скачать книгу бесплатно
Лицо матушки превратилось в каменную маску, а голос прозвучал подобием скрипучего колеса.
– Собака оставляет на ковре грязь. Тебе действительно необходимо навязывать нам общество этого невоспитанного существа?
– Да, мама, абсолютно необходимо. Альберт должен привыкнуть к новой обстановке.
– А вот я ни за что не смогу к нему привыкнуть, – сердито возразила леди Фелан. – Понятно, что во время войны собака тебе помогала. Но сейчас в ней нет ни малейшей надобности.
– Сахар? Молоко? – предложила Одри и перевела со свекрови на деверя серьезный, без тени улыбки взгляд.
– Только сахар. – Кристофер наблюдал, как изящно она управляется с крошечными щипчиками и кладет в чашку несколько мелко наколотых кусочков. Он принял чай и попытался сосредоточиться на горячем душистом напитке. Ничего не получилось: снова напал предосудительный, неприличный гнев. Частые приступы несоразмерной, необузданной злости грозили стать еще одной серьезной проблемой.
Когда наконец удалось успокоиться настолько, что мысли вновь обрели власть над словами, он заговорил:
– Альберт не просто помогал. Когда приходилось неделями сидеть в грязном окопе, он оставался дежурить, а мне позволял поспать, не опасаясь внезапного нападения. Он носил записки вдоль линии укреплений, чтобы не случалось ошибок в выполнении приказов, подавал сигнал тревоги задолго до того, как наши глаза и уши успевали заметить опасность. – Кристофер замолчал и посмотрел в напряженное, недовольное лицо матери. – Я в прямом смысле в долгу перед ним: обязан жизнью. К тому же, каким бы невоспитанным и грубым ни казался мой верный друг, я его люблю. – Он благодарно взглянул на Альберта, и пес радостно застучал хвостом по полу.
Одри смотрела с сомнением, а леди Фелан не скрывала недовольства.
Кристофер молча допил чай. Больно было видеть, насколько изменились близкие – похудели, побледнели. Волосы матери из темных стали белыми. Долгая болезнь Джона измучила обеих, а смерть и почти год глубокого траура окончательно сломили волю к жизни.
Не впервые пришла мысль о том, что традиции заставляют людей оставаться в одиночестве и замыкаться в себе в тяжелое время, когда общение и новые впечатления оказались бы не просто полезными, а поистине спасительными.
Поставив полупустую чашку, леди Фелан попыталась подняться и выйти из-за стола, и сын немедленно вскочил, чтобы помочь.
– Не могу пить чай, когда этот зверь на меня смотрит, – заявила она. – Так и кажется, что сейчас бросится и вцепится в горло.
– Не бойтесь, мама, он привязан, – успокоила Одри.
– Не важно. Это дикое создание, и я его ненавижу. – Подняв голову, с выражением глубочайшего презрения свекровь царственно покинула комнату.
Освободившись от необходимости соблюдать правила этикета, Одри поставила локоть на стол и положила подбородок на руку.
– Твои дядя и тетя пригласили матушку погостить в Хартфордшире, и я уговариваю ее согласиться. Смена обстановки пойдет на пользу.
– В доме невыносимо темно, – заметил Кристофер. – Почему закрыты ставни и задернуты шторы?
– От света у нее болят глаза.
– Что за нелепость! – Кристофер нахмурился. – Непременно надо ехать; она слишком долго сидит в этом склепе. И ты, кстати, тоже.
Одри вздохнула.
– Уже почти год. Скоро можно будет отказаться от глубокого траура и перейти в полутраур.
– И что же означает этот ваш полутраур? – уточнил Кристофер. Таинственные женские ритуалы оставались для него загадкой.
– Он означает, что можно будет снять вуаль, – печально поведала Одри, – а еще вместо черных платьев разрешается носить серые и цвета лаванды. Допускаются даже украшения, только не блестящие. Можно посещать некоторые из светских раутов, хотя строжайше запрещено выказывать интерес к происходящим событиям.
Кристофер презрительно фыркнул.
– И кто же придумывает все эти глупости?
– Понятия не имею. Но, видит Бог, соблюдать правила надо неукоснительно, чтобы не вызвать общественного гнева. – Одри помолчала. – Впрочем, матушка отказывается от полутраура и собирается до конца своих дней оставаться в черном.
Кристофер кивнул. Сообщение нисколько его не удивило. После смерти старшего из сыновей преданность матери к нему лишь укрепилась.
– Она смотрит на меня так, будто глубоко сожалеет, что умер не я, – заметил он.
Одри собралась возразить, однако передумала.
