в состоянии воспитывать детей. Как я уже сказал, у меня не хватит на это ни времени, ни сил. Я должен ежедневно посещать дворец и являться туда по первому требованию в любое время дня и ночи». – «Тогда откажись от этого поста, – сердито ответил махарам. – Пусть кто-нибудь другой дает советы королю Кастеллана. Эти дети – твоя плоть и кровь».

Но Майеш был непреклонен. Детям будет лучше в общине. Лин отправится в Этце Кебет, а Джозит – в Даасу Кебет, Дом Мужчин. Майеш в качестве деда будет навещать их время от времени. И обсуждать больше нечего.

Лин до сих пор не могла забыть боль, которую испытала при расставании с Джозитом. Рыдающего мальчика с трудом оторвали от нее, и хотя Даасу Кебет находился на соседней улице, ей казалось, что она осталась совсем одна. Как и Богиня, Лин была ранена трижды, получила три удара в сердце: от смерти матери, от смерти отца и от расставания с братом.

Хана, которая вместе со своей супругой Ирит руководила Домом Женщин, пыталась утешить Лин, делала все, чтобы девочка чувствовала себя уютно на новом месте, но злоба и обида на деда были слишком сильны. Лин стала неуправляемой: забиралась на деревья и отказывалась спускаться, визжала, била посуду, царапала себе лицо.

«Сделай так, чтобы он пришел», – всхлипывала Лин, когда Хана, исчерпав все методы, спрятала единственную пару туфель девочки, чтобы помешать ей бежать. Но на следующий день, когда Майеш нашел ее в саду с целебными травами и протянул подарок, тяжелое золотое ожерелье, она швырнула украшение ему в лицо и убежала в дом.

В ту ночь Лин плакала, накрывшись одеялом с головой, и не сразу услышала, что в ее комнату кто-то вошел. Это была девочка с темными косами, уложенными вокруг головы, с белой кожей и короткими ресницами. Лин знала ее. Мариам Дюари – сирота, беженка из Фавара, столицы Малгаси. Подобно Лин и нескольким другим детям, она воспитывалась в Доме Женщин. В отличие от Лин, ей здесь, видимо, нравилось.

Она забралась на кровать и молча сидела рядом, пока Лин била кулаками подушку и пинала стену. В конце концов, не получив никакой реакции, Лин затихла и сердито посмотрела на Мариам сквозь спутанные волосы.

«Я знаю, что ты чувствуешь», – заговорила Мариам. Лин уже хотела ответить резкостью: никто не знал, что она чувствует, хотя они уверяли ее в обратном. «Мои родители тоже умерли, – продолжила Мариам. – Когда Малгаси решили избавиться от ашкаров, они послали за нами вамберджей – воинов в масках волков. Они шли по улицам и кричали: „Ettyaszti, moszegyellem nas“. То есть „Выходите, где бы вы ни были“. Они схватили мою мать, когда она шла на рынок, и повесили на главной площади Фавара только за то, что она была из народа ашкаров. Мы с отцом бежали, иначе малгасийцы убили бы и нас тоже. Мы долго ехали по Золотым Дорогам, а потом он заболел. Мы ехали целую ночь и приехали сюда. Мой отец сказал, что в Кастеллане нам будет лучше. Но утром он умер в фургоне».

Мариам рассказывала обо всех этих ужасах будничным тоном, и Лин не знала, что ответить.

«Люди пытаются утешить тебя, говорят, что все не так уж плохо, но все плохо. Тебе будет так плохо, что захочется умереть. Но ты не умрешь. И с каждым днем жизнь будет понемногу возвращаться».

Лин поморгала. После смерти родителей никто не говорил ей таких вещей. Она не знала, как на это реагировать.

«А кроме того, – добавила Мариам, – тебе повезло». Лин сердито сбросила одеяло и села. «Что значит повезло?» – «У тебя ведь есть брат, правда?» – сказала Мариам. В темноте Лин разглядела ее подвеску в виде золотой окружности. Слова Молитвы Госпоже были похожи на царапины. «А у меня никого больше нет. Я единственная Дюари в Кастеллане. А может быть, и во всем мире».

Лин заметила, что Мариам не упомянула имени Майеша, и обрадовалась. В эту минуту она поняла, как глупо вела себя, требуя, чтобы Майеш ее навестил. Желания обитателей дворца для него были важнее «капризов» его внуков. Он не принадлежал Лин. Он принадлежал Маривенту.