– Трудно винить тебя в том, что вернулся с войны живым, – тихо произнесла она после долгой паузы. – Я искренне рада, что ты здесь, и верю, что в глубине души мама тоже рада. Но тяжелый год лишил ее душевного равновесия. Порой кажется, что слова вырываются помимо ее воли и сознания. Я надеюсь, жизнь вдали от Гемпшира пойдет ей на пользу. – Она пожала плечами. – Да и я тоже собираюсь уехать. Хочу навестить родственников в Лондоне, тем более что нам с тобой не пристало оставаться в доме без присмотра.
– Если хочешь, через несколько дней поедем в Лондон вместе. Я как раз планирую встретиться с Пруденс Мерсер.
Одри нахмурилась.
– О!
Кристофер взглянул вопросительно.
– Кажется, твое мнение о молодой леди не изменилось.
– Как раз изменилось, причем в худшую сторону.
Замечание показалось несправедливым и обидным.
– Почему?
– За два последних года мисс Мерсер заслужила репутацию бесстыдной кокетки. Всем известно ее твердое намерение выйти замуж за богатого человека, желательно пэра королевства. Надеюсь, ты не питаешь иллюзий относительно ее поведения в твое отсутствие.
– Во всяком случае, не жду, что все это время она носила власяницу.
– И правильно: ничего подобного Пруденс не делала. Больше того, судя по всему, она даже не вспоминала о твоем существовании. – Одри помолчала, а потом с горечью добавила: – Впрочем, вскоре после кончины Джона, когда ты стал новым владельцем Ривертона, интерес к твоей персоне значительно оживился.
Сохраняя внешнюю невозмутимость, Кристофер глубоко задумался: все услышанное плохо сочеталось с образом, возникшим при чтении восхитительных писем. Должно быть, мисс Мерсер пала жертвой завистливых сплетниц; красота и очарование лишь подтверждали справедливость предположения.
Вступать в спор с невесткой не хотелось. Надеясь отвлечь внимание от опасной темы, Кристофер заговорил о недавнем впечатлении:
– Сегодня во время прогулки встретил одну из твоих подруг.
– Кого?
– Мисс Хатауэй.
– Беатрикс? – Одри заметно оживилась. – Надеюсь, ты вел себя вежливо?
– Не особенно, – признался Кристофер.
– И что же ты ей наговорил?
Кристофер пожал плечами.
– Оскорбил ее ежика, – мрачно пробормотал он.
Известие вызвало открытую неприязнь.
– О Господи! – Одри принялась с таким остервенением размешивать чай, что едва не разбила ложечкой тонкую фарфоровую чашку. – Подумать только! Когда-то ты славился умением говорить комплименты и очаровывать. Что же заставляет постоянно и незаслуженно обижать самую милую и приятную девушку во всей Англии?
– Я не обижаю ее постоянно – только сегодня.
Одри презрительно скривилась.
– До чего же удобно обладать короткой памятью! А вот весь Стоуни-Кросс прекрасно помнит, как однажды ты заявил, что ее место в конюшне.
– Ни за что на свете не сказал бы подобного женщине, какой бы эксцентричной она ни казалась… и продолжает казаться.
– Беатрикс услышала твои слова во время разговора с одним из приятелей на осеннем празднике в поместье Стоуни-Кросс.
– И всем рассказала?
– Нет. Но совершила ошибку и поделилась с Пруденс, а та разнесла сплетню по всей округе. Мисс Мерсер хлебом не корми – дай позлословить.
– Да, бедняжка явно не пользуется твоей симпатией, – сделал вывод Кристофер. – Но если ты…
– Изо всех сил я старалась ее полюбить. Надеялась, что если стереть несколько слоев искусственности и притворства, внутри окажется настоящая Пруденс. К сожалению, выяснилось, что внутри пустота. И вряд ли эта пустота когда-нибудь заполнится.
– На твой взгляд, Беатрикс Хатауэй лучше?
– Во всех отношениях, за исключением, пожалуй, внешности.
– А вот в этом-то ты как раз ошибаешься, – уверенно возразил Кристофер. – Мисс Хатауэй – истинная красавица.
Одри вскинула брови.
– Ты так считаешь? – между делом уточнила она, поднимая чашку к губам.
– Не считаю, а вижу. Несмотря на характер, невозможно не признать, что мисс Хатауэй на редкость хороша собой.
– О, право, не знаю… – Одри сосредоточилась на чае, даже положила еще один кусочек сахара, совсем крошечный. – Беатрикс довольно высокого роста.
– И рост, и фигура безупречны, идеальны.
– Да и каштановые волосы вполне обычны.
– Но это не простой каштановый цвет, а темный, как соболий мех. А глаза…
– Голубые, как у многих в Англии, – отмахнулась Одри.
– Глаза самой глубокой, самой чистой синевы, какую только доводилось видеть. Ни одному художнику не удастся передать… – Кристофер внезапно замолчал. – Не важно. Я отвлекся от темы.
– Так в чем же заключается тема? – мило осведомилась Одри.