Мариам сняла шаль, в которую была закутана ее хрупкая фигурка, и протянула Лин. Это была красивая вещь из дорогой ткани, обшитая кружевом. «Возьми, – предложила Мариам. – Когда ее рвешь, раздается приятный звук. Когда тебе будет плохо и ты почувствуешь, что к тебе относятся несправедливо, оторви кусочек». И она разорвала шаль пополам. Лин улыбнулась впервые за несколько недель.

С того дня девочки стали неразлучны. Мариам стала для Лин одновременно сестрой и лучшей подругой. Они вместе учились, вместе играли, помогали друг другу выполнять работу – мыть кухню, ухаживать за огородом, в котором выращивали медицинские растения для всего Солта. Лин немного завидовала Мариам, которая была такой тихой, милой, женственной и скромной; у нее, казалось, никогда не возникало желания копаться в грязи, драться с другими детьми, залезать на каштановые деревья вместе с Лин и Джозитом. Лин завидовала ее умению себя вести, но прекрасно знала, что сама измениться не сможет. У нее всегда было грязное платье и ободранные колени; она обожала забираться на стены ограды Солта, стоять на самом краю, как стражи-шомрим[9], и смотреть на гавань и людные улицы.

Когда Лин исполнилось тринадцать, она заметила, что Мариам не просто равнодушна к активным играм, как ей казалось раньше. Повзрослев, она поняла, что Мариам не робкая и тихая – она просто слаба физически. Слаба и больна. На ее бледной коже мгновенно проступали синяки; пройдя совсем короткое расстояние, она задыхалась. Она часто болела и кашляла по ночам, и тогда Хана Дорин сидела с ней и поила ее имбирным чаем.

«С ней что-то не так, – сказала однажды Лин, когда Хана собирала в медицинском саду листья пиретрума. – Мариам. Она больна». – «Значит, ты это заметила». Это было все, что ответила Хана. «Разве ты не можешь дать ей что-нибудь? – возмутилась Лин. – Какое-нибудь лекарство?» Хана распрямила спину, стряхнула с пестрой юбки землю и травинки. «Неужели ты думаешь, что я не испробовала все? – резко произнесла она. – Если бы врачи могли ей помочь, Лин, они бы вылечили ее». По голосу Ханы девочка поняла, что она сердится не на нее, Лин; она расстроена потому, что чувствует себя бессильной помочь сироте, порученной ее заботам. Видимо, болезнь, которая свела в могилу ее отца, теперь убивала и Мариам. Мариам умрет, думала Лин, если никто не поможет ей.

Лин решила, что этим «кем-то» будет она сама. Она пошла к Хане и сказала, что хочет изучать медицину. Мальчики ее возраста, которые собирались стать врачами, уже начали обучение. Ей нужно было догнать их, чтобы узнать все, что известно о болезнях, и исцелить Мариам.

– Пожалуйста, пойди поспи. – Голос Мариам отвлек ее от воспоминаний. – Ты сейчас потеряешь сознание от усталости. Со мной ничего не случится, Линнет.

Никто не называл Лин полным именем. Но когда Мариам произносила его, Лин казалось, что говорит строгая мать или сестра, которой надоели ее капризы. Она нежно погладила Мариам по впалой щеке.

– Я не устала.

– Ну а я устала, – сказала Мариам. – Но чувствую, что не усну. Может быть, горячее молоко с медом…

– Конечно. Я принесу.

Лин положила старую книгу на ночной столик и вышла в кухню, размышляя о том, что бы еще положить в молоко. Мед замаскирует неприятный вкус. Мысленно она перебирала список средств от воспаления. Сосновая кора, ладан, кошачий коготь…

– Как она?

Лин вздрогнула от неожиданности. Хана сидела за старым сосновым столом Лин с кружкой карака. Длинные седые волосы женщины были распущены; взгляд темных глаз, окруженных сеткой тонких морщин, был живым и проницательным.

За спиной у нее на плите кипели горшки. Как и в большинстве домов в Солте, в жилище Лин имелось одно большое помещение, выполнявшее функции гостиной, столовой и кухни. Дома в Солте строили маленькими, довольно тесными, потому что пространство за стенами было ограничено.

Снаружи он ничем не отличался от остальных скромных домиков с белыми стенами, но Лин постаралась оживить интерьер с помощью вещиц, которые привозил ей Джозит из своих длительных поездок. Разрисованное зеркало из Ганзы, деревянные игрушки из Детмарка, кусок полосатого мрамора из Сарта, керамическая лошадка, покрытая бледно-зеленой глазурью, из Гымчосона. Занавески были сшиты из хиндской ткани – тонкого льна с разноцветными узорами по краям. Лин не нравилось думать о том, что ее брат пропадает где-то там, на Дорогах, но страсть к путешествиям была у него в крови. Со временем она заставила себя смириться с его отсутствием, с его скитаниями – так человек принимает то, чего не может изменить.