– В том, что мне безразлично, красива ли мисс Хатауэй или нет. Она странная, как и все ее родственники, и никто из них меня не интересует. Точно так же не имеет значения и внешность Пруденс Мерсер; важны лишь ее мысли и рассуждения – чудесные, оригинальные, захватывающе интересные.
– Понятно. Значит, Беатрикс рассуждает странно, а мисс Мерсер – оригинально и захватывающе интересно?
– Именно так.
Одри задумчиво покачала головой.
– Вообще-то я давно хочу кое-что тебе рассказать, но лучше промолчу: со временем все прояснится. А если услышишь правду от меня, все равно не поверишь. Вернее, ты не захочешь поверить. До всего надо дойти своим умом.
– Одри, о чем ты, черт возьми? Что за туман?
Сложив на груди тонкие, почти прозрачные руки, невестка смотрела строго, хотя в уголках губ притаилась едва заметная улыбка.
– Если считаешь себя джентльменом, – наконец сдержанно произнесла она, – то завтра же пойдешь к Беатрикс и попросишь прощения за грубость. Кстати, не забудь взять с собой Альберта – его-то она точно будет рада видеть.
Глава 8
В Рамзи-Хаус Кристофер отправился на следующий день, после ленча. И вовсе не потому, что ему хотелось туда идти. Просто конкретные планы как-то не сложились, а чтобы то и дело не сталкиваться с обвиняющими взглядами матери и не созерцать стоическое спокойствие Одри, оставался единственный вариант: уйти из дома. Тишина полутемных комнат, таящиеся в каждом углу воспоминания казались слишком тяжелым испытанием.
А ведь еще предстояло расспросить Одри о последних днях брата, о его прощальных словах.
Беатрикс Хатауэй не ошиблась, предположив, что смерть Джона стала для него реальностью только после возвращения домой.
Пока шли по лесу, Альберт радостно носился вокруг, принюхивался, деловито рылся в мягкой земле. Кристофер чувствовал себя не слишком уютно, предвкушая недружелюбную встречу в Рамзи-Хаусе. Беатрикс, разумеется, нажаловалась родным и рассказала о недостойном поведении соседа. Все наверняка рассердились и осудили – и правильно сделали. Семейство Хатауэев славилось сплоченностью и неизменной готовностью всех в любую минуту броситься на помощь каждому. Иначе и быть не могло: мало того что род не отличался знатностью и благородством, так еще и принял в свои ряды двух цыган в качестве зятьев.
Единственное, что позволяло семье вращаться в приличном обществе, – это звание пэра, доставшееся Лео, лорду Рамзи. Немало помогла также и благосклонность лорда Уестклифа, одного из самых могущественных и уважаемых пэров королевства. Эта связь обеспечила доступ в замкнутый круг, в который нельзя было попасть иным путем. Однако местное дворянство проявляло чрезвычайное недовольство тем обстоятельством, что сами Хатауэи не обращали на светские условности ни малейшего внимания.
Подходя к особняку, Кристофер запоздало спросил себя, какого черта он явился без предупреждения. Вполне возможно, что день для визита неподходящий, а уж о времени и говорить нечего. Впрочем, хозяева скорее всего не заметят нарушения этикета.
Обширное поместье Рамзи славилось своей продуктивностью: три тысячи акров пахотных земель и двести процветающих арендаторских хозяйств приносили солидный доход, а большой лес ежегодно давал немалое количество ценной древесины. Сам старинный дом выглядел оригинальным и, как неохотно признал Кристофер, по-своему красивым. От центрального мансардного окна средневекового облика в обе стороны отходили ряды остроконечных фронтонов и коньки эпохи Якова Первого, украшенные причудливыми орнаментами. Слева возвышалась аккуратная прямоугольная пристройка в георгианском стиле. Смесь архитектурных деталей вовсе не казалась необычной; многие дворянские гнезда вели свою историю с незапамятных времен и постепенно обрастали новыми, порой весьма неожиданными добавлениями. Но в случае с семейством Хатауэй даже облик дома подчеркивал всеобщую странность.
Кристофер прикрепил к ошейнику Альберта поводок и с откровенным страхом направился к парадному входу.
Если повезет, то принять его никто не сможет.
Предусмотрительно привязав собаку к столбику возле выхода, он поднялся по широким пологим ступеням, постучал и погрузился в напряженное ожидание.
Вскоре дверь распахнулась и на пороге показалась экономка с обезумевшим взглядом.
– Прошу прощения, сэр, но у нас в самом разгаре… – Из глубины донесся звон фарфора. – О… Боже милостивый! – Она со стоном показала в сторону маленькой гостиной. – Подождите там, пожалуйста.
– Поймал! – послышался мужской голос. – Черт возьми, нет! Вырвалась и бежит к лестнице!
– Не пускай ее наверх! – закричала женщина. Где-то плакал ребенок. – О, это проклятое существо разбудило маленького! Куда девались горничные?
– Наверное, попрятались.