Лин на цыпочках вернулась к двери спальни и заглянула внутрь. Она не удивилась, увидев, что Мариам уже спит, подложив руку под голову. Лин беззвучно закрыла дверь, подошла к столу и села напротив Ханы.

– Она умирает, – сказала Лин. Слова были горькими, как пепел. – Умрет не сегодня, но это произойдет скоро.

Хана поднялась и пошла к плите. Лин невидящим взглядом смотрела перед собой, пока та гремела чайником.

– Я сделала все, что могла, – добавила Лин. – Попробовала талисманы, настои, снадобья из всех доступных мне медицинских книг. Ей стало лучше на время… и это продолжалось довольно долго. Но сейчас уже ничего не действует.

Хана вернулась к столу, держа в руке щербатую кружку с дымящимся чаем. Она поставила ее перед Лин на побелевшую от времени столешницу и скрестила на груди руки – большие руки, сильные, умелые, с выступающими костяшками. Лин знала, что эти руки могут выполнять самую тонкую работу, требующую большого искусства; Хана Дорин делала лучшие талисманы в Солте.

– Ты помнишь?.. – спросила Хана, глядя, как Лин пьет чай.

Первый глоток обжег ей горло, и Лин вдруг вспомнила, что не ела с самого утра.

– Помнишь, я привела тебя к махараму и сказала ему, что он должен разрешить тебе изучать медицину?

Лин кивнула. Тогда она впервые очутилась в шуламате. У каждого Солта было сердце – Катот, главная площадь, а на этой площади находился шуламат. Он одновременно служил храмом, библиотекой и судом; там махарам проводил религиозные церемонии и разрешал проблемы жителей: ссоры между соседями, споры ученых относительно интерпретации фрагмента «Книги Макаби»…

Лин считала шуламат самым красивым зданием в Солте; это было большое сооружение со стенами из кремового цвета мрамора и куполом, отделанным мерцающей голубой мозаикой. Купол было видно даже из города – он походил на кусочек неба, упавший на землю.

Лин помнила, какой маленькой она казалась себе, когда они поднимались по ступеням шуламата. Как крепко она держалась за руку Ханы Дорин, когда они шли по коридору, и какой восторг она испытала, когда они оказались в главном зале, под куполом, который изнутри оказался золотым. Мозаика поражала своей красотой. На полу были изображены зеленые вьющиеся растения и большие красные гранаты; на фоне темно-синих стен крошечными золотыми кубиками были выложены созвездия – позднее Лин узнала, что так выглядит звездное небо Арама.

В высоком серебряном шкафу здесь хранились переписанные от руки свитки с текстом «Книги Макаби», а главный алтарь, алменор, был задрапирован тяжелой золотой тканью. На ней были вытканы слова первого Великого Вопроса, те же самые, что были выгравированы на золотом талисмане, который Лин носила на шее: «Как нам петь песнь Госпожи на земле чужой?»[10].

Прямо под куполом, на возвышении, сидел махарам. Тогда он был моложе, но Лин показался столетним старцем. У него были снежно-белые волосы и борода, бледные руки с опухшими суставами. Его сгорбленная фигура была закутана в темно-синий силлон, церемониальное облачение ашкаров. На шее сияла крупная подвеска с Молитвой Госпоже. В «Книге Макаби» говорилось, что все ашкары обязаны носить с собой ту или иную версию Молитвы; некоторые вышивали ее слова на одежде, другие предпочитали носить браслет или подвеску. Во всяком случае, слова молитвы должны были соприкасаться с телом.

Махарам приветствовал Хану Дорин и выразил соболезнования по поводу недавней кончины ее жены Ирит; но Хана отмахнулась от соболезнований, она не желала слышать даже намеков на жалость и сочувствие. Было ясно: махарам знал, что Хана придет, и знал даже о том, какое у нее дело, но тем не менее терпеливо выслушал ее. У Лин пылали уши, когда Хана рассказывала первосвященнику о том, как она умна, как сообразительна, какой превосходной ученицей она станет. Лин не слышала такого количества похвал за несколько лет.

Когда женщина закончила, махарам вздохнул. «Мне не кажется, что это хорошая идея, Хана». Та упрямо выпятила подбородок. «Не вижу причин, почему ты должен ей отказать. Богиня была женщиной до того, как вознеслась на небо. И притом целительницей». – «Это было до Раскола, – возразил махарам. – Тогда у нас была магия, Арам, свобода. А сейчас мы бездомные изгнанники, гости в городе Кастеллан. И не все считают нас желанными гостями». Его пристальный взгляд остановился на Лин. «Если ты станешь врачом, девочка моя, тебе придется ходить по этому городу одной, часто по ночам. А мужчины мальбушим совсем не таковы, как мужчины Солта. Они не станут относиться к тебе с уважением». – «Я могу за себя постоять, – сказала Лин. – Все мальчишки в Даасу Кебет боятся меня». Хана фыркнула, но махарам не улыбнулся. «Насколько я понимаю, это дед вложил тебе в голову такую мысль». – «Нет, Давит! – воскликнула Хана. – Наоборот, Майеш не одобряет ее намерений».

Давит. Значит, у махарама было имя.

Он только пожал плечами. «Я подумаю об этом, Хана».

Лин чуть не плакала – она была уверена, что махарам ей откажет. Но Хана, которая никогда не падала духом, велела ей не реветь.

На следующий день гонец из шуламата принес им весть – махарам дал свое разрешение. Лин могла учиться на врача при условии, что будет с первого раза сдавать все экзамены. Никаких ошибок и никаких вторых шансов.

И теперь, вспоминая свое ликование, вспоминая, как они с Мариам плясали среди грядок с лекарственными травами, Лин улыбнулась.

– Да, помню.

– Я всегда считала это большой победой, – сказала Хана.

– А я до сих пор не понимаю, почему махарам согласился, – заметила Лин. – Должно быть, он к тебе неравнодушен, хотя и не показывает этого.

Хана тряхнула головой, и ее украшения зазвенели.

– Вовсе нет. Он сделал это для того, чтобы позлить твоего деда, только и всего. Они друг друга терпеть не могут.

– Тогда, наверное, мне следует радоваться тому, что Майеш был против идеи учиться на врача, – усмехнулась Лин. – Это в его духе. Ему, значит, было позволено стать советником, а мне Богиня запретила распоряжаться собственной жизнью.

– Не так уж он и плох. – Хана отставила в сторону кружку. – Я надеялась, Лин, что, когда станешь взрослой женщиной, ты сможешь примириться с дедом. Он же прислал за тобой и Мариам карету, ты помнишь?

Лин пожала плечами. Она почувствовала себя неуютно.

– Это было не проявление доброты. Он просто хотел продемонстрировать свое могущество.

«И дать понять, что сделал правильный выбор, – мысленно добавила она, – когда предпочел Маривент и его возможности возне со мной и Джозитом».

Хана не ответила. Она рассматривала книги, лежавшие на столе: «Книгу целебных снадобий», «Семнадцать правил», «Сефер Рефуот», также называемую «Книгой исцелений»[11], «Materia medica»[12]. Хотя нет, не рассматривала, поняла Лин. Хана смотрела на книги так, словно хотела прожечь их взглядом.

– Линнет, – наконец заговорила она. – Я должна тебе кое о чем рассказать.

Лин подалась вперед.

– В чем дело, Хана? Ты меня пугаешь.

– Твой дед никогда не возражал против твоего желания стать врачом. Когда я обратилась к нему за согласием, он лишь сказал, что это решение ты должна принимать сама и он не будет ни помогать, ни препятствовать тебе. Я солгала махараму, потому что знала: это единственный способ добиться его разрешения.

– Майеш сказал, что я сама могу принимать решение?

– Да, – кивнула Хана. – Я должна была сказать тебе раньше. Я не знала, что ты до сих пор помнишь наш разговор в тот день и обижена на Майеша за его запрет. Он заслужил твою неприязнь, Лин, но за это ты не должна сердиться на него.

– Почему… – медленно начала Лин, – почему махарам так сильно его ненавидит?

Хана отпила глоток остывшего карака и поморщилась.

– Ты слышала о сыне махарама?

– Да. Его звали Ашер. – Лин на мгновение задумалась. Она не помнила мальчика, но о нем до сих пор говорили. – Его изгнали, так?

Изгнание. Это было самое суровое наказание из всех, которые назначали старейшины Солта. Быть изгнанным означало утратить идентичность. Изгнанник больше не считался ашкаром, ему запрещали общаться с семьей, даже видеть родных, друзей, супруга. Он был отрезан от всех, кого знал; его вышвыривали за ворота Солта, и ему предстояло существовать в мире мальбушим, где он был никем, чужим, без семьи и без денег.

– Так, – мрачно произнесла Хана. – Тебе было, наверное, лет пять, когда это произошло. Ашер нарушил запрет. – Она смотрела на оранжевые уголья в очаге. – Он считал, что магия, существовавшая до Раскола, исчезла не навсегда. Что он сможет разбудить ее, получить к ней доступ, научиться пользоваться ею.

Лин почувствовала, как сердце гулко забилось в груди.

– Его изгнали только за то, что он хотел изучать магию? Он же был просто мальчишкой, сколько ему было – пятнадцать, шестнадцать? Это же ошибка, а не преступление.

– Он не только изучал магию, – объяснила Хана. – Он попытался воспользоваться ею. Ты знаешь, что такое заклинание на костях?

Лин покачала головой.

– Его мать умерла за год до этого, – сказала Хана. – Он хотел вернуть ее. Даже до Раскола такие вещи были запрещены. – Она скрестила руки на внушительной груди. – Твой дед был единственным из старейшин, кто возражал против приговора. Он сказал махараму, что тот будет до конца жизни жалеть о своем решении, о том, что изгнал из Солта единственного сына. Кроме сына, у него никого не было. Махарам так и не простил Майешу эти слова.

– Как ты думаешь, он жалеет об этом? Махарам?

Хана вздохнула.

– Я думаю, что у него не оставалось выбора. Он обожал Ашера, но поступок мальчика был непростителен. Он так считал, все мы так считали. Один раз магия едва не уничтожила мир. Майешу не следовало говорить таких вещей.

Лин молчала. Что же конкретно сделал Ашер Бенезар? Читал книги? Попытался творить заклинания? Как и все обитатели Данмора, Лин знала о королях-чародеях, которые сражались между собой не на жизнь, а на смерть; их ярость оставила на земле материальные следы, Огненное стекло, постоянное напоминание об опасностях магии. Но Лин не знала, как они это делали. Как вообще пользовались магией? Это знание было утеряно.

– Лин, – сказала Хана, – о чем ты думаешь?

Девушка поднялась и подошла к окну. Она смотрела на кривую улочку, вымощенную булыжником, на крыши соседних домов, на купол шуламата, мерцавший в лунном свете. Высокие стены загораживали вид на Кастеллан. Видна была только далекая Гора; Маривент – дворец – сиял белыми огнями, как вторая луна.

– Я думаю, – ответила Лин, – что, если бы существовал шанс исцелить Мариам с помощью магии, я не устояла бы перед искушением, как Ашер.

– У нас есть магия. Только у нас, ашкаров. У нас есть гематри. Есть талисманы. Ими разрешено пользоваться, и они помогают. Лин, ты знаешь об этом.

– Да, знаю. Но еще я знаю о том, что до Раскола врачи объединяли медицину и магию и добивались потрясающих успехов. Они могли мгновенно срастить сломанную кость, даже пробитый череп, остановить рост опухолей…

– Довольно, – сурово оборвала ее Хана. – Выбрось эти мысли из головы, Лин. Махарам изгнал родного сына за то, что он искал знаний о магии. Не думай, что к тебе старик проявит снисхождение.

Но могущество не может оставаться нетронутым вечно. Когда знание о Слове распространилось по Данмору, магия из силы, которой может воспользоваться любой человек, обладающий талантом и волей, превратилась в секрет, который тщательно охраняли могущественные колдуны. Эти колдуны быстро добились политического влияния. Они называли себя королями и королевами, они обозначили границы своих владений. Племена кочевников осели в деревнях, деревни превратились в города, а земли стали королевствами. Так началась эпоха королей-чародеев.

«Рассказы о королях-чародеях», Лаокант Аурус Иовит III

Глава 4

Кел знал, что большинство людей впадают в панику, когда им к горлу приставляют нож. Ему и самому такое не очень понравилось, но в эту минуту он почувствовал, что годы тренировок с Джоливетом прошли не зря. Старый солдат снова и снова заставлял его повторять одно и то же – без малейших колебаний заслонять собой Конора от стрелы, меча, кинжала. Кел научился не вздрагивать от прикосновения металлического острия или лезвия, даже когда оно разрезало кожу.

Он не дрогнул и сейчас, только закрыл глаза. Талисман он снял и спрятал, так что вряд ли они приняли его за Конора, рассуждал Кел. Аристократов иногда похищали ради выкупа, но это происходило во время заграничных путешествий, а не на улицах Кастеллана. Не потому, что благородные пользовались в городе любовью, – просто преступники боялись сурового наказания. Пойманного похитителя бросали в Ловушку – тюремную башню, где ждали казни люди, приговоренные к смерти за государственную измену. После пыток, продолжавшихся несколько недель, полуживых осужденных скармливали крокодилам в гавани.

– Я думала, он все-таки дернется, – с издевкой произнес женский голос. – Его хорошо обучили.